========== Часть 1. Память ==========
Комментарий к Часть 1. Память
Вы не найдете здесь детальных описаний войны - это действительно ворох старых фотографий - то, как их видит Таня. В этой главе вы не найдете даже самой войны: здесь все то, что предшествовало ей или шло после. Сама войны в следующей главе, но, повторюсь, это лишь обрывки воспоминаний, где будет больше страданий и психологии, нежели деталей. Да и сама глава не будет понятна без прочтения первой. Поэтому если вы жаждете динамики, экшена и вспышек заклинаний - лучше закройте ее работу. Просто она о другом. О том, как трудно жить в мире после войны, потеряв саму себя.
Посреди острова, необычайно приземистая и
плоская, похожая чем-то на перевернутую сероватую
миску с приклеенными к ней в самых неожиданных
местах башнями, галереями и переходами, окруженная
рвом с кипящей лавой, раскинулась самая большая крепость…
Дмитрий Емец «Таня Гроттер и магический контрабас
Заря только занималась. Краешек неба, видимый из маленького-окна бойницы, был окрашен в невинно-розоватый оттенок и словно предупреждал людей, что день будет просто превосходным. Солнце еще не появилось, словно тщательно выжидая, когда зритель их театра уже будет готов лицезреть на сцене главную приму. Свет мягко заливал землю, и если бы человек смотрел бы на все это великолепие из окна своей квартиры где-то на двадцатом этаже, он явно мог сказать, что был счастлив.
Худощавая высокая женщина, укутанная в тряпки так, что не видно было ни лица, ни волос, ни миллиметра кожи, смотрела на просыпающуюся природу вовсе не из окон своей квартиры. Стекла у маленького окошка давно уже не было, каменный замок за ночь успел остыть, а здесь, наверху, словно являясь контрастом к рождающемуся дню, усиленно и злобно дул ветер. Он залетал в бойницу, словно враг, и настойчиво накидывался на хрупкую фигуру. Женщина замерла, но продолжала стоять, прижавшись всем телом к стене и глядя в маленькое отверстие перед собой. Она не любовалась небом, практически не видным отсюда, а лишь пыталась разглядеть землю — и не могла, потому что странные слезы — то ли от какого-то горя, то ли просто от холодного ветра, застилали глаза.
Небольшая изящная ладошка, которая вполне могла принадлежать некой аристократке, несколько раз изящно вылетала из ткани и, безуспешно пытаясь вытереть слезы, пропадала обратно. Женщина немного постояла, надеясь увидеть хоть что-нибудь за пеленой слез, после вздохнула, посильнее запахнулась в свою широченную мантию черного оттенка и двинулась дальше. Лестница в этом замке была такая, словно ее строили специально для атлантов, никак не меньше. Подъем осложняло и то, что местами ступени были разрушены или выглядели настолько ветхими, что, казалось — наступит на них человек, и они сразу рухнут вниз. Но хрупкая фигурка так изящно и быстро поднималась вверх, словно всю жизнь занималась этим. Попутно она успевала разглядывать стены: местами в них зияли огромные дыры, иногда, когда взгляд скользил от одной бойницы к другой, тот натыкался на странные куски бумаги. Возможно, когда-то это были картины: пейзажи, люди, натюрморты, и кто-то с любовью собирал из в одном месте, но это было когда-то. Сейчас же это были какие-то жалкие клочки, не уродливые, а какие-то родные и теплые.
Старый люк открывался со скрипом, сообщая женщине, что неплохо было бы смазать его петли. Но та не обратила на это никакого внимания: едва откинув крышку властным и уверенным движением, она, подобно кошке, юрко и ловко забралась на крышу и огляделась. Ветер здесь, наверху, был еще злее и упорнее, поэтому всего через несколько секунд неравной схватки мантия была откинута с лица вошедшей. Ярко-рыжие немного тяжелые кудри тут же раскинулись по плечам в изящном беспорядке. Зеленые глаза сверкнули и вновь померли: они походили на холодные и просто до безобразия огромные изумруды из колье какой-нибудь столичной красотки. Черты ее лица были какие-то гибкие, эластичные и островатые: девушка походила на кошку. Да, это именно была девушка — ей нельзя было дать и двадцати, но в глазах скопилась вселенская печаль и мудрость векового старца, а у тонких губ с изящным изгибом даже, кажется, виднелись морщины.
Татьяна Гроттер от неожиданности выпустила ткань мантии из своих рук, и игривый и злой из-за отсутствия людей ветер тут же воспользовался моментом: налетев, он надул эту самую мантию, обнаруживая, что под ней скрывается обыкновенный растянутый свитер и потертые и дырявые джинсы. Дырявые вовсе не из-за того, что так модно, а просто из-за того, что время не щадит никого и ничто. Девушка поежилась, но запахиваться вновь не стала, а просто бесстрашно подошла к самому краю и так же бесстрашно взглянула вниз.
Отсюда, с высоты птичьего полета и даже чуточку выше, открывался просто восхитительный вид на окрестности. Прямо перед ней зеленел лес, и, глядя на эти деревья, каждый понимал, что они росли здесь всегда: до людей, когда школу населяли веселые ученики… и будут они расти здесь вечно, с тоской глядя на увядающий остров.
Гроттер не интересовали деревья. Ее даже не интересовала каморка Древнира, спаленная сразу же, как только костлявые руки Чумы добрались до нее. Ей не хотелось любоваться на океан, омывавший островок со всех четырех сторон: он лениво катил свои сероватые волны на берег. Таня не могла смотреть на эти волны без содрогания: в ее памяти они еще были кроваво-красными от крови ее друзей.
Девушка отошла от обрыва, чтобы опуститься на колени перед той частью стены, на которой рукой ее отца, Леопольда, была нарисована стрелка: она указывала на Лысую Гору, где до сих пор кипела жизнь, где выжившие маги пытались забыть ужасы той войны… Эта стрелка указывала ей путь всю жизнь, всегда горела перед ней путеводной звездой, как горел и пример отца, отдавшего жизнь за свою семью. За нее — дочь Таню…
…того, кто понюхал цветок многоглазки, уже
невозможно обмануть. Это некое непреложное,
простое, ясное и честное знание.
Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и болтливый сфинкс»
…Иртыш был гигантской сибирской рекой с огромными плотинами, станциями ГЭС и прочими следами человека. Как и все в Сибири, он был огромен, но все же пропадал в свете Оби и Лены. Вокруг него, как и везде, тянулись бесконечные леса, зеленые — вечно зеленые, которые иногда прерывались, чтобы на этих гигантских равнинах вдруг появлялось какое-нибудь человеческое жилище.
Она сидела на шатком деревянном стульчике, глядя на прекрасный закат. Небо словно делилось на две части: одна до сих пор была лазурно-голубой, а вторая начинала окрашиваться оранжевым цветом. Солнце заходило, и все живое нежелось у его лучах, грелось и запасалось теплом.
Сзади послышались шаги — это Ванька совершенно тихо, как ему казалось, подошел к ней и, встав рядом, обнял за плечи. Таня прикрыла глаза и потерлась щекой о его руки, ощущая легкие покалывания любимого свитера и ощущая запах тайги, который Ванька всегда приносил домой. Даже не приносил — он просто пах так. Гроттер казалось, что она в раю; хотелось мурлыкать, как кошка, которую они так и не завели. Девушка лениво приоткрыла глаза, всем телом ощущая Ваню.
— Как же здесь красиво! — лениво, но все же восторженно произнесла Таня. — И закат великолепный. Вовсе и не скажешь, что природа умирает — кажется, она только рождается вновь в этом огне.
— У тебя душа философа проснулась, — засмеялся Ванька и уже серьезно уточнил. — Ты не жалеешь, что приехала?
Гроттер обернулась и, сделав рассерженное лицо, попыталась ударить Валялкина по руке. Тот с улыбкой отстранился, глядя на горящие зеленым пламенем глаза своей девушки.
— Конечно же нет! Как ты мог такое подумать обо мне?
Таня вновь отвернулась и уставилась на закат — не потому, что она обиделась, а просто потому, что как любая женщина, должна была сделать обиженный вид, услышав эти слова. На лице играла счастливая улыбка, и все у нее было просто прекрасно — даже жаловаться не на что. Жизнь без смертельной опасности вовсе не была скучна, потому что рядом с ней был Ванька, который окрашивал существование в самые яркие краски. Их взаимная любовь, которую они часто проявляли друг к другу, горела, подобно костру, и блики от танцующего пламени завораживали, заставляя переживать это снова и снова.
Ванька тоже улыбнулся и, дабы заставить Гроттер хоть как-то реагировать, легко и быстро коснулся губами ее плеча. После, посмотрев на налетающий иногда ветерок, накинул на эти самые плечи захваченный из дома платок и укутал Таню, вновь вставая сзади и обнимая, притягивая к себе. Целовать девушку он больше не собирался.
— Эй! — возмутилась Гроттер.
— Заболеешь, — ответил ей Ванька, на что Таня надула губы и совсем как ребенок ответила:
— Не заболею!
— Заболеешь, — вновь возразил Валялкин. — Холодно.
— Ну ты и жук, Ванька, — хмыкнула Гроттер и, быстро скинув с себя его руки, ловко, подобно кошке, вскочила со своего стула.
Солнце село, и все вокруг начало погружаться во тьму; из леса уже слышались звуки летней ночи: стрекотал в траве кузнечик, кто-то еле слышно ухал, что-то звенело прямо под ухом; вся эта какофония звуков радовала слух Ваньки, которому казалось, что это и есть высшее счастье. Подобные вечера и Таня под боком, и их всепоглощающая светлая любовь, озарявшая их путь не менее ярко, чем солнце — это был Эдем, спустившийся на землю.
Не нужно было уже щурится, глядя на горизонт; мягкие сумерки плавно опустились на землю и заполнили собою все пространство. Это были не те осенние сумерки, которые нагнетают лишь тоску, эти сумерки выполняли роль глашатаев, оповещая всех, что вскоре в свои права вступила ночь: теплая, летняя, таинственная и такая романтичная. В такую ночь можно признаваться в любви и ощущать эту любовь каждой клеточкой своего тела.
Глядя на небо, можно было не щуриться, но Таня все же щурилась. И во всей этой позе и в блеске глаз виднелось что-то хитрое и немного демоническое. Она быстрым движением языка облизнула губы, потом как-то изящно поменяла положение и…
— Если здесь так холодно, почему бы нам не зайти в дом?
Ванька повторил ее движение с облизыванием губ скорее непроизвольно, а после засмеялся.
— Шантажистка, — оповестил он девушку. — Ты теперь никуда от меня не денешься.
Гроттер не ожидала от него подобных действий. Ее мир покачнулся, и Таня от неожиданности взвизгнула. Все же она не привыкла, чтобы кто-то носил ее на руках. С трудом удерживая рвущуюся наружу улыбку, бывшая драконболистка тут же поспешила пошутить:
— И куда делся мой милый и добрый Валялкин?
— Сама виновата, — в тон ей ответил Ванька. — Нечего было меня так настойчиво соблазнять.
— Я? Тебя? Как ты мог такое подумать?
Ветеринар, поудобнее перехватив свою драгоценную ношу, быстрым и упругим шагом зашагал к дому. Это было двухэтажное небольшое строение с пристройками, в которых жили многие из их питомцев, разве что Тангро желал постоянно находиться рядом с хозяевами и выселяться в собственную комнату, которая была куда просторнее, категорически не желал.
Строения могли показаться неказистыми, но они были родными — построенными руками, а не при помощи магии.
Таня обняла Ваньку за шею, предоставляя ему полную свободу действия. На душе было тихо и спокойно, безмятежно даже…
Тук-тук…
Это вдруг сердце резко затрепетало в груди. Таня подавила резкий вздох и попыталась унять панически колотящийся моторчик, но ничего не получилось. Улыбка помимо воли сползла с ее лица. На душе за секунду стало гадко и паршиво, а интуиция знакомым звоночком начала разливаться соловьем.
— Что случилось? — поинтересовался Ванька встревоженно, глядя на расстроенное лицо девушки.
Таня не успела ответить. Ей показалось, что на доли секунды пространство вокруг сжалось до размера молекулы, а сами они стали куда меньше электрона. Тревожно зашуршала листва деревьев, а проказник-ветер поспешил улететь куда подальше от этого страшного места. В огне телепорта перед ними стоял серьезный академик Сарданапал…
— Когда прилетает светлый маг —
зарево не такое ядовитое. Чаще
светло-розовое, — заметил Сарданапал.
Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и перстень с жемчужиной»
…Таня подняла глаза и чуть прищурилась. Смотреть на ярко-голубое небо и нещадно палящее солнце без рези в глазах было невозможно. И даже заклинания от подобной напасти маги, увы, не придумали. Гроттер вздохнула: у них было множество убивающих проклятий, они могли оживлять мертвых и создавать что-то новое, а о собственном комфорте думать не научились.
Над головой, словно радуга, полыхала Грааль Гардарика — бесполезный сейчас купол из защитных заклинаний. Какой сейчас от него прок, если магов, которых нужно защищать от простых людей, уже не было. По хорошему, его уже давно нужно было снять и не препятствовать телепортированию волшебников прямо сюда — им до сих пор приходилось до острова долетать. Лопухоиды наверняка поохали бы, что посреди океана неожиданно появился остров, но потом все-таки забыли бы о нем — и дело с концом. Но все оставалось по старому, и суда до сих пор с завидной регулярностью проплывали прямо через Тибидохс, словно не могли обогнуть его.
Гардарика сверкала на лучах солнца. До сих пор не прошло светло-розовое свечение. Гроттер гордилась им, ведь, несмотря на все то, через что им пришлось пройти, она смогла сохранить свою магию. Сколько раз ее склоняли на темную сторону! Чего только не обещали! Но марево до сих пор оставалось светло-розовым — а Татьяна Гроттер продолжала жить и являться светлым магом, жить назло всем: некромагам, Чуме, Лигулу. Она до сих пор светилась своей магией изнутри, и весь ее внешний вид, стоило кому-либо увидеть ее, кричал о внутреннем свете. Такими лопухоиды представляют ангелов.
Грааль Гардарика не светилась так долго никогда раньше, но сейчас Буян слишком долго не видел никого из магов и не собирался отпускать воспоминание о том единственном, что впервые за год посетил его. Он берег это воспоминание, как продолжал беречь марево светлого мага, хотя то и начинало ускользать и рассеиваться.
Гроттер с трудом сдерживала слезы, но и опустить глаза не могла. Здесь все, на что только не опускался взгляд, содержало память, и от этого было еще больнее. Ведь память эта была не о светлых и веселых деньках юности, беззаботной молодости, это были воспоминания о ужасе, о смерти друзей… о ее разрушенной жизни…
При произнесении заклинания необходимо
быть абсолютно уверенным в том, что переход
осуществляется по полному праву. В противном
случае сознание и тело могут разделиться: тело
будет перенесено, сознание же останется в прежнем мире.
Дмитрий Емец. «Таня Гроттер и магический контрабас»
… — Академик, может, вы все-таки расскажите нам все? — поинтересовался Ванька. — Мы уже поняли, что с Тибидохсом что-то случилось, причем очень плохое, иначе бы вы не явились к нам, но все-таки хотелось бы знать…
Когда Сарданапал появился у них и огорошил новостью, что Буяну срочно требуется малютка Гроттер, сначала его настойчиво желали куда-нибудь послать. Выход тут же был найден, и отправили почтенного директора Тибидохса на второй этаж, где была гостевая комната, дабы тот отдохнул и выспался. Время была не то чтобы позднее, но Черноморов с хитрой улыбкой удалился. Должно быть, он понял, чему именно помешал своим приходом, и оставлял парочку наедине, но после таких новостей те уже не могли думать ни о чем другом, кроме Тибидохса. Всю ночь они спорили, и под конец пришли к мнению, что приключения их найдут все равно, поэтому на Буян слетать все-таки следует, причем им обоим.
Заснули они только под утро, а проснулись с первыми лучами солнца. Новый день мягко освещал землю и будил природу, и в сознании любого нормального человека это должно было ассоциироваться с рождением жизни; Таня же, глядя на подобное великолепие, ощущала лишь тоску и приближение чего-то темного и опасного. А интуиция магов, как известно, не ошибается никогда.
Когда Гроттер вышла во двор, дабы проверить Тантика, а заодно и повздыхать на рассвет, она обнаружила перед собой старый потрепанный диван академика, который прилетел чуть позже него самого и теперь был готов к отправке. Видимо, Сарданапал не желал терять время зря. Едва проснувшись, он тут же оповестил всех интересующихся, что ответит на вопросы в Тибидохсе и, рассадив всех по инструментам, взмыл в небо. Ванька сидел рядом с Таней, и на контрабасе им было слегка холодно — особенно когда летел над океаном. Сарданапал молчал, но по его встревоженному виду было понятно, что случилось нечто ужасное.