========== Семь примет, часть первая ==========
…О том, что у Тартской Девы и Хромого Льва чувства, или, как говорили в Вольном Народе, «грядет возня в мехах», Бронн Черноводный знал задолго до того, как узнали они сами. И не он один. Однако Бронну всегда нравилось думать, что он — особа посвященная, своего рода, направляющая Десница сладкой парочки. Кто-то вроде мудрого надзирателя.
Или заводчика породистых домашних львят, например.
— Сир-миледи здорова, сир Бронн, — отчитывался Подрик Пейн, колупая какую-то ленту на потрепанном знамени, пущенном на тряпки для вытирания ног, — не понимаю, что вас интересует…
— Львиные отпрыски, — буркнул Бронн, теряя терпение, — я поспорил с Марбрандом.
— Сир, но вокруг зима!
— Зима, парень, это то самое время, спроси одичалых, — Бронн мечтательно цокнул языком, вглядываясь в шатры копьеносиц, — время, когда тепло можно найти только под мехами близкого друга…
Подрик покраснел до ушей. Не далее, как накануне его леди сообщила ему милостиво, что считает другом его, юного Пейна.
— К тому же, — продолжал прагматичный Бронн, — твою леди по утрам тошнит.
— Это несвежее мясо.
— Хм, да-да; неплохой шмат львиного мяса, мой друг, золотой фунт мужской плоти в нужное время в нужном месте — и они не могут удержать еду в себе, толстеют, начинают плакать по любому поводу… мне это знакомо.
— Кто говорил обо львах? — Хогарт Бракс, знаменосец почившего лорда Тайвина, появился с дымящимся чайником и маленьким бочонком подмышкой, — какое мясо?
— Львиное мясо. Живое, я надеюсь — мы еще не встречались после побудки. Потрепанный, но еще плодовитый самец, — охотно продолжил делиться Бронн, — это пиво там, милорд?
— Эль, — Бракс грохнул бочонок на одеяло, — Подрику не наливать!
— Кто сказал? — возмутился юный сквайр.
— Твой кузен и наша леди.
— Ты ее видел? — осведомился Бронн. Бракс пожал плечами:
— Третий час ждет Восточный Дозор. Кто-нибудь, кому надоело жить, может попытаться ее вытащить с вышки. Клиган пытался.
— И где он? Валяется внизу со сломанной шеей, я полагаю?
— Даже, блядь, не надейся, — с приветственным рыком собственной персоной в шатре появился Сандор Клиган, и сразу стало тесно. Очень тесно.
По мнению Бронна, если бы Клиган ответил взаимностью хоть одной из сохнувших по нему одичалых баб, сосуществовать с ним стало бы в разы проще соратникам.
Неудовлетворенный, трезвый и злой Пёс был головной болью всех Ланнистеров. Почему-то плохо знакомые с Клиганом личности считали его нелюдимым одиночкой. Это была бессовестная выдумка, миф; да, Пёс чаще всего был мрачен, зол и напряжен, но всегда ошивался где-то в обществе, готовый взорваться от любого услышанного слова, просто для того, чтобы выплеснуть на кого-то свое дурное настроение.
Как легко было подметить, только обозы из Винтерфелла смиряли нрав Клигана. Всезнающий Бронн подозревал, причиной тому были письма леди Старк-старшей.
В этот раз вместе с обозом прибыли и подарки всему воинству Дня в целом. Зимнее Братство успело достаточно прославиться в Вестеросе, чтобы полоумные дамочки всех мастей заваливали пункты сбора провизии всевозможным барахлом для «великих героев». Точно, как они это делали с героями особо шумных турниров.
А значит, очередной обоз должен был пополнить запас бессмысленными грудами вышитых платочков, знамен и прочей бесполезной хрени — Бронн лишь вздыхал, предчувствуя долгие часы на разгрузке.
Справедливости ради, попадались ценные предметы. Носки, например. Ложки. Иглы и нитки. Хорошие рубашки всех размеров и оттенков. Ну, почти всегда достаточно хорошие. Бронн мог точно сказать, что у леди Мериуэзер либо косоглазие, либо ее в процессе шитья яростно сношают двое-трое дюжих молодчиков-конюхов — иначе безумно кривые стежки и рукава, жмущие в подмышках, ничем нельзя было объяснить.
— И так каждый раз, — вздохнул он, безошибочно узнавая руку упомянутой леди в присланных запасах, сваленных в шатре в одну кучу, — а это что? Книги?
— То, что оставили одича… Вольный Народ, — покосившись на похрапывающих вповалку представителей одичалых, вполголоса закончил фразу Аддам, — выдрали, заразы, листы. Задницу, что ли, вытирали?
— Заворачивали лекарственные травы и грибы, — отозвался из угла Подрик. Бронн фыркнул:
— Знаю я, что там за грибы. А что за книги?
— Погоди, дай зачитать, — сир Марбранд откашлялся, — так-так, ну, приветствия опустим… ага, вот: «…смею надеяться, изысканная подборка сочинений духовных, описывающих прелести» — слышал, Клиган? «прелести», запомни это словцо, звучит куда приличнее, чем «жопа», кхм, — «прелести невинных летних развлечений, коим в лучшие дни предавались мы…».
— Невинные развлечения, как же!
— Ебля на лужку, — прогудел почти задумчиво Пёс, возводя глаза к небу, — в тепле.
— На песочке Дорна, — вздохнул Бронн.
— «…и разгадать величайшую загадку — загадку любви, коя влечет и манит…».
— Прямо, как те грибы. Младшему Пейну, Подрик который, кстати, не давайте этой дряни больше.
— Почему? — почти взвыл мальчик, но вместо ответа получил с обеих сторон по подзатыльнику. Сир Аддам перевел дух и дочитал:
— «И в заключение, если вы вспомните свою тоскующую леди и будете сомневаться в ее чувствах, позволю процитировать мудрецов Эссоса. Любовь возвышенная проявляется в плотских желаниях ярче всего, и именно по ним мы распознаем ее легче. Итак, существуют семь неоспоримых признаков возвышенной любви, и та, что соберет их в себе, несомненно, будет ею являться…», — Аддам перевернул страницу, — дальше только список. Ты посмотри, какая озабоченная! А кому пришло письмо?
— Хольту-младшему. Но он уже всё.
Короткая, очень короткая тишина вернула присутствующих в реальность Зимы, о которой любой ценой в перерывах между сражениями следовало забыть.
— Ну, зачитай нам, что ли, список мудрецов, — нарушил молчание Бронн. Аддам пожал плечами:
— Зачем? У тебя подозрение, что какая-то несчастная девушка питает к тебе, как тут говорится, возвышенную любовь?
— Нахуй любовь! — рыкнул внезапно Клиган, из-за чего сидящий рядом и слегка задумавшийся Подрик побледнел и выронил громыхающий чайник с кипятком, к счастью, всего лишь на землю и наполовину пустой.
Пёс вылетел из палатки, в клубах пара слышны были только ругательства и попытки спасти чьи-то сапоги, ставшие жертвой скверного нрава Сандора Клигана.
— Итак, теперь, когда особо чувствительные особы покинули наше дружеское собрание, мы можем, наконец, покончить с этим? — вздохнул Аддам, — Итак, «Приметы взаимной крепкой любви. Любящие взаимно: пользуются общими вещами. Заботятся друг о друге в малом и великом. Часто прикасаются друг к другу. Ревнуют необоснованно. Имеют свой тайный язык, воспоминания и несбыточные мечты. Любят и изучают все, связанное с предметом своих чувств. Часто смотрят друг другу в глаза».
— Бред какой-то, — зевнул Бракс, — Пейн-младший, драть тебя так и эдак! И сюда накапал воды!
— Я не нарочно, — отозвался надутый Подрик, — это все сир Клиган… то есть, просто Клиган…
— Нервные все, блядь, стали, а тут еще и ты со своей любовью, — с претензией обратился Бронн к Аддаму, и на этом дискуссия на какое-то время перетекла на другие объекты.
Но не окончательно…
Примета Первая
…Потому что проклятый листок и «Семь Примет» вплавились в мозг Бронна отчетливо, как шрамы в лицо Пса, смущение в голос Подрика или противоестественное выражение полного восторга от происходящего — в вид Сэмвелла Тарли.
Бронн не может не анализировать. Не делать выводов. Любопытство с детства было его чертой. Ему интересно всё. Ему интересны все. Единственные, от кого он в Зимнем Братстве старается держаться подальше — это жрецы Огня; у них своя компания, свое излюбленное времяпровождение (сжигание трупов, по преимуществу, иногда перемежающееся с коллективным потреблением всевозможных снадобий и отваров, с последующим созерцанием будущего в языках пламени).
Конечно, есть тяжелые времена. Есть минуты, когда приходится хоронить товарищей, когда нужно думать о будущем или перебирать ошибки прошлого — и это мучительно; но это необходимо, потому что смерть близка. А бывают и часы, дни, когда у Бронна есть время предаваться любимому пороку.
Любопытству. И главным предметом изучения в результате становится чувство между Бриенной Тарт и Джейме Ланнистером. И причин тому немало — список куда как обширнее семи пунктов из письма Аддама.
Прежде всего, одичалые не интересуются наличием особо глубоких чувств перед тем, как устроить возню в мехах. Сам факт возни их тоже не впечатляет — рутина. Никто не придает значения тому, что поймал товарищей за торопливым сношением. Зиму согревают кто как может.
Но Джейме, мать его, Ланнистер, отрицает факт своего особого отношения к леди Бриенне. Джейме Ланнистер уверяет, что все вокруг ничего не понимают. Джейме привык думать, что все кругом идиоты. А значит, все куда как серьезнее рутинной «возни в мехах» — которую сиру Черноводному тоже не удалось ни доказать, ни опровергнуть.
Тем приятнее Бронну лишний раз доискиваться до улик и постигать истину.
— Владеют и пользуются общими вещами, — зачитывает Бронн под нос из запомнившегося списка.
Вообще, начать список, думается рыцарю, стоит с того, что всегда есть «они». Эти двое. Они — и весь остальной мир. Конечно, Тартская Дева бунтует, а Джейме только рад повторять «мы, мы, мы», но все же — есть «они». Есть их мир, их палатка, их границы. Вот, например, они шагают из богорощи, в полумраке мелькают далекие факелы, свежий снег припорошил вчерашние следы; леди Бриенна чуть позади Льва, у костра едва ли поворачивают головы в сторону прибывшей парочки. Пока не раздается:
— У нас с леди Бриенной наметилось внезапное пополнение в семействе, — сияя, как ланнистерское золото, сообщает Джейме. Свирепый взгляд упомянутой леди и ее негодующий рык не остановил свидетелей: раздался свист, послышались поздравления.
— Ставлю на двойняшек! — тут же подал голос Бронн.
— Пацан, — раздалось от кого-то из Ланнистеров.
— Тройня, — мрачно пробубнил Тормунд, — она может. Они должны были быть моими.
— Вы идиоты! — стонет Бриенна, делая отчаянные жесты руками, — вы, все, озабоченные полоумные…
— Моя госпожа скромничает, — Джейме все еще лыбился, — итак, представляю вам: маленькая леди Ланнистер!
— Что, уже?! — не понял Бронн, и только потом увидел, как из-под мехового плаща Бриенны Джейме извлекает маленького рысенка.
Свист продолжается.
Маленькая рысь получает имя Звездочка и отправляется на юг. Всегда, когда они вспоминают о найденыше, это «их киса»; и сложно найти что-то, что не было бы «их», что они не делили бы друг с другом.
О, да. Даже исключая приметные парные мечи, доспехи и постельные принадлежности в виде двух меховых одеял (соболье и песцовое — оба трофеи леди Бриенны), все вещи у сладкой парочки общие. Все их добро. Включая Подрика Пейна, например.
Когда они делят Подрика, это уморительное зрелище. Бедный мальчуган не знает, кому именно повиноваться, лишь стоит, переводя взгляд с леди на лорда и обратно. А парочка не упускает случая давать взаимоисключающие поручения пареньку. Особенно, когда повздорят, а это приключается достаточно часто.
— Подрик, будь так добр, сообщи леди Бриенне, что из-за ее самоубийственной щедрости мы лишились трех фунтов оленины. Поинтересуйся, чей паек следует урезать.
— Сир-миледи, сир-милорд Дже… Ланнистер просит сообщить, что по вашей вине… — страдальчески повторяет паренек. Раздается ответное шипение:
— Под, сообщи сиру Ланнистеру, что моя щедрость не затронет его паёк никоим образом: я урежу свой.
— Сир-миледи велела передать… — бубнит юноша, и Джейме взрывается:
— Скажи этой дуре, что она выглядит, как страшилище, и, подохнув от истощения, лучше выглядеть не станет!
Бриенна ахает, что-то катится по полу палатки, и Бронн едва успевает отодвинуться, когда пыхтящий Лев убегает прочь, запуская левую руку в волосы и что-то бормоча. Это не пугает Бронна и не удивляет Подрика. Ссоры парочки редко длятся долго. В памяти обоих слишком живы минуты после смерти леди Бессердечной — минуты, о которых никто не станет вспоминать без причины. Минуты, когда Джейме последними словами ругал Бриенну, таскал ее за волосы, а Тартская Дева на коленях пыталась вымолить у него прощение. И, как бы ужасно это ни выглядело, потом они все же помирились. Кто еще мог бы, кроме них?
Эти двое знают, какая ласка может таиться за словами «долбанная девка» и кличкой «Цареубийца», и могут звать друг друга «милорд» и «миледи» с такими ядовитыми интонациями, что даже воздух вокруг становится отравленным и больным.
Эти двое чувствуют друг друга на расстояниях.
У этих двоих общие клятвы, честь и шрамы. Общие воспоминания и тайный язык, словарь которого никому не доступен. Общее всё.
Так, самые странные отношения у Джейме с его новым деревянным протезом. Нет, конечно, до пародийно-нелепой золотой руки далеко, но тем не менее, Джейме отчужден от своей правой ненастоящей руки, и, по мнению Бронна, вполне мог бы вовсе от нее отказаться. Заменить на что-нибудь более функциональное — крюк, например, или что-то подобное.
Но потом Бронн замечает детали. Детали, детали. Наёмник не может позволить себе игнорировать их — это, в конце концов, его работа.
Это не простая деревянная рука, заменяющая что-то отсутствующее. Нечто, что находится на месте пустоты, которая непременно должна быть заполнена.
Это памятка, предмет для шуток, способ напомнить не о потере, но о добровольной жертве, о самоотдаче. Возможно, единственной, настолько чудовищно ценной жертве, которая вообще могла бы быть возможной.
Это первая жертва Цареубийцы не ради семьи и коварной Серсеи. Это не жертва ради славы.
Это что-то, что должно находиться там, как прежде — вычурный герб на слишком тяжелом и неудобном щите. Символ, знаменующий плевок в лицо почившему Старшему Льву. Знак порванных связей со всем, что тяготит обладателя искусственной руки. Отречение от золота. Золотая рука на Ланнистере никого не удивит. На деревянную смотрят все, и тогда Джейме может с удовольствием начать: «Знаете, как я ее потерял? Я расскажу…». И леди Бриенна краснеет, закатывая глаза и улыбаясь едва заметно.
Байка полна подробностей и продолжает ими обрастать. Эти двое никогда не устанут пересказывать ее. Перебирают все: кто во что был одет, что была вокруг за погода, какие птицы пели в лесу, куда дул ветер и что встречалось им по дороге. Они рассказывают свою историю на два голоса, обращаясь больше друг к другу, чем к зрителям; вечный спор-беседа, вечное нежное противостояние, неизменно ведущее к повести о прыжке в медвежью яму — если только Ходоки не решают прервать байку раньше, и тревожный рог трижды не призовет Зимнее Братство на защиту Вестероса.