— Надо выпить таблетки, Генри. Врач сказал, что тебе станет лучше, — сказала еще Эрин, более-менее уняв дрожь в голосе. Но это все равно не принесло никаких результатов, и Дример, вздохнув, поставила все обратно на поднос. В сияющей блеском стали она видела свое отражение, которое казалось ей еще более не живым, чем Бауэрс сейчас.
Она присела рядом с ним сбоку и взяла одну руку в свою. Руки Генри были холодными, как лед. Эрин со страхом подумала о том, что этому виной нисколько плохое отопление в больнице, сколько нежелание Бауэрса жить — от того и сердце слабо бьется. Пальцы Эрин, словно обретя собственную волю, погладили шею Генри, после переместились выше и прошлись по колючей щетине, темной тенью охватывающей его подбородок. Эрин притянулась и поцеловала парня в уголок губ.
Ластишься, как кошка, Эрин. Мне это нравится, но давай не вести себя так на людях. Еще испортишь мне репутацию грозы этой школы. Этого города.
Дример тихо простонала, кладя голову на плечо Бауэрса. Ей не нужно было видеть его лицо, чтобы понять, что на нем все еще нет ни одной эмоции. Сдается, что он уже никогда не начнет ничего чувствовать. Что произошло? Что уничтожило его изнутри? И прекратит ли она когда-нибудь себя винить в том, что не была столько времени рядом? Но смогла бы она это предотвратить…
Генри уже родился последним сукиным сыном, держащим людей под своими ногами еще со времен яслей. Отношения с Дример ничего в парне не изменили. Для простых смертных, присутствующих в его жизни в качестве лишнего мусора, точно. Они не общались до того, как все это началось. Эрин, признаться, вообще боялась к нему лишний раз приближаться слишком близко. А Генри наоборот этого хотел. И однажды что-то подорвалось в ней. Некогда вечное выражения страха на смазливом личике исчезло, а руки сами потянулись к Бауэрсу. И он обвил своими руками ее талию, как в цепи заковал — она больше не сбегала, да и, собственно, не собиралась этого делать. Ей было тринадцать, когда он на всю школу провозгласил ее своей подружкой. И с такой гордостью, будто она была неприступной королевой красоты, а не самой простой девчонкой, к чьим друзьям еще он относился с неприкрытым презрением.
Эрин путалась пальцами в отросших волосах Генри, не зная, что ей сделать еще. Любое ее движение все равно бы не вернуло Генри к жизни. Это было под силу только прибывшим санитарам, на которых парень бросался каждый раз, как бешеная собака. На Эрин он не реагировал. Порой девушке казалось, что рядом с ней он даже не дышит.
Придя в их компанию сравнительно недавно, Эрин успела стать там, пожалуй, самой родной. Реджи однажды написал шутливый список о том, что было с ними всеми «до» и «после» ее появления. Хотя Эрин никогда не могла понять, что позволило парням принять ее в свою компанию так легко.
«Ты симпотная, крохотулька», — говорил Реджи.
«Терпимее кретина Реджи и ебанутого Патрика будешь», — сообщал Виктор.
«Из тебя, как из глины, можно сотворить все, что захочешь», — загадочно верещал действительно ебанутый Патрик.
«Наверно, это все Генри», — думала про себя Эрин, но постоянно что-то мешало ей согласиться с этим утверждением.
Шло время и с каждым днем Эрин узнавала всех ребят получше. Они уже не были в ее глазах отбросами общества или незаконными королями всей школы. Напротив. Эрин считала, что их слава заслуженна. И до внутренней дрожи в собственном теле она хотела стать такой же. Уважаемой всеми на словах и ненавидимой в душе. Парни встречали подобное ее желание с улыбкой, а Патрик открыто скалился. Он преподавал ей парочку уроков о том, как быть плохой девочкой. Как быть той еще сукой. Уроков, правда, было не так много, ибо не хотелось лишний раз злить Генри. В пылу вечной ревности он не выделял людей, которые под нее не должны попадать. Готов был резать всех без разбора.
Эрин поднялась, встала напротив Генри, потом присела перед ним на корточки. Дример взяла его лицо в маленькие ладошки. Ей казалось, что она держит голову куклы, и эти стеклянные и пустые глаза делали ее ассоциации не такими бредовыми. Эрин рассказывала ему парочку сочиненных лично историй о паре школьников, которые катили к ней свои яйца. Она до безумия надеялась заметить хотя бы слабый гневный огонек во взгляде Бауэрса, но нет. Может, она чертова эгоистка, но ей больше всего неприятно было осознавать то, что больше она не нужна. Генри слетел с катушек, да. Это по истине печально. Но Эрин вдвойне печальней то, что она не умеет поворачивать время вспять. Раненое и еще подростковое сердце вопило «Это все, Генри? Это все?!», но вслух Эрин всегда молчала. Нельзя же быть такой сукой.
Как остальные члены гоп-компании, он был старше ее почти на три года. Взрослые в один голос, в частности и из-за этого, осуждали их союз, но Эрин была в восторге от такой разницы. Генри не был сопляком — он мог за нее постоять и делал это даже тогда, когда кто-то просто криво смотрел на нее. Однажды Дример даже завела себе тетрадь, где шутливо описывала каждого, чью голову Бауэрс чуть не топил в унитазе и причины, для чего он это делал. Самой адекватной и разумной до сих пор оставалась «Он столкнулся со мной в коридоре и не помог поднять книги.» Завистливые (точно такие!) курицы с ее класса и с параллели, когда Генри совсем распоясывался, кудахтали, что ей нужно его успокоить. Эрин пару раз натравила парня и на них. Она имела безграничную власть над ним и, априори, над всей школой. Остальные парни (либо по приказу Генри, либо по собственной инициативе) тоже всегда крутились рядом. Другие Дример ненавидели. Презирали. А она была действительно(?) счастлива и ощущала себя чертовой бандитской принцессой.
Лично для Генри она была его ласковым котенком. В народе она стала драной кошкой.
Бауэрс всегда был ублюдком, но выключал его рядом с Эрин. Главным доказательством тому служило то, что он не принуждал ее к близости. Были попытки, правда — некоторые чересчур суровые и закончившиеся сильной истерикой. Но после Генри не брал быка за рога и не слетал с катушек, когда Эрин в очередной раз просила его остановить глубокие поцелуи, слезть с ее тощего тела и подождать еще немного. Годика два. Последнее — только мысленно. О половой жизни Эрин знала, кажется, все. Особо важным фактом в ее сознании был тот, что без месячных точно не забеременеешь. И они не пришли до сих пор, хотя ей было уже целых пятнадцать. Дример понимала, что, будь Генри сейчас в здравом уме, со своей невинностью она бы точно рассталась. Возможно, все таки без своего желания.
Во многом Генри жалел ее, но это не означало, что жалких людей он был намерен терпеть долго. Он еще с момента их отношений дал ей всего пару месяцев на адаптацию к новой жизни. Учитывая то, как она жила прежде — это слишком мало. Но она справилась, во многом благодаря помощи того же Патрика. Он научил ее, как правильно выражаться. Как терзать человека морально и так, чтобы точно было больно. Все его учения были чрезвычайно полезными. Но однажды он пытался научить ее убивать животных и в качестве первого задания велел принести труп какой-нибудь домашней живности какого-нибудь бывшего друга. Эрин отказалась. И немного винила себя в этом.
Рина мечтательница всего за каких-то пару месяцев была похоронена под завалами прежней старомодной одежды, прошлыми целями и мечтами; под воспоминаниями о старых друзьях и мыслями о том, что она все делает неправильно. Эрин, та еще сука, родилась под грубыми поцелуями Генри, ехидными шуточками Реджи, суровым взором Вика, учениями Патрика и презренными взглядами тех, кто знал Рину очень давно.
Но обе жизни, в том представлении, в каком они были изначально, уже было не вернуть. Если только…
Если…
Если бы она перестала быть такой трусихой! Если бы громогласные возмущения Виктора взяли наконец свое!
Крисс, кажется, никогда особо не любил ее. Он, суя ей в руки парочку белоснежных таблеточек, говорил «Когда съешь эти — дам еще. Нечего так смотреть, Эрин. Когда ты воссоединишься с Генри, то скажешь мне спасибо. Ты ведь любишь его также, как он тебя? Ты же знаешь, сколько ему пришлось провернуть, чтобы ты так изменилась?»
«Ты уже однажды умерла ради него, Дример, — перефразировала Эрин про себя слова белобрысого, глядя внимательно в его глаза. — Значит сделаешь это еще раз.»
Виктор всегда был как-то тесно связан с наркотой, и Эрин не удивилась, что такие серьезные таблетки он достал ей так просто. Кадиллак. Он провоцировал галлюцинации и дурное самочувствие и дурное, блять, это еще мягко сказано. Правда, эти наркотики на самом деле были не такими серьезными. Но могли начать затмевать рассудок до такой степени, чтобы совсем потерять потом голову. Случаев полного слетания с катушек очень много. Эрин понимала, что Генри все еще любит ее, и под всеми своими таблетками его сознание до сих пор сохраняет воспоминания о своем ласковой котенке. Но Дример та еще кошка, потому все еще не глотает. Коробок спичек с таблетками каждый раз, когда Эрин на него натыкается, напоминает ей о том, что эта двусмысленная шутка не смешна.
Она сократила свои визиты до минимума. Если раньше Эрин могла по пути в магазин забежать к парню в гости, то теперь, даже в самое скучное время, она в последний момент думала о том, чтобы навестить Генри. Сознание твердило ей, что надо его сфотографировать. Повесить фотографию куда-нибудь в запрятанный угол и тогда больше никогда не навещать его. И, может, это была одна из основных причин, почему второй снимок до сих пор не сделан.
Дример не хотела фотографировать Генри. Она не хотела его навещать. Но каждый раз сдерживала слезы, прикусывала нижнюю губу и раздирала ее до крови. Это была привязанность, с которой надо было срочно разобраться, чтобы жить дальше.
Идти, может, другой дорогой. Но вот это уже вряд ли было возможным.
Время стремительно приближалось к десяти. Шлепая по свежим лужам от недавнего дождя, Дример стремглав мчалась домой. Страшно было подумать, в каком состоянии сейчас мать. Эрин моментом пыталась представить выражения ее лица, когда только покидала лечебницу, но тут же отмела эти фантазии. Сейчас она надеялась, что, добежав как можно быстрей до дома, Джейми смирится и не станет ее слишком сильно наказывать. Эрин плевала на весь мир, но против матери не решалась пойти даже в сильном опьянении. Оно было всего лишь раз, но Эрин этого хватило, чтобы понять, что страшней Джейми Дример в этом мире нет ничего.
Сегодняшний визит к Генри вновь не обернулся ничем хорошим. Только лишние душевные терзании, такие, какие даже в самых дешевых любовных романах не сыщешь. Бедная, печальная, просто типичная и второсортная девица в беде. Свергнутая криминальная принцесса. Трудно вообще представить, чем теперь вернуть прежнюю репутацию. Ох. Возвращаясь с лечебницы, где в чудовищном состоянии находится ее возлюбленный, Дример думает о своей репутации.
Небольшие фонари совсем тускло освещали путь, по которому она неслась, как угорелая. Эрин практически ничего не видела и не заботилась о том, что может в любой момент споткнуться обо что-нибудь и упасть. Холод доводил ее всю до мурашек. Или это страх? Дример старалась ни о чем не думать, когда бежала вперед. Бежала от всего — от собаки известной дряхлой миссис Грин, от свирепых полицейских, которые в позднее время могли появиться в любой момент. Она бежала от звука, бьющего по вискам, голоса врача, дающего неутешительные диагнозы, от пустых, стеклянных глаз и вновь появляющегося злобного выражения лица матери.
Вдруг Эрин резко остановилась, когда одна из навязчивых мыслей все так задержалась в ее голосе. Ощущение, что это бег на месте.
Кажется, что она прибежала в тупик. С противоположного конца улицы, ведя велосипед и вяло передвигая ногами, шагал Билл Денбро. Вот он явно никуда не спешил, хотя время слишком позднее для ночных прогулок. Может, Дример была не права насчет ниточки, и она не значила, что родители за него волнуются? Хотя, вероятней всего они доверяет старшему сыну. Это неудивительно. Билл всегда был чересчур умным для своих лет. Он остановился практически в нескольких метрах от нее. Эрин наклонила голову набок, с интересом рассматривая Билли. В темноте не было видно выражения его лица, но, даже увидь она его, Дример все равно бы не поняла, что на нем написано. Он всегда умел скрывать свои эмоции. Это, разумеется, в нем раздражало. Даже больше того, что он неудачник.
Билл, кажется, даже не думал продолжать свой путь. Эрин подождала пару минут, пока снова не вспомнила о том, что мама будет в ярости. Удивительно, но она пока не истерила. Русоволосая обернулась по сторонам с наигранно удивленным взглядом. После, раскинув руки, повернулась снова к Биллу и серьезно спросила:
— Я тебе мешаю?
Билл пожал плечами, но двинулся вперед. Неизвестно, что мешало ему сделать это раньше. Эрин фыркнула так громко, что это можно было услышать, наверно, в другом квартале. Когда их разделяло шагов десять, Билл вдруг опять остановился.
— Ты откуда? — спросил парень. Голос его звучал тихо и, кажется, устало, но Эрин не акцентировала на этом внимание, только удивившись тому, что Денбро вдруг решил завести беседу.
— А тебе-то что? — огрызнулась она, остановившись. Ее голос звучал, как обычно — так, что в нем не хватало только открытого рычания, следующего за простыми словами.
— Может т-тебе нужна п-помощь, — ответил Билл. Эрин непонимающе распахнула глаза:
— Помощь? С чего ты это вообще взял?
— Н-ну, редко встретишь человека, к-который просто л-любит гулять так позд-дно.
— Чтоб ты понимал, Денбро, поздно на этой улице сейчас не только я! — рявкнула Дример, возмущенная до глубины души такими заявлениями. Чтобы ей нужна была помощь? Ей?!
— Я т-только что разминулся с Р-ричи, а ты я-явно гуляешь о-одна, — ответил Билл. Его губы растянулись в слабой усмешке, благо, не заметной под покровом почти полной темноты. Эрин собиралась было ответить, но Билл поднял ладонь, этим жестом затыкая ее. — Мне, впрочем, все равн-но.
— Пошел ты, Денбро, — вполне мирно ответила Эрин. — Нечего тогда вообще было со мной заговаривать.
— Эт-то здравая м-мысль, Рина, — ответил Билл, наклонив голову на бок. — Жаль, что ты так п-поздно ей поделилась.
— Тебе заняться нечем, урод?! — крикнула Дример так, что Денбро отошел на шаг назад. Взбешенная Эрин ударила его велосипед, и Билл еле удержал его от падения. — Иди дальше. На месте не стой, пока на тебя шайка убийц или педофилов не слетелась! Последних ты своей смазливой рожей так и привлекаешь!
У Билла Денбро была удивительная способность — он умудрялся сохранять хладнокровное выражение лица даже тогда, когда глаза его светились открытой злобой. Эрин прошла мимо парня с гордо поднятой головой, показывая, что не намерена больше терпеть его общество. На это все указывало внешне, но тут Дример почему-то остановилась.
— С-совсем уже б-бешеная? — воспользовавшись этим, вновь заговорил Билл, в пол оборота глядя на девушку. — Я просто х-хотел узнать, все л-ли у тебя хорошо. И, р-раз ты поздно вечером мчишься откуда-т-то, как чокнутая, а-а потом резко остан-навливаваешься, то я думаю, что с тобой не все в п-порядке!
-О, Билл, как же это мило! Но, кажется, ты мне где-то пару секунд назад сказал, что тебе все равно. Спорю, ты просто хочешь побыть любезным! Зачем?
— А мне ч-что, терпеть твои необоснован-н-ные наезды?! — по настоящему разозлился Денбро. Он бросил велик на землю и в одну секунду, преодолел расстояние, разделяющее их. Эрин даже испугалась, когда он, схватив за плечи, наклонил к ней голову. — Беверли была п-права — хватит с-с-строить из себя мразь. С-суку! Ты в к-конец уже спятила, Дример! Может, тебя п-посадить в одну палату к своему такому же ненормаль-н-ному дружку?
Тут Билл понял, что явно перегнул со словами. Серые глаза девушки затуманились, словно накрытые невидимой пеленой. Денбро понял, что это были слезы, когда Эрин резко ударила его кулаками в грудь и отскочила. Он хотел извиниться (в душе отлично понимая, что он это делать должен в последнюю очередь), но тут уже Эрин подняла ладонь вверх, приказывая ему помолчать.
— Я как раз оттуда, Билли. Извини, но на сегодня с меня хватит его общества, — вскинув руками, сообщила Эрин. Билл совсем затих и потому ее голос на этой глухой улице звучал слишком громко. — Уже очень поздно и я пойду наконец домой. Если позволишь, конечно. Может, у тебя еще есть для меня парочка наставлений или милых любезностей? Поделись, Билл. Мы с тобой не разговаривали уже целых три дня — на рекорд, кажись, идем!