На третьи сутки я не сдержался и накричал на него, когда он в очередной раз разбудил меня. После этого он стал еще тише, но просыпаться не прекратил.
Мне было жаль его, только совсем немного. Я знаю, каково это оказаться в этом дрянном месте, когда у тебя были совсем иные планы на жизнь. Но я уже привык, и думал, что он привык тоже.
— В чем дело, Томлинсон, — прошипел я, когда двухъярусная кровать стала ходить ходуном, от его шевелений.
— Ни в чем, — ядовито буркнул он в ответ, но снова продолжил копошиться и что-то шептать. Я не выдержал, встал с постели и залез на второй ярус, придавливая его запястья к подушке и склоняясь над ним слишком близко.
— Тогда заткнись нахрен.
Он замер, и я увидел, что на лбу у него были капли пота, а глаза испуганно расширились.
— Попробуй заставить, — он выплюнул это, и я снова ощутил прилив уснувшего интереса к нему. Может, мне стоило заткнуть его другим способом, может, мне стоило просто ударить его, но в итоге я снова поцеловал его, как в тот раз, в душевой, и в итоге, он снова ответил мне. Это был странный поцелуй задушенной боли, поцелуй невысказанных слов и отчаяния. И я забрался на его постель окончательно, сжимая пальцами его тонкую шею и притягивая ближе.
========== Часть 3 ==========
«Пусть будет, что будет» — говорил я себе всякий раз, когда Ник меня во что-то втягивал. Новая поза в сексе? Да, отлично. Отношения? Почему бы и нет. Совместный дом, домашнее животное, тусовки, воскресные обеды с общими друзьями? Пожалуйста.
На этот раз я такого себе не позволял. Я был осторожным, словно параноик, потому что я не хотел оттирать уже две татуировки. Но Луи действовал на меня слишком странно.
Все его действия шли в разрез с тем, что я чувствовал. В один миг мне казалось, что он принадлежит мне, что он дается мне в руки. Доходило до того, что я лихорадочно рассматривал его тело. Я не знал, на что я надеялся. Но я почему-то надеялся.
А потом я видел его сжатые губы и напряженность в теле. Его отсутствие желания ко мне, и мне будто давали разрядом по позвоночнику. Я сжимался от какой-то неведомой мне боли и хотел просто понять причину.
Все стало, как и прежде, только каким-то излишне театрализированым. Мы везде были вместе, я целовал его в угоду публике, позволял сидеть на моих коленях или укладывать на них голову, чтобы он мог полежать. Мне нравилось, как кривились лица заключенных, когда я терзал шею Луи, пока ржавая вода обливала нас сверху.
И все же я не знал, где проходит тонкая грань наших отношений. Что считать действительностью, а что лишь устоявшейся игрой для подобного места.
***
Нам не всегда выдавались такие свободные часы, но сегодня кто-то опять устроил драку и всех разогнали по камерам раньше обычного, а это не самое приятное, потому что все, что тут можно делать — это убивать время.
Обычно он никогда не проявлял активности, изредка целовал меня первым, изредка клал руку мне на колено, хотя отвечал на мои действия всегда безропотно и с готовностью. Но тогда он был, видимо, слишком вдохновлен, что даже забрался мне на колени и наслаждался моими быстрыми и глубокими поцелуями.
Нужно понять правильно, да, это было в неком смысле болезненно — то, что он не испытывал ко мне желания, но я оставил попытки его возбудить лишь по одной причине — я не хотел доставлять ему дискомфорта. Я не знал, почему его тело не реагировало на меня так, как мое на него, возможно, он не испытывал влечения к парням, или конкретно ко мне, а сейчас лишь делал то, что ему приходилось делать. У меня не было верного ответа на этот счет, потому что мы никогда это не обсуждали, и я просто оставил этот вопрос.
Но иногда он бывал слишком отдающимся, таким, словно действительно желал, но просто не мог это проявить через своё тело. И в тот день было именно так.
Его бедра соприкасались с моими, и я был уже наполовину тверд, потому что я твердел слишком сильно всякий раз, когда инициатива шла с его стороны. Он кусал мочку моего уха, теплое дыхание щекотало мою кожу, и я старался быть осторожным и желающим, просто чтобы понять, удастся ли мне заставить его хотеть меня в этот раз.
Луи терся об меня, немного остервенело, его взгляд казался поплывшим, но было ровно также как и всегда. Я сжимал его задницу в руках, а он смотрел на меня сверху вниз из-под опущенных ресниц и падающих на лицо волос.
Я стал замечать его мелкие привлекательные детали, например, то, что цвет его волос был немного карамельным, или то, что его голубые глаза иногда блестели, когда я его целовал. Я знал, что он всегда сжимался, когда я прикасался губами к его шее, хотя щекотки он не боялся. Но когда я отстранялся, он мог иногда запутаться пальцами в мои волосы и прижать меня обратно.
Он был очень странным, и это сводило с ума еще больше.
Иногда Луи мог прошептать какую-то безумную вещь, вроде сексуальной просьбы или то, как ему хорошо. Я не понимал, зачем он говорил что-то подобное, если я чувствовал, насколько сильно ему это не нравится.
Это было настолько дерьмово, что я знал все эти вещи и держал в своей голове, чтобы позже проматывать их как заезженную пленку, думая и думая об этом всё время.
А потом он сделал это.
Он склонился надо мной, медленно и глубоко поцеловал меня, и прошептал:
— Сегодня много времени, да? Трахни меня.
Это был первый раз, когда он сам попросил меня сделать это.
***
Обычно наш секс проходил довольно быстро. Я бы даже назвал это перепихами.
Во-первых, всегда была вероятность того, что нас застукают надзиратели, а они этого не жалуют.
Во-вторых, я всегда боялся, что это превратится во что-то запутанное.
В-третьих, согласитесь, я выглядел бы как маньяк-извращенец, насилующий парня, который даже этого не хочет. Ладно, в самом начале была разовая акция, когда я изнасиловал его в душевой, но теперь…
А теперь он сам просил меня сделать это. Обычно всегда.
С каждым разом все происходило как-то дольше, тщательнее, желаннее. Я целовал его, и он отвечал мне, я входил в него, и он просил продолжать.
Иногда он седлал мои бедра, насаживался на мой член сам, цеплялся своими пальцами мне за плечи и так часто и загнанно дышал, будто ставит рекорд.
Я не мог насытиться этим. Я стал ждать тех мгновений, когда он сам начнет незаметно ластиться ко мне, желая прикосновений и ласк. Самыми лучшими были моменты, когда он отвлекал меня от какого-то занятия и занимал собой.
— Так… ты импотент, да?
Я не выдержал уже к весне. Это было сильнее меня, потому что с каждым разом, когда он отдавался мне, я чувствовал неприятную боль под кожей. Я просто должен был покончить с этим раз и навсегда.
Его взгляд остановился на строчке книги, которую он читал. Луи посмотрел на меня, и молчание между нами казалось мне вечностью, пока он не отложил её в сторону и еле слышно прошептал:
— Да.
— Как давно?
— Я не… не знаю. Наверное, всегда.
Его голос был не слишком грустным, скорее это был голос смирившегося человека.
— Поэтому у тебя нет тату? Дело в этом.
Он горько усмехнулся, будто я произнес вполне очевидную вещь.
— Да, Гарри. А почему же еще, как ты думаешь?
— Просто… Это ведь не причина, чтобы не влюбляться в кого-то.
— Я знаю, но просто… Зачем мне было влюбляться, если я всё равно ничего не мог дать этому человеку?
— Неужели ты думаешь, что люди любят только ради секса?
— Конечно нет, но… Хочешь сказать тебе приятно трахать безучастную куклу? Только не говори, что да, я же вижу, тебе всегда отвратительно после.
Он замолчал, и я молчал тоже. Все было не так, как он говорил, но я просто не знал, что мог сказать.
— Я даже не пытался сблизиться хоть с кем-то, — продолжил он. — Рано или поздно он или она узнали бы это, и что тогда? У меня осталась бы в итоге татуировка на память о разбитом сердце, прямо как…
«Прямо как у тебя» — хотел сказать он.
— Прости.
Я кивнул.
— Есть какая-то причина, почему ты… почему это происходит?
— Это что-то психологическое. Мать говорила, меня пытались изнасиловать в детстве. Конкуренты отца. Просто, чтобы запугать. Я не помню, я был слишком маленьким. Но, она сказала, я ходил к психологу, и все было нормальным вроде бы, а потом, не знаю… я обнаружил это.
Его лицо исказилось при словах о матери, и я просто не мог не спросить этого.
— Ты действительно её убил?
И он покачал головой в знак отрицания.
— Отец. Это он. Он всегда был немного нервным, а в тот вечер они напились и поссорились.
— Ты сдался вместо него? Зачем?
— Разве не очевидно? — его глаза злобно сверкнули. — Кто бы тогда заботился о сёстрах? У них хорошая жизнь — школа, друзья, первые тусовки. Они сидят в ожидании своих первых татуировок, и… как я мог забрать у них это? Если бы отца посадили, я бы не смог заниматься его делами, платить за дом и… — он нервно усмехнулся, и по щеке его скатилась горькая слеза. — Меня всегда считали странным. Из-за проблемы и еще потому, что я был таким социофобным придурком. Так что… никто даже не удивился.
Я не помню, как оказался рядом с ним, я помню лишь то, как он положил голову мне на плечо и запах шампуня его волос.
***
В больничное крыло я попадал редко — и то только в начале моего пребывания. Но теперь, это стало для меня чем-то обычным. Это я был тем, кто заставил Луи обратиться к врачу. Он убеждал, что находился на лечении у лучших врачей (конечно же, ему надо было выпендриться тем, насколько богата его семья), но я не хотел этого принимать.
— Вам следует перенестись во времена вашего детства. Вспомнить, что с вами произошло и избавиться от этого.
Это то, что говорила ему врач каждый раз, когда мы оказывались в медицинском кабинете. Луи был упрям, он отвечал, что «не помнит абсолютно ничего» и еще тысячи возражений.
Но я не мог так просто отказать от этого. Это было в его голове, и мне просто нужно было вытащить оттуда все дерьмо, потому что… потому что мне просто было это необходимо.
— Зачем тебе это, Гарри? — спрашивал он. — Ты можешь трахать меня и без этого, в чем проблема?
Эта тема всегда его бесила, поэтому мы старались касаться её максмально редко.
— Вот именно. Трахать. Хочу успеть заняться с тобой сексом до того, как кончится мой срок.
Я усмехнулся тогда, но он резко уставился на меня, и я понял — мы ни разу не обсуждали то, на сколько каждый из нас осужден и сколько уже отсидел.
— Сколько тебе осталось?
Он спросил это осторожно, будто не хотел знать ответа и хотел одновременно.
— Полтора года. Если срок не сократят.
Он кивнул, и больше мы об этом не говорили.
Чуть позже я узнал, что Луи был осужден на восемь лет, из которых отсидел лишь год.
***
Мы установили правило — каждый третий раз во время нашего секса я делаю что-то, что могло бы заставить его возбудиться. На самом деле, я пытался делать это каждый раз, потому что теперь я всё знал.
Я пробовал различные виды секса, как и в самом начале наших «отношений», но только теперь я каждый раз пытался устанавливать ответный контакт. Врач сказала, что между партнерами должно быть полное доверие и взаимодействие, чтобы проблема Луи исчезла. Так что каждый раз я пытался быть с ним как можно ближе, как можно чувственнее… Но я не знал, на кого из нас это влияло сильнее.
Все закончилось тем, что я стоял перед ним, и мой язык вылизывал его задницу, пока он тихо постанывал и сжимался. Обычно я использовал ободряющие сексуальные слова вроде «детка» или «малыш». Я пытался установить между нами связь, потому что Луи это нравилось.
И ему определенно нравился римминг. Каждый раз я узнавал от него, что бы он хотел и что ему нравится, потому что это было для меня какой-то задачей, которую я должен был решить, и я не мог найти покоя, пока не разобрался бы с этим.
Мне нравился вкус его кожи, нравилось, как мой язык беспрепятственно проникает в него, и как приятно ему от этого становится.
Он сжал ноги и вцепился кулаками в простыню моей постели, которая в последнее время стала практически нашей общей.
Я продолжал упорно вылизывать его, сжимая в руках его ягодицы и говоря ободряющие слова удовольствия. И я не пытался сделать это, черт, это не было в моих планах, это не было тем, что собирался сделать, но в итоге, где-то между словами «да, детка, так хорошо, ты потрясающий. Восхитительный на вкус» я выпалил:
— Любимый.
И всё.
Кожа Луи будто стала покалывать под моими пальцами, или, вероятно, это была моя кожа. Я в ужасе остановился, надеясь, что он ничего не услышал, но он обернулся и в глазах его был тот же испуг.
— Что?
— Ничего.
Ничего.
***
Я был в ужасе. Зеркало напротив меня казалось мне врагом, и сам себе я казался врагом. Я провел пальцами по груди, где растекались свежие чернила, и я знал, от этого мне уже будет не отмыться.
Две летящие друг к другу птицы, горящие на моей коже будто очередное клеймо.
Когда я успел пропустить тот момент, как влюбился в него?
Как так вышло, что я это допустил?
Я заметил стальную губку, спрятанную мною за зеркалом, и вспомнил, что уже около месяца не оттирал свою кожу. Вот в какой момент я должен был понять, что что-то не так. Но я не понял. Я был слишком занят тем, что целовал его, прижимал во сне и пытался разрушить любые барьеры в его голове. Но стены рухнули лишь в моей.
Зубами я вцепился в пальцы на руке, когда упал на пол и почувствовал подкатившие в глазам слезы. Проблема в том, что вероятно его тело и сердце так и останется навсегда чистым, в то время как мое будет истекать чернилами, и ни один пятновыводитель этого уже не смоет.
Потом я услышал шаги заключенных, что шли к душевым и поспешил натянуть на себя оранжевую рубашку.
***
Луи мало разговаривал со мной с тех пор, а я с ним и того меньше. Мы держали между нами невидимую дистанцию, и я ненавидел это. Я блять так сильно хотел быть как можно ближе к нему, и каждый раз я надеялся, что он скинет одеяло, спустится со своей верхней койки ко мне, как это делал обычно, и прижмется. А утром я обнаружу на его теле новую татуировку. Она не обязательно должна быть большой. Господи, ну что угодно. Пусть даже что-то маленькое и еле заметное, где-нибудь на ноге или внутренней стороне бедра. Не имеет значения, главное, чтобы она была.
Но я знал, что её не было.
Это пожирало меня изнутри. Пальцы сводило от недостатка прикосновений, и я просто скучал по звукам его голоса.
Иногда он говорил мне «доброе утро» или «спокойной ночи» или «зовут на обед», но это стало слышаться совершенно иначе.
А потом объявился Ник-чёртов-Гримшоу.
Я не видел его с того дня на суде и готов был не видеть еще дольше, но утром, в день для посетителей, ко мне пришёл Зейн и сказал, чтобы я поднимал свою задницу, так как ко мне гости.
— Что? Ко мне не ходят посетители. Это Найл? — спросил я с надеждой.
— Нет, твой любовничек, — скорчился он, и я заметил как напрягся от его слов Луи, да и я сам.
Когда наша камера сменилась на комнату для посетителей, я нервно поджал губы. Ник сидел передо мной за стеклянной перегородкой, прижимая к уху телефон. Он не изменился, хотя, может, мне так казалось.
Я снял трубку и прислонил к уху.
— Привет, — тихо произнес он.
Я кивнул.
— Гарри, у нас не так много времени, я…-
— Что тебе нужно?
Он казался неуверенным, даже смущенным.
— Я здесь по поводу твоего освобождения, малыш, — на губах его растянулась улыбка, которую мне в тот же момент захотелось стереть.
— Малыш? Не знал, что меня теперь так зовут.
— Гарри, пожалуйста… Послушай, мне очень жаль.
— Да, мне тоже, Ник. Очень жаль, что ты оказался самым паршивым куском дерьма.
— Гарри, я знаю, ты зол. Но я здесь, чтобы помочь. Послушай, я хотел тебя предупредить, но все случилось слишком быстро, и я не успел. Я собирался вытащить тебя, но это дело нужно было закрыть, и ты…