— Вы — идиоты, — сообщил он подчиненным, — никто из вас не удосужился провести тест на обонятельные способности, а также посмотреть на ее носовой платок. Это спинномозговая жидкость, а не просто сукровица.
— Пустое турецкое седло? — тут же возмутился Форман, — на томографии не было ни одного отклонения от нормы!
— Ну да, — возразил ему Тауб, — если только пространство над гипофизом не заполнила киста с однородным содержимым — вроде ликвора.
— Нужна терапия — трепанации она не переживет, — Тринадцать подняла глаза на Хауса, — только какая терапия, если киста может в любой момент лопнуть, и тогда…
— Гипоталамус можно перезапустить, — добавил Форман, откидываясь на стуле, — если отвлечь организм на какой-нибудь другой гормональный фактор — периферийный.
— Убьем ее мозг на пару суток, и будет как новенькая, — заключил Хаус, — убивать будем инсулином. Только пусть сначала обнюхает Кадди — хочу быть в курсе ее постыдных тайн.
— Где Кадди? — поинтересовался у секретаря Хаус.
— Дело срочное? — деловито переспросил тот. Хаус скорчил гримасу.
— Я собираюсь вызвать у пациентки инсулиновую кому, — сообщил в пространство он, — но сначала надо спросить у тети разрешения.
— Пошла в комнату отдыха, вроде бы, — неуверенно ответил секретарь, — не у себя — это точно.
Но Кадди не было нигде. Лишь по случайности Хаус приоткрыл дверь в душевую. И замер на месте. Прижав колени к груди, Лиза Кадди застыла под душем, сидя на скамейке. Она была бледна и выглядела измученной и несчастной. Услышав звук открываемой двери, она скривилась.
— Хаус! — не колеблясь, сказала она, не открывая зажмуренных глаз, — уйди и пропади где-нибудь!
Он колебался мгновение, не больше. Симптом — озарение — прозрение — диагноз.
— Ты давно не принимаешь свои таблетки? — поинтересовался он невинно, не давая двери закрыться, — гормональные перепады и кофе — мигрень тебе обеспечена.
— Сгинь, — вяло ответила Кадди, прикрывая глаза ладонью, — выруби свет, и закрой дверь — меня продует.
Мигрень, внезапно ставшая постоянной спутницей Лизы Кадди полтора месяца назад, напоминала о себе не чаще раза в неделю, и обычно она не давала ей развиться в полноценный приступ. Сегодня обезболивающее не успело спасти главного врача. Ей хотелось умереть. Приступ мигрени — отнюдь не безобидная головная боль.
— Внутривенно ширну, только попроси, — Хаус не оставил Кадди в покое, как, впрочем, и всегда, — кажется, Форман сегодня обещал оставить мне на пару доз… Кадди!
Она зажала уши пальцами. В голове гудело так сильно, что она с трудом различала шум воды и голос Грега. Когда из душной темноты внезапно выплыло его знакомое лицо, она готова была принять это за галлюцинацию. Сочувственно покачав головой, как над почти бездыханным телом сильно выпившего друга, Хаус протянул ей левой рукой готовый косяк с травой.
— Мне по статусу положено, — добавил он, поднося зажигалку к ее трясущимся губам, — давай, вставай, выключим воду, оденемся в теплое…
Молчаливый договор — больного товарища не бросай. Никто из врачей никогда не мог вспомнить случая, когда не лечил бы своего коллегу по цеху, вдохновляясь профессиональной солидарностью.
— Не надо, — хныкала едва слышно Кадди, — меня сейчас… сейчас стошнит…
— Твою мать, — Хаус готов был пнуть что-нибудь здоровой ногой. День начинался замечательно, но заканчивался просто ужасно, — мать твою, чтоб оно…
Он едва доволок начальницу до скамеек в пустеющей раздевалке. Отдышавшись, он кинул взгляд на свернувшуюся под мокрым полотенцем Лизу.
— Нескромный вопрос, — желчно поинтересовался он, — ты сколько весишь, а?
— Давай-давай, у меня этого добра еще много.
— Я… больше не могу… — и Кадди попыталась отмахнуться от троящегося в глазах косяка, — мне уже гораздо… лучше.
— Не, я тебе авторитетно заявляю: нас еще не накрыло… — блаженно протянул Хаус, забирая у нее косяк.
Он наслаждался. День все-таки заканчивался неплохо. Теплый пар, аромат свежей дури, и аромат женщины рядом пьянили. Вокруг плыл мир, никуда не торопящийся. Хаус блаженствовал. Да и к Лизе Кадди возвращался нормальный оттенок кожи.
— Мигрень прошла, — выдохнула она и закашлялась, — спасибо, Хаус, мне надо… ох!
— Воробушек наклевался конопли, и полетел, радостно кукарекая, — изрек Хаус, поднимаясь с пола, — тебе никуда не надо, пока не наденешь что-нибудь более пристойное. Ты же не хочешь, чтобы я нас скомпрометировал? — он приоткрыл дверь и выглянул в коридор.
Увидев санитарок и нескольких дежурных травматологов, Хаус ощутил, что его шутка должна удаться.
— Да, — произнес он громче, обращаясь в коридор, — секс был хорош, но я презираю силикон!
Кадди лишь едва слышно издала подавленный стон.
Ей было легче, намного легче — голова прошла, словно мигрень была Лизе Кадди и не знакома. Но она осознавала, что теперь у нее есть проблема посерьезнее: последний раз настолько не в себе она была еще в колледже, наевшись с соседками каких-то грибов. Проблемой было бы даже самостоятельно одеться, а уж о том, чтобы хотя бы вызвать такси, даже речи идти не могло.
— Хауууус, — отчаянно провыла Кадди, — ты куда…
Перед глазами все плыло. «Обезболивающее, трава, кофе — что-то в этом списке явно лишнее», подумала она. Ее подхватили крепкие мужские руки, и ровно за секунду до того, как отключиться, Лиза услышала знакомый голос, с детским восторгом сообщающий невидимому собеседнику:
— Вау! Я всегда знал: они настоящие!
Она не помнила даже, как позвонила ночной сестре, которая могла бы посидеть дома с ребенком. Последним воспоминанием было то, что на пороге дома Хауса она споткнулась, и едва не упала на что-то большое и темное. А возможно, и упала — дальше была темно-зеленая тишина, без боли, без мыслей, без мира вокруг.
…на часах было девять утра. Лиза Кадди попыталась сфокусировать глаза на цифрах и осознать их. Девять утра! Суббота… можно прийти чуть позже; она выдохнула с облегчением, и откинулась на подушку. «Вчера было что-то ужасное, — непрошенным гостем вкралась утренняя мысль в еще спящий мозг, — и в этом участвовал Хаус». Не открывая глаз, она лежала на кровати, пытаясь хотя бы примерно представить, чем закончилось ее вчерашнее дурное самочувствие.
Все было даже хуже, чем она думала: Лиза и представления не имела, как очутилась в спальне Хауса, на его давно не стиранных простынях в пятнах от виски. И сам Грегори Хаус тоже наличествовал: лежал, чуть приоткрыв рот, и похрапывал рядом, натянув на голову пододеяльник.
— Хаус, — шепнула в ужасе Кадди, и потрясла его за плечо, — как я здесь оказалась?
— Продолжения не будет, пяти раз за ночь тебе должно было хватить, — неразборчиво пробормотал Хаус в полусне, и перевернулся на другой бок, — не буди меня, самка.
Лиза прикусила губу, и осторожно выползла из-под одеяла. На ней была одежда — банный халат без пояса. Она вся была липкая от пота (в комнате было очень жарко), и пролитого виски с пивом. Одежда ее была скомкана и свалена в углу. Мысль о том, чтобы влезть в каблуки, уже вызывала судороги икроножных мышц. Двусмысленность ситуации угнетающе действовала на Кадди.
— Если ты, скотина, хоть одним словом… — угрожающе начала она, но от Хауса донеслось только сдерживаемое хихиканье.
— Если ты еще раз поцелуешь моего дружка так же страстно, я обещаю, что никому…
— Я его убью, — жаловалась она спустя шесть часов Уилсону, — он почти меня убедил, что у нас был ночью секс. И Форман ему подыграл.
— Чего ты хочешь, Лиза, он его любимый птенец, — развел руками онколог, — Хаус отрабатывает на нем свои отцовские комплексы. Душевные страдания причиняют ему…
— Не надо Фрейда, — Кадди поморщилась, — у Хауса нет души, и хватит об этом. Он выяснил, что с пациенткой?
Уилсон недоверчиво посмотрел на Лизу.
— Если я правильно понял, она сейчас лежит в инсулиновой коме в реанимации…
Он не успел закончить фразу, как Кадди уже мчалась прочь из кабинета друга. Грегори Хаус вновь ее обвел вокруг пальца.
Джейн лежала с закрытыми глазами. Кадди испугалась: она не хотела опять оформлять документы задним числом. Однако внезапно пациентка улыбнулась, не открывая глаз.
— Тут доктор Кадди и доктор Хаус? — и она потерла нос, — или один доктор Хаус? Запах его.
Открыв глаза, она засмущалась.
— Наверное, я выздоравливаю, — ответила девушка, — хотя нос меня не подводил раньше. Когда меня погрузят в кому?
— Вы понимаете, что это очень опасно? — осведомилась Кадди. Джейн попыталась пожать плечами.
— Это мой шанс, разве не так? Я доверяю доктору Хаусу. Он показался мне хорошим и внимательным человеком!
Выходя из палаты пациентки, Кадди могла лишь вздохнуть. Если бы она могла лично проводить психиатрическую экспертизу, то за одно упоминание Хауса в качестве «доброго и внимательного человека» дееспособности лишали бы пожизненно.
— Твоя пациентка выздоровеет, но на месте ее родителей я бы тебя прибил. На месте Кадди — тоже. Зачем ты сказал Лизе, что вы переспали? Неужели нельзя было по-человечески отвезти ее домой и не доводить с утра? — пенял Уилсон Хаусу через двадцать минут в своем кабинете, — и ты опять украл мою траву!
— Господь велел делиться, — молвил диагност, присаживаясь на кресло напротив, — и почему я должен был ей врать?
Ложечка в руке Уилсона замерла.
— Так ты с ней все-таки спал? — потрясенно выдохнул он. Хаус прищурил левый глаз.
— Это с какой стороны посмотреть.
— Так было или нет? — не отставал Джим. Грег поднял младенчески светлые глаза к потолку, словно вспоминая, и подпер рукой щеку.
— Я помню, как это было, — мечтательно произнес он, — Кадди, плетка, латекс и кляп во рту, а я в это время пью пиво и жру фисташки…
— Ничего у тебя не было, — вздохнул онколог, как показалось Хаусу, с явным разочарованием, — опять.
— Неоправданное внимание к чужой сексуальной жизни не делает тебе чести, Джимми…
— Хаус, я просто хочу, чтобы ты иногда был человеком!
Хаус проницательно взглянул на друга. Очередная подсказка — очередная догадка.
— Тебе не позвонила твоя медсестричка, — вдруг сказал он, — что, любовь на веки вечные опять разочаровала?
— Хаус…
— Ты старый сводник, — сообщил тот, вставая, — но иногда приносишь пользу. Можно, я отдам семинар по йоге Кадди? Ну или хотя бы пусть она или ты сходите со мной?
Уилсон расплылся в улыбке.
— С удовольствием уступаю этот шанс ей. Приятно видеть, что ты иногда слушаешь советы друзей.
— Тогда завтра расскажу, как прошло.
Он вынул из кармана скомканную листовку с остатками травы, и бросил ее на стол перед Джимом: «Взбодрись, старик». Уилсон бессильно опустил голову, и совершенно случайно прочитал надпись на листовке.
— О черт, — крикнул он, и вылетел в коридор, — Хаус! Хаус! Если ты это сделаешь, я тебя… тебя… буду игнорировать!
Рекламная листовка «Семинар Сексуальное Прочтение Тантра-йоги» упала, кружась, на пол.
А Хаус улыбается. Приходит домой, залезает с ногами на диван, и не включает ничего, кроме какой-то ненавязчивой музыки — первой, что попалась. И так он лежит в темноте, улыбаясь сам себе, совершенно счастливый, совершенно расслабленный.
Жизнь врача тяжела, как ни крути, но в ней бывают светлые дни, светлые и радостные. Хаус блаженно растянулся, поудобнее устраивая больную ногу, и закрыл глаза, чтобы во всех деталях вспомнить прошедшую ночь.
— …Иди сюда, красотка, — сказал он, и она, пошатываясь, побрела на звук его голоса, с совершенно отсутствующим видом, — ну иди же, я бы тебя донес, но инвалидам тяжести носить не положено.
Красные глаза Лизы Кадди все равно ослепляли своей красотой. Она упала на кровать, опрокинув стакан с виски на простыню, и широко раскинув руки. Избавление от мучающей ее уже сутки мигрени было подобно первому уколу героина. Трава у Уилсона тоже была отличная — его пациентов на этом провести было невозможно.
— Двигайся, — пробурчала она едва слышно, — слышишь, засранец?
— Да, детка, ругайся грязнее, — выдохнул Хаус, проводя ладонью по ее горячей обнаженной спине, — как себя ощущаешь?
— Ощущаю себя лучше, чем когда-либо, — и Кадди, закрыв глаза, тихо засопела в полудреме.
Грегори Хаус вытянулся рядом, оперся на локоть, и с наслаждением приступил к созерцанию очаровательной женщины, с которой мог бы сделать все, что ему только было угодно.
«Надо курнуть еще, — подумал Хаус отрешенно, — может быть, тогда я засну. А может быть, спать мне совершенно расхочется». Под его теплыми руками распласталась Лиза Кадди. Глядя на нее, мужчина не думал ни о чем. Он мог бы провести всю жизнь в наблюдении, и две жизни — в наслаждении ее красотой. Почти идеальна — если не считать того, что грозная начальница по-прежнему она. Хаус протянул руку, и коснулся ее лица. Рядом с ней он мог заснуть спокойно.
— Холодно… — тихонько пролепетала Кадди, становясь без макияжа беспомощной и совсем молодой, — обними…
— Эротические сны, доктор? — прошептал в ответ Хаус, придвигаясь к ней ближе и радуясь тому, что совесть его точно мучить не будет, — хочешь, продолжим наяву?
— Хаус, — она вдруг распахнула глаза, блестящие и восторженные, — ты идиот.
Хаус был повержен впервые в жизни. Он открыл рот, чтобы выдавить из себя какую-нибудь пошлую колкость, и не успел — Лиза Кадди, замурчав и змеясь всем телом, оседлала его и заткнула требовательным глубоким поцелуем.
Разве мог он устоять?
И все-таки он был сильнее. Под его руками она гнулась, как гибкая молодая ива, от его поцелуев вздрагивала, закрывая глаза. В футболке он запутался, а молния на джинсах Хауса застревала три раза. И началось это все как-то нелепо — на грязных простынях, с неловкими движениями, то слишком медленно, то слишком быстро. Прежде, чем целовать ее обнаженное тело, он смотрел на нее почти минуту. Перед глазами была больше не доктор Кадди, с ее циклами, анализами и уколами. Пьянящая женщина, спелая, как гранат, рассыпающийся в руках спелыми косточками, который хочется зачерпывать гостями, и которым невозможно пресытиться.
Ее длинные волосы, в которые приятно было запустить обе руки, и зарыться носом, чтобы долго и сосредоточенно пыхтеть в макушку. Лиза Кадди пахла сандалом, апельсинами и хвоей каких-то южных кипарисов.
Вокруг была уже не запущенная хозяином спальня. Теперь это было Средиземное море, и томная царица Савская, облаченная лишь в легкий румянец стыда. Хаус был определенно доволен жизнью. Эта женщина стоила больше, чем могла стоить любая, и была с ним, пришла к нему сама. Целуя ее губы, он отмечал их вишневый вкус, целуя кожу — гладкость, мерцающую золотом. Грегори Хаус не упустил ни одной детали, хоть и не стремился запоминать и анализировать: и биение вены под ключицей, и родинку на нежной груди, и персиковый пушок над пупком.
Любоваться бедрами Лизы Кадди Хаусу было не привыкать. Но он мог делать это вечно. Тем более, если его руки уже лежали на гладких ягодицах, и впервые доктор Кадди не издала ни звука протеста.
— День удался! — заключил, мурлыкая под нос, Хаус, и снова зарылся носом в волосы женщины, обнимая ее сзади, — и… ночка, кажется… тоже.
И он сжал ладонь, пропуская волнистые пряди ее волос сквозь пальцы. А дальше была сладкая муть и темнота, потому что Грегори Хаус занимался любовью с закрытыми глазами. Он не смел их открыть, не желая нарушать абсолютного погружения в ощущения.