***
Следующим утром в театре наступает хаос. Все взволнованы пропажей примы перед очередной премьерой Оперы. Директора в суматохе трясут информацию о Даае со всей труппы, но никому и ничего не оказывается известно.
Больше всех переживает виконт де Шаньи. Он никак не может найти себе места; его не отпускает наваждение, что Кристина находится в принудительном заточении, что не может покинуть обители этого монстра.
Когда в полдень в холле театра появляется балетмейстер Антуанетта Жири, её тотчас окружает толпа. Директора, виконт и перепуганные приятельницы девушки не дают ей прохода, задавая многочисленные вопросы о мадемуазель Даае.
— Успокойтесь, господа, — мягко отвечает дама, остановившись на парадной лестнице, — мадемуазель Даае нанесла визит подруга из Швеции, и пока она проводит всё время с ней. Что до премьеры, то не стоит Вам переживать. Когда Кристина нас подводила?
Директора согласно кивают, так и не припоминая подобных случаев, и моментально ретируются, успокоенные словами хореографа, оставляя мадам Жири один на один с покровителем театра, виконтом де Шаньи. Тот исподлобья глядит на женщину и делает к ней широкий шаг.
— Кого Вы обманываете, мадам? — спрашивает он серьезно, — Всё произошло на моих глазах, и я хочу быть уверенным, что моя невеста в порядке, понимаете?
— Ваша невеста в безопасности, месье, — заверяет виконта дама, кратко кивнув, — а остальное, простите, Вас не касается.
— Что? — выдыхает Рауль, чуть опешив.
Перед глазами виконта так и стоит момент падения Призрака Оперы с крыши его собственного Театра…
Он вспоминает, как из груди его любимой вырвался истошный, мощный, словно вовсе предсмертный, крик, знаменующий её страшную боль, режущую острым лезвием по сердцу.
Вспоминает, как по её щекам резко покатились градом горькие слёзы, порожденные едким чувством вины и тяготящей душу горечью.
Вспоминает, как перепуганная до дрожи Кристина и сосредоточенная мадам Жири подхватили бессознательное тело Призрака на свои хрупкие руки и торопливо покинули тротуар, окружающий здание Оперы.
Бессонная ночь, проведенная Раулем в одиночестве в гримерной Даае после её исчезновения, навсегда останется в его памяти. Как и та пустота, что он ощущал, лежа на бархатной кушетке и глядя потерянным взглядом на пышный букет алых роз, повязанных черной лентой и стоящих в высокой вазе у патинированного зеркала.
В тот момент он потерял уверенность в том, что ответ Кристины был осознанным, что она захотела, захотела всем сердцем стать его женой. Ещё на крыше Оперы ему показалось, что толика сомнения, искра смуты мелькнули в робком взгляде её прекрасных глаз. Теперь же, услышав ответ мадам Жири, Рауль окончательно убеждается в том, как шатко то счастье, что он едва обрёл.
Женщина только снисходительно улыбается молодому человеку и торопливо направляется вверх по лестнице, чтобы затем свернуть в сторону своей небольшой гримерной и укрыться там от лишних расспросов.
Она искренне не желает говорить Раулю о Кристине, не желает видеть их рядом друг с другом. То, что она успела увидеть в её глазах и нежных жестах, заставляет её думать, что у Эрика ещё есть шанс, есть возможность побороться за счастье.
Немалый шанс.
Совсем не малый.
Ведь помолвка — не приговор.
========== Четвертая глава ==========
Ощущение того, что эта ночь прошла непозволительно быстро, никак не покидает Кристину, когда она нехотя поднимается ранним утром с острых колен так и не проснувшегося мужчины.
Она оглядывает Эрика печальным взглядом, отчаянно не желая его покидать, но понимает — он не будет рад увидеть её здесь вновь. Бросив взгляд на его сильно зажмуренные глаза, Кристина осознаёт, что боль так и не желает его отпускать. Уйти вот так просто, оставив его одного в муках, Даае не может, а потому торопливо тянется к очередной ампуле обезболивающего препарата и металлическому шприцу.
Ей кажется, что даже вводя как можно осторожнее тонкую иглу в его костлявую руку, она приносит ему страдания, что сами по себе её прикосновения не могут принести несчастному Эрику ничего иного. Тяжело вздохнув, она задумывается о том, как вернуть теперь его доверие, потерянное ею так просто и легкомысленно.
Ничего лучшего, чем написать письмо, не приходит на ум, и девушка шагает к небольшому резному столу, стоящему в углу, чтобы поскорее уложить на него чистый пергамент и заскользить по нему пышным пером.
Она строчит с бешеной скоростью, изливая на бумаге все чувства, скопившиеся в её задыхающейся от вины душе. Строчит правду о том страхе, что жил в ней последнее время, о жалости, испытываемой ею к нему. Строчит о том, как боится его потерять, а затем… Затем вдруг перечеркивает абсолютно всё и комкает пергамент, затем отбрасывая его прочь.
Взяв в руки новый лист, она переводит дыхание и, тихо всхлипнув, набрасывает коротенькую записку, потому что внезапно понимает — Эрику не нужна эта помпезность и многословность, ему достаточно будет самых важных слов.
Дорогой Эрик,
Прости меня, пожалуйста, если сможешь. Слова, сказанные мной тогда, потеряли всякое значение, когда я поняла то, насколько сильно ты мне дорог…
Искренне твоё, Дитя Музыки.
Чуть улыбнувшись, Кристина складывает пергамент пополам и тихонько выскальзывает из комнаты, чтобы затем пройти на кухню и заняться приготовлением сытного завтрака.
Отчего-то Даае чувствует себя удивительно счастливой, пока суетливо движется по скромной кухне дома у озера, старательно замешивая тесто для будущих круассанов и топя потихоньку небольшую утермарковскую печь.
Девушка укладывает по тоненьким обрезкам теста кусочки ветчины и присыпает их тертым сыром, продолжая беспричинно улыбаться. Затем Кристина заворачивает начинку в аккуратные трубочки в форме полумесяца и раскладывает их на щедро промазанный маслом противень, чтобы затем отправить в хорошенько раскочегаренную буружуйку.
Пока круассаны, заботливо приготовленные Кристиной для её Маэстро, выпекаются, она невольно задумывается о том, что так могло бы проходить каждое её утро, не откажись она от Эрика так жестоко, так бессердечно в недавнем времени, — эта мысль не пугает, напротив, греет душу девушки трепетным теплом, хотя так отчаянно точет сердце сожалением и горечью.
Очень скоро вся кухонька наполняется приятным ароматом плавленного сыра и поджаристой ветчины, и девушка спешит вынуть румяную выпечку из печи, обернув свои изящные руки плотным полотенцем.
Девушка раскладывает по расписной тарелке поджаристые круассаны и наливает в граненый стакан брусничный морс, чтобы затем поставить всё на металлический поднос и отнести в спальню Эрика.
Она тихонько ставит плато на прикроватный столик и подкладывает под него свою скромную, но бесконечно важную записку, являющуюся её последней, призрачной надеждой на прощение, на приятие и, быть может, на…единственное, абсолютное счастье.
***
Знакомым из недалекого прошлого путем Кристине удается попасть в свою родную гримерную. Едва она переступает порог зазеркалья, как замечает десяток свежих, пышных букетов, собранных с особым вкусом, присущим лишь одному человеку — Раулю де Шаньи.
Она устало улыбается ароматным цветам, проходя вглубь комнаты и потирая заспанные глаза. Эта изнеможденность кажется Кристине даже приятной и сладкой, ведь всё утро она провела, стараясь для Эрика, для её родного покровителя.
Тихий скрип тяжелой двери заставляет Кристину обернуться и растерянно моргнуть. На пороге гримерной замирает виконт, удерживающий в руках очередной букет для возлюбленной, и счастливо выдыхает, быстро шагая навстречу к Даае.
Она неторопливо поднимается с мягкой кушетки и принимает мужчину в свои трепетные объятия, тихо смеясь и обдавая легким дыханием его не укрытую воротничком рубашки шею.
— Господи, — шепчет Рауль тихо, поглаживая мягко её узкую спину, — я так переживал, милая… Неужели всё это время ты правда провела с ним?
Девушка понимает, как странно и нелепо выглядит для виконта сложившаяся ситуация, как тяжело ему будет принять тот факт, что Кристина не желает больше оставлять Призрака одного, как будет он противиться её внезапно изменившейся позиции.
— Рауль, — обращается к нему ласково Даае, — этот человек значит для меня очень много…
Едва с губ Кристины срываются эти слова, как лицо де Шаньи вдруг кривится в отвращении и абсолютном неверии, — она спешит продолжить:
— Не как мужчина, нет! — заверяет она, прижимаясь к груди Рауля, — Но как отец, как покровитель или старший брат. Как родной мне человек, благополучие которого мне небезразлично.
— Но как же те слова? — не понимает Рауль, вглядываясь в её раскрасневшиеся глаза.
— Я ошиблась, — выдыхает девушка виновато, — действительно ошиблась, а ты сам… Сам можешь желать зла человеку, заботящемуся обо мне с самого детства? Утешающему меня, покинутую отцом сироту? Можешь желать ему Смерти, Рауль? Я знаю, что нет.
Он всерьез задумывается над её словами. Его родная девочка была вынуждена жить без всякого внимания и ласки, вынуждена была бороться всеми силами в одиночку, только чтобы не остаться за бортом жестокой театральной жизни, вынуждена была чувствовать себя никому не нужной, пока… Пока не появился её незримый гений, её Ангел. В глубине души, Рауль может лишь благодарить его за спасение души родной Кристины.
— Не могу, — соглашается тот севшим голосом и прикрывает глаза, — ты права, я не могу. Пойми и меня, мы только-только обручились, родная, а я тебя даже и не видел эти несколько дней.
— Знаю, — кается она, мягко обхватывая ладонями напряженную шею жениха, — мне жаль, что всё получилось так, но ему очень нужна помощь… Он на ногах едва стоит, Рауль. Как я могу оставить его?
Он понимает. Понимает, что она никак этого сделать не сможет из-за такого гложущего чувства долга, из-за такого тяготящего и жгучего чувства вины. Ему просто отчаянно не хватает её: не хватает её светлых приветливых глаз, не хватает скромной улыбки пухлых губ, не хватает мягкости золотых волос.
— Просто я скучаю, — ласково шепчет мужчина, прислоняясь теплыми губами к гладкой коже её лба, — очень сильно скучаю по тебе.
— Потерпи, — вполголоса отвечает Кристина, обвивая руками его широкий торс, — у нас впереди целая жизнь.
— Я люблю тебя, — выдыхает Рауль, неторопливо опускаясь к ней, чтобы затем втянуть в сладкий, чувственный поцелуй.
— Люблю, — шепчет девушка между его нежными прикосновениями, забываясь в этих сильных руках, в этих крепких объятиях.
Они так и застывают в бережных объятиях друг друга посреди гримерной комнаты, не желая отстраняться ни на секунду от желанных тел. Всё вокруг них будто растворяется, оставляя место лишь для их робких и нежных чувств. Всё, кроме чуть повядшего букета алых роз, оплетенных атласной черной лентой, вдруг попавшегося Кристине на глаза.
Она сглатывает внезапно подступивший к горлу ком и бросает осторожный взгляд на зеркальную гладь, являющуюся вратами в сказочный мир Ангела Музыки, в сказочный мир звездной ночи, боясь заметить в глубине неё едва уловимый блеск огоньков золотых глаз, пропитанных отчаянной, кричащей болью.
Сердце Даае пропускает удар, и она отводит глаза от зеркала.
Слезы предательски скатываются по ее щекам от ощущения неправильности, неправедности происходящего, и Рауль отстраняется от невесты, удивленно заглядывая в ее глаза.
— Милая, что случилось? — ласково спрашивает он, стирая ее соленые слезы.
Даае взрагивает в его объятиях, поднимая на него взгляд, полный любви, стараясь этим замаскировать то, что на самом деле заставляет ее плакать.
— Я тоже скучала, Рауль… — врёт она и опускает глаза.
Де Шаньи бережно прижимает ее к своей груди, трепетно обнимая. Взгляд девушки вновь падает на безумно родной букет кровавых роз, букет, что роднее всех тех, что сейчас так любовно украшают ее небольшую гримерную, роднее букетов собственного жениха.
Слезы вновь хлынули из глаз из-за собственной никчемности и безволия, и пальцы певицы сжали плечо Рауля.
На душе гадко.
Кристина опять предает.
***
Момент премьеры приближается слишком быстро. Девушка стоит у огромного зеркала в своей гримерной, перебирая пальцами рюши пышной юбки платья. Кристине кажется невероятно неправильным играть на сцене Оперы постановку Эрика, которой он посвятил почти всю свою жизнь.
Она не может себе представить выступление, не сопровождаемое пламенным, пропитанным нежностью взглядом золотых глаз, безотрывно смотрящих из неизменной пятой ложи.
Не может себе представить выступление без счастливой улыбки его тонких губ, появляющейся на укрытом белоснежной маской лице каждый раз, когда ей удается идеально спеть сложную ноту, так долго оттачиваемую ими вместе на репетициях.
Не может себе представить выступление без Эрика, без её Ангела Музыки, без чуткого гения и его нежного, но такого звонкого «Брависсимо», разбивающего вдребезги громогласные аплодисменты и крики толпы.
Дикий страх вдруг сковывает тело Кристины, и она заходится тихим рыданием. Предчувствие. Предчувствие страшной беды внезапно охватывает её всю целиком, не позволяя сделать и вдоха.
Уверенность в том, что ей необходимо как можно скорее оказаться рядом с Эриком, а не на чёртовой сцене, растет с каждой секундой всё больше. В голове так и пульсирует жуткая мысль о том, что ему вновь стало хуже, и Кристина ничего не может с ней поделать. Словно какое-то наваждение, она толкает её к единственному верному шагу — отказаться от выступления в премьере.
Она должна. Обязана донести Музыку самого Ангела до искушенных парижан, но только не сейчас… Не сейчас, когда его жизнь находится в такой пугающей близости от последнего края, когда он так отчаянно цепляется за неё своими тонкими, ослабшими от бесконечных страданий пальцами. Не сейчас, когда к Кристине, наконец, пришло ясное осознание его важности, его необходимости.
Она решается на этот шаг.
Торопливо отвернувшись от столь важного для неё зеркала, она двигается в сторону двери. Ей немедленно нужно поговорить с мадам Жири. Поговорить с ней и предупредить о своем уходе прежде, чем в Театре вновь поднимется паника.
К великому счастью Кристины, она успевает поймать Антуанетту на самом выходе из её скромной гримерной в конце коридора. Едва уловив взгляд Даае, женщина понимает — премьера не состоится.
— Что стряслось, дорогая? — тихо спрашивает Жири, отступая обратно в гримерную и прикрывая за ними дверь.
— Я не могу выступать, — шепчет Кристина, утирая пальцами непрошеные слезы, катящиеся по щекам, — не могу, зная, что его там не будет… На собственной Опере, мадам! И еще это чувство… Будто что-то вот-вот случится. Что-то очень плохое!
— Тише-тише, — вздохнув, говорит Антуанетта, бережно обнимая Даае, — я что-нибудь придумаю, что-нибудь обязательно скажу директорам. Если тебе действительно хочется быть рядом с ним, то будь.
— Хочу, — едва слышно отвечает она, громко всхлипнув, — Очень хочу.
Женщина мягко улыбается Кристине и чуть отстраняется, чтобы взглянуть в её затуманенными слезами глаза. В них так и читаются бушующая тревога и трепетное волнение, а еще… Ещё страх. Страх за его жизнь, вдруг обретшую особую ценность.
Страх за его жизнь, а не за то, что он отобрал ее у другого человека.
***
Кристине, вернувшейся в дом у озера прежним путем, тотчас становится спокойнее, как она оказывается на пороге спальни в стиле Луи-Филиппа. Ей и страшно входить внутрь, и страшно оставаться снаружи, не зная наверняка, как там Он.
И она решает рискнуть.
Мягко толкнув ладонью тяжелую дверь, она неслышно шагает вглубь комнаты, освещаемой глухим светом свечей, горящих в канделябре. Первым в её глаза бросается полностью опустошенный поднос, стоящий на всё том же месте, где она его оставила, и она невольно улыбается тому.
Страшась создать лишний шум, Кристина передвигается по комнате на носочках, ступая мягко и неторопливо.
Призрак, лежащий на кровати лицом, укрытым маской, в подушку, крепко спит, глубоко дыша. Его бледная, до страшного костлявая спина обнажена взгляду Кристины, и её отчего-то посещает спонтанное желание коснуться каждого острого позвонка, выступающего из-под тонкой кожи.