Через поле, через синий лес, вопрошаю я к тебе,
Ты спаси нас, небо сильное, ты пошли нам стрелы быстрые,
Огради нас, светлый батюшка, соколиный грозный князюшка,
Не прольётся наша кровушка на зелёную траву.
После короткого боя барабанов, предвещающих близкую угрозу, которая словно туча, неслась неумолимо. И следующие строки уже были напевными, так ладья идёт по реке, плавно и бесстрашно.
Ой вы, вороны над полюшком, зоркий глаз ваш над землёй,
Вы не вейтесь и не пойте вы песни страшной боевой.
Не получите вы, вороны, наши души, наши сны,
Я молилась богам северным на четыре стороны.
И так под бой барабанов, грозный и неумолимый, лилась песня, тревожная, опасная; скрипки играли так же грозно, теперь эти инструменты не плакали, а возвещали беду. В музыкальные короткие паузы между куплетами Злата играла на дудочке, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, призывно и неспокойно.
Я зову вас, братья сильные, я зову вас через лес,
Вы, соседи наши грозные, не оставьте нас в беде,
Войско ваше пусть бесстрашное нас от коршуна спасёт,
Не получит море буйное дочерей наших и жён.
Ворон, ворон, птица гордая, не пророчь ты нам беды,
Рано, ох, над нами, ворон, обронил ты тень свою,
Не добыть нам, добрым молодцам, не сберечь живой воды,
Над курганами всё кружатся ветры сильные в бою.
Вы услышьте нас, восточные братья, братья, вас зову,
Коршун движется, ох движется, настигает нас беда,
Вы не дайте нам, соседушки, буйны головы сложить,
Не отдайте чёрным воронам, не пустите злого коршуна.
Тучи чёрные бесстрашные, вы беду уймите грозную,
Потопите злых вы коршунов в море, где бескрайние
Волны бьют о скалы сильные, где на вьюгу на морозную
Льды не сковывают омуты, как глаза твои печальные.
Перед последним куплетом музыка стихла, стала невесёлой, растянутой, словно земля опустела, а сиротливая природа оплакивала всё вокруг. Скорбные строки теперь не обращались на разные стороны. Злата стояла, словно в трауре.
Ох вы, братья наши с севера, други западные верные,
С юга ветры неуёмные не отняли тоску страшную.
Солнце, ясный ты наш князюшка, горемычные мы горлицы,
Мы сложили буйны головы. Здравствуй ворон, птица чёрная.
Песня закончилась, и музыка стихла, барабаны замерли. Зал молчал. Никто не проронил ни звука, не то от тяжести, навалившейся снежным комом, не то от печали, засевшей где-то глубоко в душе. Яуты тоже сидели будто бы смирно, но что таилось в их сердцах — об этом вряд ли кто-то мог сказать.
Чтобы встряхнуть зал, вывести его из забвения, грянули дудочки веснянок, с ними смешались и другие музыканты, играя весёло, по-весеннему, как капель, как таящий снег и ласковое солнце. Музыка того времени, когда девушки расцветали подобно первым цветам, водили хороводы и пели песни.
Злата вышла перевести дыхание, её не покидал пронзительный взгляд, он стоял перед ней и не давал покоя. Руки подрагивали, а ведь вечер ещё не закончен. И всё здесь, сейчас — пытка: перед кем так нужно провиниться, каким богам теперь читать молитвы, чужим или своим? Молиться ли Кетану, богу науду? О чём его просить? «Отведи от меня беду, пронзительный, перестань мучить и упиваться моими страданиями».
Но молитву никто не услышал, или услышал, но решил посмеяться. Плеча коснулась рука, и Злата подняла глаза: перед ней стояли двое яутов, гордые, грациозные, с такой выправкой, которой позавидовал бы любой человек, даже не воин. Их тёмно-синяя броня блестела, начищенная, украшенная письменами и знаками, окаймлённая руническими символами — так их назвала про себя Злата. Оба возвышались над ней; пожелай они её потащить волоком, тогда кричи-не кричи: ворон ворону глаз клевать не будет.
— Идём, тебя ждут, — рычащим низким голосом прорычал один из яутов.
И сразу вспомнилось, как это было раньше: вот так же она шла в сопровождении, как будто кто-то бы пожелал её остановить или увести. Но так всегда приказывал А’кш, и убедить его, что охраны не требуется, так ни разу и не вышло. На какое-то время Злате удалось скрыться от него, странствуя по прочим кораблям, в основном торговым. Сколько прошло времени? Два года? Искали ли он своего менестреля — сказать сложно, может быть, следил за каждым шагом, играясь, давая думать, что улизнуть от него легко. И вот теперь мышь, загнанная в угол, поймана.
— Я должна привести себя в порядок.
— Нет, он ждёт прямо сейчас.
Злата кивнула, откинула назад тёмные кудри и пошла следом, шурша платьем по полу. На её пальце горело огнём кольцо, но как признаться себе, что это не оно заставляло сердце биться сильнее, а воспоминания?
— Златка! – окликнула Аюша. – Златка!
— Аюша, иди, я скоро вернусь. Не беспокойся, только Ясному Глазу не говори. Скажи, что я устала и просила меня не беспокоить. Позже сама вернусь, — бросила Злата веснянке, обернувшись, и поторопилась, подгоняемая глухим рыком.
В зале стоял гул, из которого удалось понять, что люди не рады незваным гостям: уговор нахождения на корабле людей и науду носил временный характер и висел на такой тонкой грани грызни, что появление менестрелей заставило всех вздохнуть с облегчением. Переговоры велись день и ночь, одна сторона хотела видеть другую среди своих союзников, за это придётся дорого заплатить, так как яуты не наёмники, их тяжело переманить.
Девушка под неодобрительные взгляды людей вошла в челнок. Дверь беззвучно закрылась, и судно вылетело через коридор в космос.
***
Злата остановилась у дверей, не решаясь войти. Сердце выпрыгивало из груди, и бессмысленно напускать на себя мёртвое спокойствие. Протянутая рука не успела коснуться сенсорной панели: дверь сама отошла в сторону, тихо, еле слышно. Первые шаги самые сложные, трудно удавалось удержаться на ногах.
— Тирра (Золото), — раздалось глухое рычание.
— Да, да, — шёпотом ответила девушка.
Она огляделась: всё было на своих местах, трофейная стена, как и всегда, заполнена, а в воздухе пахло пряностями, любимым ароматом Златы. Полусумрак не давал разглядеть всё как следует, но память не подводила: каждый шаг знаком, словно не существовало никаких перерывов.
На плечи легли тяжёлые горячие руки. «Тирра», — рык у самого уха. Девушка накрыла правой ладонью ладонь самца и повернула голову в сторону, чуть наклонив её. Хотелось попросить: «Согрей меня, мне так одиноко», но вместо этого Злата резко обернулась и прижалась к А’кшу, закрыла глаза, и слова застревали в горле.
— Я почти забыла тебя.
— Тебе не обмануть меня, Тирра. — Он взял её ладошку в свою большую мозолистую ладонь и заурчал. Тёмная кожа Старейшины, шоколадного цвета, с песчаными пятнами, тянущимися по рукам и груди, а на ногах тёмно-зелёные: нет, не забыла.
Его валары коснулись её лица, задев кончиками, и от глаз не укрылось, как богато они украшены. Злата видела у других простые унтары, металлические, с нанесёнными на них символам, но А’кш давно перешёл уровень простого яута. Передние валары по бокам оплетены ярким и лёгким синим сплавом, закреплённым у основания отростков; гибким, позволяющим не сковывать движения при повороте головы. Имеющиеся унтары окрашены в красный и синий цвета, нанесённые символы говорили о высоком положении в своём обществе.
А’кш медленно обошёл девушку, разглядывая, вдыхая аромат, слушая биение её сердца. Встав позади, его сильные руки легли на её плечи, и яут притянул уманку к себе. Дыхание самца было равномерным, а каждое касание властным, словно он вспоминал каждый прошедший момент.
— Тирра… —Глухое рычание заставило покрыться кожу мурашками. Злата закрыла глаза, повернув голову влево и прижавшись щекой к горячей коже А’кша. — Спой мне, Тирра, только для меня.
Она отошла от Старейшины, обняв себя руками, словно пытаясь согреться. Не оглядываясь, положила руку на человеческий череп, служивший украшением подлокотника широкого кресла, обитого мягкой песчаного цвета шкурой.
А’кш слушал, как напевно, горько, будто тая в сердце вековую печаль, пела Злата. Её сильный и надрывный голос будоражил; слова первых строк растягивались, так, как вьётся ветер, протяжный; остальные же строки переходили из напевного темпа в стремительный, подобно стреле, бьющей в цель.
Конунг мой, бог потаенных слов.
Воронов князь, владыка волков.
Песни даешь и строки стихов,
Скальду бесценный даришь урок.
Конунг мой, твой неумелый скальд
Путает нити в глади стиха.
Кровью сочится в сердце строка,
Кровью плетется в слабых руках.
Конунг мой, ты меня не оставь.
В мыслях и висах, в шелесте трав,
В тропах, дорогах, дальних путях.
Будь со мной, конунг, и в вещих снах.
Повисло молчание, тяжёлым грузом опустившись на плечи. Сильные руки вновь обняли хрупкие плечи; Злата слышала, как тихо звенели унтары, когда А’кш наклонялся к ней. Его дыхание, на её шее, заставляло закрыть глаза, отдаваться волнительному порыву.
Клокотание в груди яута напоминало дикую природу Земли: кажется, так разговаривала ночь, будто кралась тенью, выслеживая, таясь. Дикая, естественная, опасная. Руки самца опустились на стройные бёдра девушки, и она прижалась спиной к его животу. Горячее дыхание обжигало, лёгкие звуки пощёлкивания, потирания бивней друг о друга заставляли забыться.
— Вернись ко мне, Тирра, я дам тебе всё, что ты пожелаешь. — Будоражащий голос над ухом, чуть хриплый, низкий, и Злата готова была слушать эту рычащую речь, упиваться ей. Вновь мурашки пробежали по спине; руки яута поднялись вверх, шурша платьем, пальцами изучая изгибы молодого тела.
Она молчала, как и всегда, когда Старейшина просил остаться с ним, принадлежать ему и петь только для него одного. Злата молчала, но А’кш знал ответ, и буря рождалась в его груди. Он развернул уманку к себе лицом, и она, подняв руки, положила их ему на грудь. Её взгляд сейчас мог бы растопить любое сердце, покорить любую ярость, обуздать, приручить.
А’кш откинул волосы с плеча девушки, открыв маленькое ушко, и склонился к нему. Горячий шёпот заставлял окунуться в знойный летний день, когда солнце стоит в зените. Нежные женские ручки изучали шершавую кожу на груди яута, и даже в этот момент её глаза выдавали не девушку, легкомысленную и несносную, а взрослую молодую женщину: гордую, мудрую. Если бы он мог подобрать правильное слово на языке уманов, то назвал бы её княгиней: за осанку, манеру вести разговор, величавость. Злата прижала голову к груди яута и закрыла глаза.
— Не своди меня с ума, ветер, не буди мою печаль под вечер…
Комментарий к Конунг мой, бог потаенных слов
Мельница - Воин вереска http://www.youtube.com/watch?v=JrCzGnktk3U
“Конунг мой” https://ficbook.net/readfic/6793898 автор Mistress Amber
========== Вересковый мёд ==========
Солнце над полями, выгляни,Из-за седого морокаИ скажи мне, красное,Клясть мне горечь верескаИли ворона?
Вереск сидел в своём широком, богато украшенном кресле, перебирая пальцами красные круглые камни на подлокотнике. Мягкий свет в отсеке не мешал и не обременял. Стены украшали шкуры, мягкие, разного окраса, от молочного до чёрного, словно смоль, цвета. На широком столе стояли металлические предметы, искусно обработанные и вырезанные: череп человека, подсвечники, которые так любила Злата. Раньше она часто приносила бордовые свечи и зажигала их, тогда пряный запах разносился по отсеку, окуная в атмосферу покоя.
Девушка сидела на подлокотнике и перебирала валары яута и унтары. Одну ножку она положила на другую, облокотившись о сильное плечо самца. Синее расшитое платье струилось по её телу; широкие рукава, узкие манжеты, расшитые бусинами узоры и цветы. Коснувшись лица Вереска, Злата встала и тихим шагом обошла отсек, проводя рукой по вещам и запоминая их. Ступив на пуф, она села на широкий стол, резной, украшенный по обычаям яутов воинственными изображениями. Лежащие рядом свечи встали в подсвечник, яркий огонёк оживил их.
— Не уходи, Тирра, не заставляй моё сердце обливаться твеем.
Злата откинула волосы назад и посмотрела на А’кша. Её взгляд был спокойным, изучающим, брови слегка приподняты. Если бы самец встал и подошёл к ней, ничего, казалось бы, не изменилось. Левая рука упиралась в стол, а правая лежала на перекинутой ножке; плечи расправлены, спина прямая, гордая осанка. Во всей позе читалась непринуждённость, словно недавнего неловкого чувства вовсе не было, а долгий перерыв — это лишь минутное дело.
— Не могу, Вереск, не проси, не умоляй, не неволь. Я не могу остаться, мы столько раз это обсуждали. Где найти такие слова, чтобы нам расстаться и больше никогда не причинять друг другу боль?
— Тирра, неужели тебе мало моих подарков? Со мной ты всегда будешь уверена в своём завтрашнем дне, будешь просыпаться не где придётся, а среди самых мягких шкур.
— Оставь этот пустой разговор, мы переливаем слова из пустого в порожнее, и уже не первый год. Если бы дело было в подарках, я осталась бы с тобой, не задумываясь. Но сердце менестреля не купить даже за всё золото Вселенной. — Уголки губ чуть приподнялись, но взгляд остался прежним.
А’кш тяжело смотрел на уманку, его надбровные дуги сдвинулись, придавая образу суровость, непоколебимость и опасность. Опасность: Злата однажды сказала, на заре их встреч, что именно это её привлекло в нём, необузданная сила, неизвестность и звериная стать.
— Тебе не придётся гадать, чем ты будешь сыта завтра — и будешь ли. Я помню, как ты голодала, как твои музыканты пели за корку умановского хлеба, чтобы не умереть с голода.
— Это всё в прошлом. Я не голодаю и, как видишь, не побираюсь. Даже в то время у меня было то, чего не отнять и не продать никому, — воля и простор. Я не бедствую, в моей руке всегда есть дудочка, а за спиной верная лютня. Я пою, о чём пожелаю, о странах, о чувствах, обо всём, а космос — моя свобода.
— Я встречал мастеров слова и музыки, но при этом они могли обеспечить себя своим оружием, когда это требовалось. Можно нанять музыканта, а можно воина.
Злата насмешливо улыбнулась, чуть прикрыв глаза, и качнула ногой. Она понимала, что играет с огнём, отказывая тому, кто может взять то, чего хочет, силой или нет, неважно. Но с Вереском спокойно, он редко выходил из себя и ни разу не срывался на ней.
— Мастеров слова и музыки? Человек, держащий в одной руке лютню, а в другой оружие, не может зваться менестрелем, это наёмник, путник, тот, кто может скрасить своё одиночество между войнами, кто угодно, но менестрелем его назвать нельзя. — Злата улыбнулась, высокомерно, чуть подавшись назад. — Это не одно и то же, нужно быть человеком, чтобы понимать это.