========== Аромат Женщины ==========
— Кто-нибудь, уберите эту инопланетянку отсюда, и пришлите переводчика с марсианского на английский, — раздался прямо над головой сидящей в забытьи Лизы Кадди голос самого язвительного диагноста во всей Вселенной. И голос этот был раздраженным и злым. Хаус определенно потерпел очередную неудачу с постановкой диагноза «на глаз». Уилсон, несомненно, уже потирал руки: очередь Грегори Хауса вести друга в бар.
— Не кричи так, — Кадди закатила глаза, — у меня была тяжелая ночь.
— О боже мой, ты познала самца?! — с преувеличенным восторгом возопил Хаус, размахивая тростью и тараща свои огромные и без того синие глаза, — нет… ты выглядишь недовольной… погоди-ка, я догадаюсь… в самый ответственный момент у твоего кавалера сели батарейки?
— Пошел вон, — и Лиза Кадди прижала руки к вискам, — если у тебя не хватает мужества общаться с престарелой мигранткой, я за тебя этим заниматься не собираюсь.
— Ей восемьдесят, и у нее Альцгеймер, — прошипел Хаус, тыкая тростью куда-то в сторону приемной, — она считает меня своим внуком Джо, и пытается накормить вареньем, приготовленным в судне собственноручно.
— Ты тоже будешь старым однажды, — назидательно постаралась сказать Лиза, не в состоянии сосредоточиться из-за ужасающей мигрени, — и у тебя полно других пациентов, в том числе в клинике.
— Полно? Пожалуйте: вторая палата, парень с явной истерией. И у него стояк при виде любого существа мужского пола. Увольте. Напротив — явная шизофрения с приступами агрессии. Что? Мало? — Грегори Хаус не на шутку разошелся, прогуливаясь по кабинету главврача, и вдохновенно упражняясь в сарказме, — пятая койка Скорой помощи. Интересный случай, аж не могу: подросток-эмо наглотался экстази и вскрыл себе паховые вены. Кэмерон плачет вместе с ним и читает ему книжки типа «Прими себя, какой ты есть». А Уилсон…
Это был уже предел.
— Хватит! — взвизгнула доктор Кадди, и вскочила из-за стола, ухватившись обеими руками за столешницу, чтобы не упасть, — мне плохо — провались в ад, Хаус, немедленно, исчезни с моих глаз долой! Тебе знакомо понятие «мигрень»?
— А тебе знакомо понятие «климакс»? — не удержался мужчина от язвительной колкости, — обычное дело.
— У меня нет климакса, — отрезала Лиза, опускаясь в кресло, — и я не отдам тебе пациентку с циррозом!
— …в общем-то, менопауза в чем-то хороша даже в столь юном возрасте, — гнул свою линию Хаус, глядя в потолок, — только вот… о нет! — он трагически воздел руки к потолку, — мои маленькие подружки погибнут! Надо посадить мамочку на гормоны, да, детки? — и он бесстыдно уставился в вырез блузки.
…Лизу Кадди бесило в Хаусе абсолютно все. И то, что он имел обыкновение вести увлекательные и откровенные беседы с ее грудью, и его саркастичный голос, и его вечная щетина, и мятые рубашки, и пиджак, у которого периодически отрывались пуговицы. И тогда Грегори Хаус неделями ходил, как бродяга, до тех пор, пока сердобольная Кэмерон не брала его пиджак, чтобы тайно постирать его.
Грегори Хаус мог казаться вполне взрослым человеком, иногда он казался мудрым и рассудительным. Но доктора Кадди было невозможно обмануть. Она прекрасно знала, что с ней вместе работает несносный большой мальчишка. И еще она знала, что вне больницы Принстон Плейсборо этот мальчишка долго бы не протянул без присмотра.
Если бы не Форман, доктор Хаус вообще бы не брился. Если бы не Тринадцать, он вряд ли бы вспомнил о том, что обувь надо иногда все-таки чистить. Уилсон уже двенадцать лет следил, чтобы Грег не умер с голоду перед набитым холодильником. Вся больница, начиная с санитарок и заканчивая, разумеется, самой Лизой Кадди, пестовала строптивого диагноста. Всякий знал о признаках передозировки викодином, о том, как выглядит Хаус под кайфом и в ломке.
Как мог вести себя человек, к каждому движению которого постоянно присматривались, как минимум, три пары глаз? Лиза привыкла называть это звездной болезнью, но обычно Уилсон всегда поправлял ее: «Нет, Лиза; это хронический хаусоз».
И теперь Грегори Хаус насмешливо хмурился перед главным администратором больницы Принстон Плейсборо. Высокий, надменный и бесчеловечный мизантроп — с таким выражением лица стоял над доктором Кадди Хаус. Судя по его активной жестикуляции и едким шуточкам, он был в наилучшем своем расположении духа.
— Хаус! — оборвала она на половине слова очередной его подкол — по счету уже сотый, — все! Проваливай, и не трогай меня еще хотя бы три часа!
— А потом можно будет потрогать? — уцепился Хаус тростью за дверь, и скривил очередную свою гримасу, — я соскучился по женской ласке. Уилсон бывает так груб…
— Иди отсюда, — толкнула его в спину Лиза Кадди, морщась от приступа боли, — убирайся вон, и делай, что хочешь.
— Значит, случай с циррозом мой? — переспросил деловито Хаус, — а бабульку и психа я отдам Кэмерон? — Лиза кивнула, не поднимая взгляда, — а рецепт на викодин? А твои кружевные трусики…
Она ничего не ответила. У Кадди не было никаких сил спорить с нахалом. Уходя из ее кабинета, Грег Хаус весело насвистывал. Ежедневный ритуал «угнетения Кадди» был выполнен достойно.
Однажды — о, однажды Грегори Хаус преодолеет кризис. Тогда его мотоцикл обоснуется у крыльца дома Кадди, а его руки — на ее заднице. При мыслях о том блаженном времени Хаус причмокнул, салютуя тростью в честь роскошных бедер Лизы.
Оставался второй ритуал — «порабощение Старика Джимми». И в этот раз злорадному диагносту удалось потешить себя: Уилсон выронил из рук косяк, который сворачивал для очередного своего умирающего пациента. Хаус даже улыбнулся: вчера он неплохо курнул с Уэстерфильдом, ветераном еще Второй Мировой, погибающим от рака печени. Старик и он развлекались, куря один косяк за другим и глядя на какую-то бессмысленную порнуху.
Работа врача — тяжелейшая и неблагодарная; сталкиваясь постоянно со страданиями и болью, нельзя оставаться принципиальным моралистом до мозга костей. У каждого врача свои грешки, и, чем лучше врач, тем больше за ним тайных увлечений, пороков и сплетен. За Уилсоном, если не считать количества его жен, грехов водилось на удивление мало, несмотря на то, что он был врачом от Бога.
— У тебя есть то, что мне нужно, — ткнул без лишних предисловий Грег тростью в друга, — дай мне это скорее, братан.
— Это не тебе, — кивнул Уилсон на марихуану, — и имей в виду, я знаю, что ты и старик Уэстерфильд…
— Рецепт на викодин, — оборвал его Хаус, — совершенно законно — Мамочка разрешила.
— Ты, должно быть, совершенно ее довел, — Джим развернулся в кресле с упаковкой викодина — у него в сейфе, как правило, их лежало три, специально для Грега, — у меня есть сертификат на занятия йогой. Не хочешь сходить?
— Что я там забыл? У этих ребят свальный грех не в почете, — пробормотал Хаус, отправляя в рот две таблетки, — лучше отправлюсь расширять сознание к нудистам-хиппи. Там компания поприятнее.
— Ты невыносим, — привычно всплеснул руками Уилсон, решивший до конца жизни бороться за нравственный облик лучшего друга, — никогда не хотелось перестать жрать эту дрянь, пить перед телевизором по воскресеньям, и заняться здоровым образом жизни?
— Да, папа, я делал это, когда был маленьким, — кривлялся привычно Хаус, пританцовывая с тростью и пытаясь оценить действие лекарства, — лучше в стриптиз. Айда вечером!
Уилсон закатил глаза. Пока он вставал и разворачивался, чтобы налить себе чай, Грег привычным, отработанным за годы движением быстро смахнул примерно со спичечный коробок марихуаны на какую-то бумажку, и скомкал, пряча в карман.
— У тебя очередной успешно завершенный случай? — поинтересовался Уилсон. Хаус нетерпеливо покачал головой.
— У меня совершенно новый случай.
Необычная пациентка досталась Хаусу прямиком из гастроэнтерологии. Анализы все пухли и пухли, а результатов исследования не было. Все поставленные диагнозы всякий раз отсеивались новыми, внезапно возникающими симптомами.
Желтушная, худая девушка неуверенно говорила что-то об отсутствии аппетита, потери тургора кожи и выпадении волос. Но ему было достаточно пары внимательных взглядов, чтобы распознать ее ложь. Она врет. Она врет, прямо здесь и сейчас. Хаус приободрился.
Большинство людей не вылечиваются лишь потому, что не желают раскрывать свои маленькие грязные секреты. Будь то сифилис, гонорея или лобковые вши, чесотка, герпес… — люди лгут. Все в мире лжет. Хаус любил ловить людей за их постыдные тайны. Но вот этой тайне было лишь суждено раскрыться перед ним в строчках анализов и снимках с томографии.
Глядя на него, любой человек с медицинским образованием испытал бы бешеный восторг от слаженности его движений. Все его действия имели цель. Внимательно осматривая недиагностируемую пациентку, Грегори Хаус отмечал про себя все особенности течения ее болезни: темную кожу локтевых сгибов, выпирающую левую ключицу, бледные родинки под чуть опустившейся грудью, неестественно втянутый живот и мелко дрожащие руки.
Хаус улыбнулся, просматривая карту пациентки. Случай обещал быть «ювелирным» и красивым.
— А где твоя распутная подружка? — спросил он у Формана, — пусть она соблазнит эту анорексичку: девица что-то явно скрывает. Скорее всего, она жрет трициклические антидепрессанты пачками или отрывается с таблеточкой экстаза где-нибудь в ночном клубе.
— Сделаем анализы на токсины, — вполголоса перевел сам для себя Форман, — у нее нет брадикардии, ферменты печени только чуть-чуть повышены. Температура пониженная на полтора градуса — полагаю, это возвратная лихорадка…
— Проверьте еще раз, — отрезал Хаус, — не хочу смотреть на нее слишком долго, это претит моему чувству прекрасного. Через двадцать минут — в моем кабинете.
— Привет, болид, — сказал он, обращаясь к Тринадцатой, которая влетела в кабинет, едва успев притормозить: на ней сегодня были особо высокие шпильки, — пока ты еще не сбавила газ, может быть, сбегаешь мне за парочкой булок с курагой? Чертовски голоден. О, что я вижу! Старина Тауб не забыл своего лучшего друга дядю Хауса!
Тауб даже не замедлил шага, отдавая Хаусу пакет с пончиками. С утра Тауба дома кормила жена, Формана — Тринадцатая, а Хаус питался всем съедобным, что подворачивалось ему под руку: в его холостяцкой берлоге в приличных количествах водился лишь алкоголь.
— Итак, что мы имеем? — нетерпеливо кивнул Форману Хаус, и повернулся к доске с маркером, — отказала печень, выпала половина волос, лануго, судороги, и груди вдобавок лишилась.
— Анализ на токсины отрицательный, — вставила Тринадцать. Тауб пожал плечами.
— Рак? — предположил он, — инфильтративный, например.
— Жировая дистрофия, — немедленно возразил Форман, — подойдут и желтуха, и выпадение волос.
— Судороги и тремор, — напомнил Хаус, — это уже или почки, или неврология.
— Калиевая недостаточность, — осенило Тринадцатую, и она победно посмотрела на коллег, — вполне подойдет, как первичный симптом.
— Подходит, — кивнул Хаус, и только тот, кто смог удержаться в его команде достаточно долгое время, мог бы разглядеть его одобрение, — но калиевый дефицит на пустом месте не возникает. Начните капельницу, и заодно выясните, куда девался весь калий. Анализы желудочного сока, гастроскопия, томограмма.
Спустя три часа случай уже начинал Хауса злить. Конечно, его идиоты-подчиненные могли и напортачить с анализами, и пропустить важный симптом, но Хаусу страсть как не хотелось вновь осматривать пациентку — ничего нового он боялся не найти, а стабильное состояние только прятало болезнь.
Глядя на медицинскую карту, на анамнез, Хаус видел целую жизнь. Перед ним вставали не сухие нормы анализов, но личность, все ущербы этой личности и ее ошибки, деловые и интимные. Однако в этой задачке неизвестных было слишком много.
На доске добавилось «носовое кровотечение» и «нарушения сна». Форман деловито собирал консилиумы на предмет необнаруженной опухоли в позвоночном канале, Тауб гонялся за незримой инфекцией, Тринадцать искала ипохондрию и симуляцию. И хотя Хаус сам отправил каждого из команды заниматься именно тем, чем они занимались, сам он не верил в удачу ни одного из них. Случай был очень серьезным, и над ним приходилось думать.
Масла в огонь подлили родители пациентки Джейн — озабоченные, меркантильные пожилые американцы. Хаус уже видел их скучные жизни: травка — в колледже, кредит на дом — сразу после, собака — спаниель, двое детей, один из которых неудачник. Оставалась только Джейн — отрада и надежда. К тому же, у матери пациентки точно так же дрожали руки, и она была нездорово бледна. «Или у них наследственная ангиопатия, и это не симптом, — рассуждал диагност, — либо у обеих что-то с периферийными нервами… с другой стороны — кроме рук и глаз, никаких признаков нервного тика».
— Доктор, она выздоровеет? — гнусавил отец пациентки, у которого на лбу было написано «неудачник», — мы можем ей чем-нибудь помочь?
Хаус скривился: если бы мимо шел хоть кто-то…
— Я знаю, кто вам может все подробно рассказать, — состроил он сочувственную гримасу, — доктор Кэмерон. А я пока осмотрю вашу дочь.
«Сделал гадость — в душе радость», напевал про себя Грегори Хаус, открывая стеклянную дверь в палате интенсивной терапии.
Пациентка прижимала к вяло кровоточащей ноздре платок, и говорила с монахиней. Уже это взбесило Грегори Хауса до невероятности: он не терпел вмешательства Бога на святую территорию своего тщеславного эго.
— Брысь, — категорически показал тростью диагност на дверь, — я уже продал ее душу дьяволу. Мы с ним кореша.
Монашка закатила глаза, выходя. Она давно работала в «Милосердии», и с доктором Хаусом сталкивалась уже более пяти лет подряд.
— Я считаю, что у вас новообразование в мозгу, которого мы не увидели, — сообщил он пациентке, едва лишь за монахиней закрылась дверь палаты, — но удалить его мы не можем — мы не знаем, что именно придется удалять.
— И… это рак? — тупо спросила девушка, и Хауса затрясло от обиды на человечество: скольких чудных диагнозов и смертельных лихорадок они не боятся! «Уилсон такой благостный неспроста, — скривился Хаус, — зато у него в жизни никакого разнообразия».
— Это — не рак, иначе мы бы его нашли, — отрицательно покачал тростью в разные стороны Грегори Хаус, — но чтобы убедиться — нам придется залезть в этот тайничок и хорошенько там покопаться.
Как он и предполагал, пациентка не поняла метафоры. Зато вдруг побледнела, и сморщила жуткую гримасу.
— Я ненавижу чеснок, — сообщила она, — а от вас им разит за версту, простите, но я сейчас задохнусь…
Тауб из-за спины Хауса недоуменно наморщил лоб.
— Я не чувствую, чтобы от меня пахло чесноком, — неуверенно попытался Тауб оправдаться, — я ел его вчера на завтрак!
Хаус замер, стараясь не спугнуть удачу.
— От меня пахнет чем-нибудь? — спросил он девушку. Джейн задумалась, однако крылья ее носа остались неподвижными.
— Розмарин, мускус, и еще что-то, — подумав, ответила она, — я не очень разбираюсь в специях. Такое, что-то…. Горьковато-соленое. И острое. А еще у вас… в кармане… — и она многозначительно кивнула на карман джинсов, в котором Хаус спрятал украденную у Уилсона траву.
Спустя всего лишь десять минут Хаус стоял у своей доски, скрестив руки на груди.