Кажется, мой мир перевернулся, и всю радость из него выкачали, раздав тем, кто её по-настоящему заслужил. Нам с Итачи, конечно, и раньше не светило закончить отношения на утопичном «и жили они долго и счастливо», но я и представить не могла, что мы расстанемся… вот так.
За кулисами было темно, тесно от реквизита с прошлых выступлений и пахло грязными носками. Меня душили подступающие слезы, но реветь перед всей школой и доброй парой сотен родителей то еще удовольствие. Я кусала губы, глубоко дышала и смотрела куда-то вверх, но держалась, молясь, чтобы нервы выдержали.
— Послушай, я… — дыхание с запахом сигарет коснулось уха, а теплые пальцы чуть сжали мои — ледяные.
— Дей, ради всего святого!.. — зажмурившись, зашептала я и высвободила руку. И он, кажется, понял, потому что в оставшиеся пять минут не пытался обратить на себя внимание.
Хината то и дело отрывалась от сценария и поглядывала в нашу сторону. Если она о чем и догадывалась, то ей тактичность не позволяла подойти ближе и спросить, всё ли в порядке. А в порядке ничего уже не было и не будет.
Когда объявили наш номер, и послышались аплодисменты, ноги будто одеревенели, а руки затряслись. Боже, да я просто не в состоянии туда выйти! Просто не в состоянии на глазах у всех изображать хоть что-то, кроме всеохватывающего отчаяния. Итачи где-то там, в первых рядах, вместе с остальными учителями… и нет никаких гарантий, что мне удастся вымолвить хоть слово, если я встречусь с ним взглядом.
— Нами-тян, — слева послышался обеспокоенный шепот Хинаты. Хлопки успели стихнуть, а Дей уже поднялся по ступеням и теперь вопросительно смотрел на меня сверху-вниз. Я сделала шаг назад, и лицо Тускури сразу же исказила звероподобная гримаса.
— Как же ты бесишь, — зло прошипел он и с грохотом спрыгнул обратно. Я содрогнулась — этот шум определенно услышали в зале, и сейчас сюда наверняка придет разбираться кто-то из старших. Но Дею плевать. Он встряхнул меня за плечи так, что голова безвольно мотнулась в сторону. — Я тебя за волосы выволоку на сцену, если вздумаешь пасануть и сбежать, как трусливая сука! Как ты это всегда делаешь, м!
Как ни странно, его ядовитые, пропитанные ненавистью слова вернули то, чего мне так недоставало — самообладание. Нахлынувшая волна холодной ярости отрезвила, выбив волнение и страх, и кровь вновь закипела в жилах. Оттолкнув Дейдару и одарив его вызывающим взглядом, я глубоко вдохнула, поднялась по ступеням и вышла на сцену. Выдохнула — и, поправив съехавший набок лисий хвост, аккуратно присела рядом с плоской декорацией в виде травянистого пригорка с норой. Тсукури, нервно сжимая и разжимая кулаки, прошел мимо и остановился напротив, в нескольких метрах, рядом с искусственным розовым кустом. Мой взгляд скользнул по огромному залу, который вновь начал ободряюще аплодировать, ожидая, когда мы начнем. Горло сдавило от накрывающих волн паники. Сколько голов, рук и сколько глаз! Из-за кулис казалось, что их меньше раз в пять.
Кто-то из пятого или шестого ряда поднял руку с телефоном, приготовившись снимать, и второй, свободной рукой, приветственно помахал мне. И вдруг… тьма отступила, оставив комок светлой грусти в горле. Она пришла. Она сидит здесь, в зале, и улыбается самой счастливой улыбкой, от которой становится так тепло-тепло, словно и не было всего этого кошмара у меня внутри.
Мама.
И тогда я решила, что буду играть для нее — самого бесценного зрителя в этом зале. И она будет мной гордиться. Будет любоваться мной в этой нелепой рыжей юбке, из-за которой мы с ней оббегали все магазины в городе за прошедшую неделю, а потом обнимет и скажет, что из меня вышел самый очаровательный в мире Лис.
Когда заиграла фонограмма, и Хината, запнувшись, начала читать авторский текст, я позволила себе найти взглядом Итачи. Он сидел буквально в шести метрах, между Обито и Конан, и, скрестив на груди руки, бесцветно смотрел в сторону Дейдары. И как же мне хотелось узнать, о чем он думает. И одновременно — не хотелось.
Отыгрывая роль, я представляла, что это всего лишь еще одна репетиция, и всех этих людей в зале — всех, кроме мамы — не существует. Я кружилась вокруг Дея, улыбалась, качала головой, жестикулировала, а он вёл себя так непринужденно, будто, как и я, никого вокруг не замечал. И только в финальной сцене, последовавшей уже после неловких объятий, которые мне страшно не хотелось демонстрировать Итачи, что-то пошло не так.
— Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей всю душу, — произнесла я, натягивая тоскливую прощальную улыбку.
— Потому что я отдавал ей всю душу… — повторил Тсукури и взглянул на меня с такой горечью, что стало не по себе, и во мне едва нашлось самообладание, чтобы произнести финальную фразу. Ну, знаете… Ту самую, вездесущую: «ты в ответе за тех, кого приручил», все дела.
И только оказавшись за кулисами, я поняла, что это был за взгляд. Даже несмотря на мои бутафорские уши, хвост и вызывающе рыжие волосы, Дейдара увидел во мне не доброго друга-Лиса. А капризную Розу, которую он продолжает держать под своим стеклянным колпаком. Тсукури назвал цену своего молчания.
— Дай нам еще один шанс. Последний.
Уже на следующее утро Тсукури, как верный пёс, ждал меня у калитки, чтобы вместе пойти в школу, и всю дорогу он трещал без умолку, будто бы не замечая моего отрешенного вида. Я честно пыталась его слушать, отвечая что-то невпопад, но говорил он, похоже, одно и то же: что отныне всё будет по-другому, что мать его больше не посмеет вмешиваться, и что нам стоит сесть в этом триместре вместе, как бы ни противились этому учителя. Он вёл себя так, будто ему напрочь отшибло память о последних месяцах. Будто ничего из того, что случилось после нашего разрыва, не было, и нам всё это приснилось.
Не замечал Дей и моих усталых опухших глаз — почти всю ночь я ворочалась, не в силах заснуть, и тщетно пыталась не заплакать. Убеждала себя, что всё хорошо, и всё случилось так, как должно было быть. Сравнивала Дейдару и Итачи, приписывая Тсукури мифические плюсы, вроде «он любит меня настолько, что готов принять с любыми косяками, а Учиха даже не дал мне шанса объясниться».
Но сердце твердило другое. Привязывать человека к себе шантажом — это что угодно, но точно не любовь.
Когда я сообщила Ино «чудесную» новость, что мы с Тсукури снова собираемся сидеть вместе, она удивленно вскинула брови и сразу же уволокла меня за рукав в сторонку, чтобы вытрясти из меня причину таких перемен. И до чего же жаль, что в Акатсуки нет принятой в других школах жеребьевки с рассадкой учеников. Это бы несказанно всё упростило.
— Мы пытаемся понять, сможем ли снова быть вместе, — без энтузиазма пояснила я, на что Яманака неодобрительно хмыкнула:
— Ведете себя, как разведенная пара с двумя детьми. Чего ради вы снова сошлись? От большой любви? Что-то я не помню, чтобы ты без него особо страдала.
Не страдаешь — не любишь. Логика от Яманака Ино. И она — та, что спустила столько драгоценного времени на безответную любовь — теперь осуждала меня за слабохарактерность.
— Саске-кун меня не любил, но и надежды не подавал. А ты подаешь. И не позволяешь Дейдаре двигаться дальше.
Я! Не позволяю двигаться дальше! В глотке жгло от невысказанного возмущения, но я молчала. Рассказать Яманака правду представлялось немыслимым, ведь это только подогреет ее любопытство, и она захочет узнать, как именно Тсукури вынудил меня пойти ему навстречу. А уж отбрыкиваться от расспросов с пристрастием до конца года совершенно точно не входит в мои планы.
Урок истории стоял третьим по расписанию. Я не знала, как буду смотреть Итачи в глаза, однако он сам решил эту проблему и очень незатейливо, но вполне доступно обозначил границы нашего дальнейшего взаимодействия. Он поздравил класс с удачными выступлениями, похвалил танец, ровно и беспристрастно отчитал Дейдару за то, что он едва не подвел товарищей своим исчезновением, а затем поблагодарил нас двоих и Хинату за красивый, чисто отыгранный номер.
Во время занятия Учиха не пытался меня игнорировать, но его взгляд не задерживался на мне ни на секунду дольше, чем на всех остальных. Словно ничего нас никогда и не связывало, и я просто часть этой массы, попавшей под его руководство. И это… обижало. Лучше бы он отыгрывался на мне весь урок или, наоборот, совсем не замечал. Тогда бы не было этого гадкого ощущения, что ему всё равно.
— Сэнсэй! — после урока я, как полная дура, ломанулась за ним, чтобы поймать в коридоре. Чего я хотелось этим добиться, не известно даже мне самой. Наверное, чуть более живой реакции на своё существование.
Итачи обернулся и, бегло бросив взгляд на наручные часы, рассеянно спросил:
— А, Хигураши… Ты что-то хотела? — и в спешке добавил: — Только давай побыстрей, а то через пять минут мне нужно быть на педсовете.
И да. В его голосе не было ни капли заинтересованности.
— Боюсь, пяти минут мне не хватит, — я как могла, пыталась скрыть своё разочарование.
Учиха пару раз моргнул, глядя на меня в отстраненной задумчивости, а затем устало вздохнул:
— Слушай, если ты хочешь обсудить что-то, что не касается моего предмета или деятельности класса, то тебе стоит обратиться к кому-нибудь другому. Знаешь, с этого триместра у нас снова начинает работать кабинет школьного психолога, и…
— Ох, нет, — из моей глотки вырвался сдавленный смешок, и я отвернулась, чтобы он не увидел, как я пытаюсь сморгнуть навернувшиеся слезы. — Я вас поняла, сэнсэй. Хорошего дня.
— И тебе, — ударили спокойные слова в мою удаляющуюся спину, в которых отчетливо читалось «и не донимай меня больше».
Следующие три недели выдались такими, будто какой-то студент-троечник с режиссерского факультета взялся снять по моей жизни фильм о параллельной реальности.
Дейдара стал сам на себя не похож. Я уже на третий день от обиды и досады начала превращаться в злобную мегеру, а он всё терпел, улыбался и на мои агрессивные выпады реагировал всепрощением. И это бесило еще больше. Меня раздражало то, как он пытается казаться кем-то, кем он не является. Его глаза говорили, что он на взводе, рот выдавал что-то совершенно другое, а я всё ждала взрыва. И ведь Дею даже не приходило в голову, что влюбилась я в него, когда он вёл себя, как мудак, так с чего теперь меня должно было покорить его новое амплуа пай-мальчика?
Яманака день за днем промывала мне мозги, что я живу-дышу неправильно, и что мучаю и себя, и Тсукури. С чего она вдруг прониклась к нему такой жалостью, я не знала, но в какой-то момент мне начало казаться, что за ее словами кроется какая-то личная драма, о которой она не рассказывает.
Мама, видя моё настроение, начала пристально за мной следить. В выходные дни она контролировала, чтобы я не пропускала приемы пищи, а в рабочие и командировочные просила за мной приглядывать Яхико. И самое отвратное, что она рассказала ему о моей анорексии, и нии-сан принял это слишком близко к сердцу. Нет, он не стал смотреть на меня с жалостью, но в роль няньки вжился охотно. Каждый божий день в семь вечера он заявлялся к нам домой на ужин и просил, чтобы я ела вместе с ним, у него на глазах. Не знаю, с чего мама взяла, что у меня случился рецидив, но подобная опека только еще больше вгоняла в уныние.
И, наконец, Итачи. О-о-о, я бы всё отдала, чтобы иметь самообладание, как у него. Ни один мускул на его лице при виде меня не дергался. Ничего не выдавало хоть какую-то заинтересованность в моей персоне. И тогда я решила добиться его внимания самым идиотским способом, который только пришел мне в голову — начала прогуливать историю. «Уж на это-то он должен среагировать» — думала я, и оказалась права. Итачи вызвал меня в учительскую, когда там находилось еще полдесятка учительского состава, и заявил, что страсть, как хочет видеть мою маму. Ну, хоть кого-то из женщин моей семьи он хочет видеть.
А ведь все эти три недели я только и делала, что думала о нем. Вспоминала его объятия, руки, губы, и как мне было хорошо и уютно рядом с ним. А теперь Итачи ушел из моей жизни, оставив вместо себя холодную куклу в виде учителя, а вместе с ним ушла и вся радость. И, может, мне стоило попытаться воскресить в себе чувства к Дейдаре, но я бы, скорее, согласилась оставить в своем сердце пустоту, чем позволила ее занять кому-то, кроме Итачи.
Приближающийся конец сентября внес немного приятных хлопот в мои мрачные будни. Ино и Шикамару родились с разницей в один день, и потому решили отпраздновать своё семнадцатилетие в одну субботу, двадцать восьмого. Яманака даже каким-то чудом выклянчила у Кисаме-сэнсэя ключи от одного из помещений спорткомплекса. Видимо, капитанство в клубе черлидинга дает ей некоторые привилегии.
Меня сразу же, не спрашивая, втянули в организацию праздника. Поручили оформление зала и создание плейлиста для вечеринки, хоть я мало что в этом понимаю. Шикамару на следующий же день скинул мне список гостей. А еще номер Чоуджи, чтобы тот, в случае чего, помог с закупками и доставками всякой мишуры. Честно говоря, я ничего тяжелее воздушных шариков, нескольких скатертей и одноразовой посуды тащить не собиралась, но Нара настаивал.
Придя со школы, я сразу же ухватилась за эту возможность отвлечься. Просмотрела список, состоящий в основном из одноклассников и еще нескольких человек из параллели и решила, что пробегу с опросом на перемене, чтобы записать любимые песни и жанры приглашенных. А лучше просто распечатаю дома небольшие анкетки. Даже не придется всех лично разыскивать. Можно просто передать, и…
Мысль оборвалась и ушла совсем в другое русло. Ну конечно же!
Я открыла ящик стола, вытащила бумагу, ручку и принялась писать.
Что сделал Дейдара, когда так и не смог вызвать на разговор? Он подбросил мне диск со своей исповедью, и оказался прав - он таки был услышан. Так почему я не могу проделать то же самое? Это же элементарно — просто незаметно подложить письмо Итачи на стол!
Однако, я очень быстро поняла, что не стоит оставлять письмо без присмотра, иначе оно имеет все шансы превратиться в компромат. Лучше передать его Итачи прямо в руки, но лучше через того, кому он точно не сможет отказать во внимании.
На большой перемене следующего дня я вручила анкеты одноклассникам и еще несколько штук Наруто, чтобы тот раздал их своим, а затем отправилась на поиски младшего Учиха. В кабинете школьного совета на мой безобидный вопрос «А где Саске?» главный староста, Хьюга Неджи, возмутился, что он секретарем для Учиха не нанимался, но затем всё-таки сдал его местоположение со всеми потрохами. Саске нашелся в столовой, мрачно жующий свой обед в одиночестве. И это при том, что все остальные ученики сидели по трое и четверо.
Крепче сжав собранный мамой бенто, я направилась прямиком к нему и спросила разрешения присесть, доверительно добавив, что у меня к нему важный разговор.
— Я предпочитаю есть один, — источая флюиды дружелюбия, оборвал Саске и отправил в рот сосиску в виде осьминожка. Не знай я его столько лет, непременно бы огорчилась и убралась, куда подальше. Но Саске всегда такой — сначала выставит иголки, как дикобраз, а потом всё равно смирится, выслушает и поможет. В память о детской дружбе.
— Мне правда нужно с тобой поговорить, — как бы извиняясь, пожала плечами я и, несмотря на его протест, плюхнулась напротив.
— Ты не отвяжешься, да? — снисходительно цокнул он, на что я с улыбкой замотала головой. — Ладно. Валяй. Сегодня я добрый.
И мне не пришлось повторять это дважды. Для вида вскрыв бенто, я взяла палочки и, понизив голос до шепота, поддалась вперед:
— Помнишь, о чем мы говорили в походе?
Саске на секунду призадумался, так и не донеся кусочек мяса до рта, а после в его взгляде мелькнуло понимание, и он поморщился.
— Если ты снова собралась обсуждать, как ты втрескалась в моего брата, то не порть мне аппетит, — он произнес это так громко, что несколько человек с соседних столиков на нас покосились, а я вспыхнула от возмущения и зашипела, призывая притихнуть. — Да расслабься, — Учиха флегматично хмыкнул. — Тут полшколы по нему да по Сасори сохнет. Никому и дела до тебя нет.