Тирра соскользнула со стола и обошла отсек, снова и снова пальцами касаясь вещей, чтобы через несколько лет вспомнить, что изменилось. Прижавшись спиной к мягкой молочной шкуре, она сложила руки сзади и приняла непринуждённую позу. В этом мире мало что меняется, реки и здесь не текут вспять, но время замедляет свой бег. Залы всегда наполнены шумом, жизнь празднует своё торжество, гранича с бездной, откуда никому нет обратной дороги.
Во все времена человечество наперебой шептало и кричало о таком странном женском счастье, которому не было определения и точного названия, цели и пути отправления. Где начинается дорога к счастью, неважно, женское оно или воинское, детское? Старость тоже умела быть счастливой, достойной.
Среди всей космической кутерьмы менестрели смотрелись как старинный пергамент с сургучной печатью, который каким-то образом оказался в космосе, где царствовали наука и техника, где не было места обыденной красоте, первозданной и естественной, земной. Наряды менестрелей, музыкальные инструменты, всё это окунало в некую сказочную эпоху, будто герои книги вышли со страниц романа и зажили сами по себе.
— Я останусь с тобой, но тогда, когда иней ляжет на мои волосы, когда огонь в глазах перестанет пылать пожаром. — Голос Златы прервал долгое молчание. — Время для нас идёт по-разному, я здесь и сейчас, а ты далёкое прошлое и ещё более далёкое будущее.
А’кш научился понимать речь уманки без переводчика, встроенного в наручный компьютер. Но частые анаграммы и обороты не всегда распознавал даже он. И всё же единственное, что никогда не требовалось переносить на другой язык, — это страх. Страх потерять жизнь, страх потерять место в своём обществе, страх быть непонятым или отвергнутым. Тирра боялась одиночества, при этом часто повторяла, что сердце её одиноко в пустынном космосе, а Земля — лишь маленький островок, даже не оазис — мираж, который может утолить жажду, на короткое время, но пустыня величественна, она отнимает у человека всё, медленно его пожирая. Одиночество — пустыня внутри человека.
— Время действительно для нас распределено неравномерно, но какое объяснение ты дашь своему ответу? Под инеем ты подразумеваешь старость, под пожаром в глазах — молодость. Тирра, за что ты нас наказываешь?
Злата отошла от мягкой шкуры на стене и села на подлокотник кресла. Погладила ровный череп-украшение, опасная и странная красота в понятии яутов, мёртвая красота. Убивать и проливать чужую кровь — целое искусство, прочно въевшееся в уклад жизни.
Опустив руки на плечо Вереска, девушка прислонилась своей головой к его, задумчивая и вновь молчаливая. В чём радость губить жизнь, зачем сажать птицу в клетку, когда можно каждый день приходить в лес и слушать её пение там? Яуты так не похожи на людей, но дороги их пересекаются постоянно, в крови обеих рас лежат жестокость и желание уничтожить то, чем не можешь обладать.
Песня полилась тихим ручьём, спокойным, голос звучал только для А’кша, полушёпотом, как шуршание листвы.
Птица поет очень злые, опасные песни.
Песни ее побольней острой стали клюют,
Из ее клюва не слышать вам трелей чудесных —
Иглами острыми тело до кости прошьют.
Песни сплетает из кожи гнилой, недотлевшей,
Прелые плети в строку заплетает корней.
Щедро рассыпет обломки костей отгоревших.
Черные птицы с надеждою вьются над ней.
Воздух свивают узлами их ловкие крылья,
Жертве случайной надёжный готовя капкан.
Стоит попасть — и прорезан когтями навылет,
Нет теперь веры озябшим и слабым рукам.
Выклюют мозг, исклюют обнаженное сердце
Хищные птицы, что песен совсем не поют.
Птица поет очень злые, опасные песни.
Песни ее заморозят надежду твою.
Вдохнув поглубже, Злата запела новую песню, грустную, печальную:
Позову я тебя по имени и от ран своих тяжких сгинешь ты.
Только родичей не вернуть.
И за гибель отца со братьями моей волей навек заплачено.
Проклинаю постылый путь.
Смотрит матушка вслед без жалости, я собакою к ней прижалась бы.
Но сковал мою волю лед.
Лед в глазах ее сине-каменных и слезах горным троллем замерших.
Только он меня и поймет.
Ведь не след человечьей дочери милым братьям беду пророчить же
злобной ведьмою без стыда.
Ты меня увозил из дома в ночь, и копыта коней несли нас прочь.
Нашу волю вела беда.
А бесчестья отец стерпеть не мог, братьев кликнул он на ночной порог.
И коней им велел седлать.
Но погибли все от твоей руки, не услышать им мой последний крик.
Ни один не желал мне зла.
Только ты и сам уж теперь в крови и удачи нить не тебе ловить.
И о ком мне, скажи, жалеть?
Мне на рабском рынке мала цена, скотниц доля впредь для меня одна.
Лучше б в пламени мне сгореть!
Молчание длилось долго.
Злата положила голову на плечо яута и напевала тихую мелодию. Обманчиво было надеяться, что дикая кошка вдруг станет ручной, она давно не котёнок, не мягкий комочек: это рысь, грациозная, степенная.
— Останься, — прорычал Вереск.
Нежные женские руки легли на его гребень, поглаживая, изучая каждый его изгиб, мягко касаясь пальцами.
— Не могу. Ты никогда не согласишься разделить со мной мой хлеб, и под хлебом я подразумеваю не только пищу, но и мою жизнь, музыку. Может быть, я не знаю, что меня ждёт завтра, но в одном я уверена точно: я не буду жалеть о грядущем.
А’кш взял с рядом стоящей подставки в виде ксеноморфа, чёрной, как смоль, будто лаковой, металлической, невысокую пюсовую шкатулку, вырезанную из кости. Крышку украшало изображение чужого и яута, стоявших друг напротив друга в боевых позах. По бокам тянулись символы.
На дне шкатулки лежал браслет: драгоценные камни с далёких планет были нанизаны на прочную нить, а между ними — золотые бусины, чтобы самоцветы не истирались друг о друга. Голубые, зелёные и фиолетовые, они чередовались между собой. Вереск вынул украшение, взял левую руку Златы и надел браслет на хрупкое запястье и застегнул искусный замочек. Пальцы уверенно и ловко справились, несмотря на когти.
«Ни к чему», но с языка Тирры не сорвались эти слова. Молчание, как всегда единственный ответ, потому что она знала, что всех слов Вселенной не хватит, чтобы подобрать нужный ответ, уместный здесь и сейчас.
— Знаешь, какой вкус у верескового мёда? Я помню до сих пор: терпкий и горький. Не каждый человек может есть его: ожидает сладость, а получает вкус скорби. Однажды один менестрель спел мне песню, в которой говорилось о легенде, что тех, кто любят этот горький мёд, в колыбели поздней осенью поцеловало солнце, и эти люди обречены стать одинокими.
— Опять играешь со мной, Тирра. Я могу забрать тебя силой, могу не отпустить.
— Тогда ты погубишь нас обоих.
Девушка сняла самоцветный драгоценный браслет, взяла тяжёлую ладонь Вереска и вложила в неё украшение, сжала в кулак и накрыла своими пальцами сверху. Долгий взгляд в жёлтые звериные глаза, таинственные, как лунная ночь.
— Если я не вернусь после окончания вечера, улетай.
***
Злата вошла в обеденный зал, где веселье продолжало литься сладким вином. Некоторые люди, уже хмельные, пускались в пляс под весёлые трели или тосковали по мирной жизни под грустные песни. Яуты всё ещё сидели и продолжали внимать необычному для них действу.
Ясный Глаз посмотрел на девушку, его хмурый взгляд не ускользнул от внимания, но он ничем не выдал себя, и от этого становилось ещё тяжелее. Закончилась весёлая мелодия, которую непринуждённо наигрывали скрипки и дудочки, отчего у самих музыкантов ноги переступали на месте, а задорные веснянки кружились по залу.
Через мгновение праздник музыки продолжился, и Злата уже пела песню, заливистую, но с привкусом горечи августа, когда пшеничные поля покрываются золотом, а в воздухе стоит яблочный аромат. Леса наполняются свежестью, готовясь встретить первые шаги осени. Август, княжий месяц, празднует жизнь.
Комментарий к Вересковый мёд
“Птица поет очень злые, опасные песни” https://ficbook.net/readfic/7009949 автор Mistress Amber
“Позову я тебя по имени” https://ficbook.net/readfic/6764540 автор Mistress Amber
========== Утонуть так просто в омуте ==========
Злата кружилась по залу, а веснянки от неё не отставали. Веселье лилось рекой, и уже, казалось, никому не хотелось нагромождать себя тяжестью: люди плясали, подхватывали ритм и слова, кто пел, кто просто напевал, как умел. Словно ни у кого не было сомнений, что праздник и не подумает закончиться. Скрипка играла так весело, задорно, заигрывала с каждым, что невозможно оставаться на месте. Дудочки вторили, и ноги сами уносили вытанцовывать разные движения. Люди топали, вливались в хороводы, положив руки друг другу на плечи, и такие весёлые хороводы порой насчитывали до двадцати человек. И все давались диву: как хватает места?
Одна весёлая мелодия тут же сменилась второй, и веснянки, чуть приподняв подолы своих сарафанов, выплясывали на носочках. Суровые усатые мужчины смеялись в свои густые бороды и хлопали себя по коленям, качая головами, но в итоге и они не выдерживали и выходили в плясовой круг.
Злата играла на флейте, крутилась, словно заигрывая с каждым, глаза её горели жизнью, но в сердце всё равно сидела грусть. Она ставила себя перед сложным выбором: потерять себя, отказать себе, перестать быть свободной или дарить песни и улыбки только одному, но в золотой клетке. Если бы на её месте были Аюша или Неждана, что бы они выбрали? Молодые и озорные девушки, игруньи и веснянки.
Злата, когда в партию очередной мелодии вступили дудочки, варган и скрипка, а им подыгрывали барабаны, создавая время бури, грозы, летней стихии после жаркого дня, ушла к Олафу. Сев рядом с ним, она слушала его истории, что он рассказывал о жизни своих людей, о корабле. И за разговаривающими неустанно следили яркие жёлтые глаза.
— И вот ещё: в прошлом году мы наконец-то увидели море, даже купались. Мои-то люди только рады, а я что? И я тоже ведь не деревянный. Правда, это, конечно, не Земля, огорчало, не скрою, но чего греха таить: рыбы-то тоже наловили! Вот такую, представляешь! Кусачая, зубастая шельма попалась тогда Эгилю…
Злата слушала и улыбалась, представляя себе все эти красоты дикой природы. Когда она была маленькой, Олаф иногда брал её с собой на рыбалку, когда удавалось бывать на Земле. Но сейчас там менестрелю делать нечего, те времена давно прошли, наступила новая эпоха. Музыканты осваивали космос, нанимали корабли или покупали свои собственные.
Ясный Глаз в прошлом сам был военным, получил на войне рану, но ему повезло: луч лазерной винтовки не задел важных органов, но с тех пор мужчина решил, что с войнами покончено раз и навсегда. Распустил воинов по отрядам, устроил кого куда, а сам на сбережения купил старенький торговый корабль и отправился путешествовать, куда — неважно, главное, чтобы подальше от войны. Так начиналась его история, с тех пор прошло больше двадцати, когда Злата маленькой девчушкой бегала по кораблю Олафа.
Музыка продолжала играть, зал гудел весельем, всем хотелось танцевать и петь до упаду, до следующего дня, но вечер неминуемо клонился к своему закату. И чем ближе время подходило к границе, тем чаще билось сердце.
Да, женихов и правда было много, но все, как и эти, военные, звали замуж, но всегда ждало одно и то же: муж будет пропадать на боях, в космосе, открывать новые планеты, строить новые базы, заводить полезные знакомства. А жена сядет в новом доме, если он вообще есть, свой собственный, будет ждать рождения первенца, потом воспитывать его, растить, вести домашнее хозяйство. Потом прилетит муж на несколько дней, и ещё пока молодая жена снова будет ждать прибавления в семействе. И годы пройдут одинаково: дом, дети, быт. А иначе никак, мужчина женится, чтобы его кто-то ждал, любил, чтобы жена хранила верность, воспитывала его детей. И некогда беззаботная веселушка рано постареет, руки её огрубеют, потому что замуж она вышла за небогатого военного, который снимает для поддержания семейного очага жильё.
Вот так заканчивалась любовь: обещанием верности, замужеством, детьми, одиночеством при живом муже, которого никогда нет дома. Вот оно женское счастье в действии. Только клетки разные, золотые и железные.
А хотелось любви, как в своих песнях, чтобы быть всегда вместе, идти рука об руку, быть друг другу опорой. Растить детей вместе, дарить им свою заботу. Да только так бывает только в сказках и песнях.
Олаф чуть задел девушку локтем и кивнул в сторону музыкантов. Злата отвлеклась от своих невесёлых мыслей и посмотрела вперёд, не зная, что конкретно ищет среди людей. Но взгляд сам нашёл из всей кутерьмы: Аюша сидела на коленях у плечистого бородатого мужчины, он что-то шептал ей на ушко, а Аюша заливалась смехом, улыбалась, и глаза её светились таким счастьем.
— Бранд Щедрый, — улыбнулся Олаф.
По его интонации Злата поняла, что беспокоиться не о чем: Аюшу никто не обидит, хотя она девушка и молодая, голову может вскружить кому хочет. «Вот непоседа», — пронеслась мысль.
Без одной дудочки веселье ничего не теряло, так как музыка продолжала играть, люди отплясывали от всей души и не замечали парочку, которая миловалась и шепталась здесь же. Начался ручеёк, и зал выстроился, образовав тело игры, и под звонкую задорную музыку ручеёк начал своё движение. Злата засмеялась, сжав свои ладони, и скорее пошла в гущу праздника. Только хмурые взгляды яутов свинцом наблюдали за всеми. Был бы здесь Вереск, как бы он смотрел на Злату? Сколько раз она говорила ему: «Я человек, мне нужен простор», но ему в его жизни такого своевольства не требовалось. Иной уклад, другие взгляды, но девушка упорно ему рассказывала про менестрелей и их образ жизни.
Гуляка и повеса, и пьяница притом,
Но любят очень девушки за музыку его,
Гуляку и повесу, за песни и за лютню,
И пусть он беден, как церковный кот, я всё равно люблю.
Строки из гимна всех менестрелей, он всегда был на устах; весёлая песня, которую музыканты и певцы распевали хором, хмельные, счастливые, свободные. Злата любила такие моменты, она и сама была не прочь добавить свой голос в общий гомон, в котором царила жизнь. Ну и пусть менестрели бедны, пусть их сравнивают с церковными котами, зато у них есть верная музыка, которая не предаёт и не продаёт.