Коснись меня дыханием леса - Lacysky


========== - Ночь костров - ==========

Древний лес шептал и пел тихие песни — про былое и грядущее, про вечный круг жизни, про гармонию мира и всего живого.

И меж высоких крепких стволов скользили тонкие фигурки его жриц. Их пальцы касались шершавой коры или земли у корней, а сами они, прикрыв глаза, слушали песнь, впитывая её в себя, как и первые дни весны.

Хранительницы души леса и его тишины.

В коричневатых ритуальных узорах, лёгких одеждах, невесомые, как видения на рассвете. Невидимки, после которых остаётся только след мшистого запаха и терпких трав.

В тот день Эдна, верховная жрица, смешивала воду из реки, капли крови и сбор трав.

Одна из её близкого круга неслышно вошла в небольшой дом, больше похожий на тёплое и уютное дупло.

— Лес предчувствует приход новой жизни.

— Как и каждый год, — кивнула Эдна, не отвлекаясь от своего дела. — Скоро ведь ночь костров.

— И придёт чужак.

— Правда? А я думала, они и так каждый год приходят. Многие ждут Обряд, когда мы впускаем любого странника в лес, а жрицы танцуют в свете костров.

— В этот раз что-то иное звучит в шорохах.

— Хм! Удивительно.

— Я думала, Верховной жрице должно проявлять больше уважения к лесу.

Эдна высыпала последние раскрошенные травы в чёрную миску и стала по очереди зажигать свечи. Она слушала лес долгие годы — сначала как юная послушница жриц, лишь обучаясь, но не понимая его толком.

Лишь восхищенная таинствами, к которым её допустили.

Потом с искренним интересом — после первой ступени посвящения. Каждый год — будто всё новое, не такое, как прежде, и лес наверняка скажет что-то особенное.

Ещё через несколько ступеней — со степенным спокойствием, внимая его голосу и просто принимая всё те же слова, что и каждый год.

Придут чужаки, будет ночь костров, крепче связь земли и неба.

Теперь же, уже несколько лет посвятив себя высшему служению, ей не надо было плутать среди стволов, чтобы узнать истину. Она хранила её внутри себя, бережно, как мать хранит своё дитя, пока носит его в себе.

Она воспринимала лес не как некое божество, что было свойственно хрупким девочкам с оленьими глазами, а как старого друга.

— Поверь мне, он прекрасно осведомлен о моём уважении к нему. Это всё?

— Нет. Лес просит вас вести Ночь костров.

Вот это действительно удивительно! Но Эдна и бровью не повела.

— Оставь меня. Прикрой как следует дверь, и пусть никто не входит, пока я не закончу.

— Двери Верховной жрицы никогда не запираются.

— Что-то много советов на одно утро, не находишь? А ещё слову жрицы покорны все обитатели леса.

— Кроме друидов.

— Кроме друидов. Иди же.

Эдна подумала, что надо запомнить эту девочку — в ней есть упрямство и смелость, раз она возражала даже ей. Но сейчас — стоило узнать, действительно ли лес просит то, что слышали жрицы.

Ночь полнилась кострами, музыкой и ритмичным стуком барабанов.

Обычно недружелюбный и закрытый от всех лес обходили стороной — владения колдуний и странной магии, в нём легко заплутать и не вернуться обратно.

Но все любили ночь костров, и ни один путник не блуждал. Можно подсесть к любому костру, кто-нибудь обязательно нальёт пряного горячего вина, сладкого, с толикой дурманящих трав.

Кто посмелее — прыгал через огромные костры, другие плясали, а можно было и просто стоять в стороне, прислонившись к дереву и наблюдая за праздником.

Монгво так и делал.

В деревне на границе с лесом только и разговоров что про эту ночь. Священники пытались вразумить погрязших в суевериях обывателей, но терпели крах. Даже самые верные из их паствы покидали с приходом сумерек свои дома и тянулись в сторону леса.

Отовсюду доносился смех, шуршали ветви кустов, когда первые пары, разогретые вином и желанием, уединялись подальше от шумного праздника.

Он никогда не бывал в этих краях, и сейчас таинственный лес, чья дурная слава гремела во всех землях, не внушал ни капли ужаса.

Монгво допил вино и ощутил лёгкое головокружение.

Ему казалось, барабаны бьют в унисон с его сердцем, и так и тянет ближе к ним, к всполохам искр и тонким жрицам, чьи лица сегодня разрисованы тёмно-зелёными узорами.

Было нечто завораживающее в том, что творилось вокруг.

— Ты чувствуешь это.

Монгво обернулся, удивленный, что его застали врасплох. Рядом стояла женщина, в одной простой тунике, невысокая, она сначала показалась совсем девочкой, но в то же время в ней ощущалось спокойное достоинство.

— Не уверен, что понимаю.

— Ритм. Дыхание. Удары сердца.

— Просто барабаны стучат.

— О, нет! Это нечто большее. Идём.

Её ладонь была тёплой, когда незнакомка легонько взяла его за запястье и потянула за собой к одному из костров.

Монгво легко мог бы сбросить её руку со своей, остаться в одиночестве в полумраке, но чем ближе они подходили к огню, тем яростнее отзывались барабаны у него внутри.

В той крови, что однажды смешалась с соком чёрного дерева.

Они вступили в круг света и влились в змейку танцующих. Под ногами пружинила земля, мелькали лица, а дым от костра пах чем-то сладковатым и притягательным.

Змейка распалась, и Монгво сам не заметил, как подхватил одну из девушек, которая льнула к нему так, что он ощущал тепло её тела сквозь рубаху, её поцелуй горчил мёдом, она порхала вокруг него, кружа в танце.

Выше вились костры, громче барабаны.

Кто-то мазнул его по щеке кровью и протянул ещё одну чашу вина, и Монгво рухнул на ближайший поваленный ствол, заменяющий скамью у костра.

— Тебя пометили для охоты, — поделился рядом паренек с такой же полосой на лбу.

— Какой охоты?

— О, ты даже не знаешь, что здесь творится?

— Я первый раз в этих землях.

— Скоро объявят охоту на священного оленя. У тебя будет только нож или одна стрела — на выбор.

— Зачем мне убивать оленя?

— Стать первым охотником — и окропить его кровью землю нового круга жизни.

— И чем это поможет?

Парень посмотрел на него, как на умалишенного, и презрительно фыркнул.

Монгво кривил душой. О таком обычае он слышал, но никогда не доводилось участвовать, хотя в его родных землях тоже праздновали эту ночь. А потом летом справляли свадьбы и ждали нового поколения.

Но Монгво не охотник — он колдун.

— А кто сегодня ведёт ночь? — спросил другой.

— Говорят, сама Верховная жрица.

— Большая честь для того, кому повезёт в охоте.

Монгво только слушал, лёжа на спине — земля на удивление не казалась холодной. От жара огней, тепла весенней ночи и вина он чувствовал себя опьяневшим — не как от хмеля, а как бывает, когда вокруг кутерьма и веселье, которое захватывает с головой.

Барабаны били — и Монгво ощутил приятный трепет. Предвкушение.

Говорят, новичкам везёт.

Или — чужакам, чья кровь отравлена много лет назад.

Эдна ждала в круге жриц.

Это не та первая ночь, которую она пережила так давно, будучи ещё совсем девчонкой, не знавшей прикосновения мужчины. Тогда она и боялась, и жаждала этого, обуреваемая сладостным предвкушением и в то же время страхом.

Она плохо помнила ту ночь, как и лицо охотника, только усталость и тяготу внутри.

Тот год оказался тяжёлым — ночь не дала дитя.

И теперь Эдна ощущала затаенную обеспокоенность жриц вокруг, чьи мысли легко читались.

Уже не так молода.

Разве ей пристало?

Почему не я?

Но голос леса непреклонен, а вместе с ним и воля Верховной жрицы.

На её плечах покоились руки жриц, а босые стопы ощущали вибрации земли — бег быстроногих оленей, ритм барабанов и танцев у костров, ловкие и быстрые движения охотников.

Прикрыв глаза, она покачивалась в такт этим звукам, впитывая энергию и отдавая собственное дыхание взамен. Она — Верховная жрица леса, продолжение его корней и ветвей, ночные вздохи птиц и огоньки светлячков.

Охота подходила к концу — и Эдна уже знала, кто первым пустит стрелу.

— Пора, — кивнула она.

Жрицы отпустили её, и каждая даровала своё благословение будь то простенькое заклинание удачи, замшевый браслет или капля крови. Всё вилось вокруг и питало лес, древний обряд, повторяемый год за годом. Одновременно и честь, и обязанность.

Эдна шла к месту пира во славу охотника, и другие уступали ей дорогу, преклоняя колено или просто склонив голову.

— Нынче ты — Великий охотник, — её негромкий голос вплетался в общий ритм. — И я — Великая жрица.

Также, как и много лет назад, она не видела чётко лица, вместо него некое видение маски Охотника.

Только чувствовала тяжесть его рук на своих плечах и лёгкость, когда он подхватил её и понёс в сторону хижины, указанную другими жрицами.

Здесь уже был жарко растоплен очаг — сейчас от него душно, но к утру будет в самый раз.

Эдна распустила завязки туники и скинула её на пол.

Чужак, принявший облик охотника, пах свежей кровью и яростью, которая забрала первую невинную жизнь этого круга. Его ласки были одновременно и требовательными, и нежными, и капельки пота блестели на разгоряченной смуглой коже.

Водя по его телу пальцами, она ощущала под ними загрубевшие шрамы, а внутри — что-то терпкое, отзывающееся лесу в ней самой.

Он очерчивал сложные узоры, покрывающие её кожу, ласкал грудь, рисовал линии от живота и ниже, пока Эдна не потерялась в его прикосновениях и не притянула его требовательно к себе.

Он — Охотник, отнимающий жизнь.

Она — Жрица, что даёт жизнь.

Они двигались в ритм барабанов, в жаре огня и запахе лесных трав. Ничто не было важным, только обряд — древний, как сама земля.

За стенами хижины шелестел лес, и каждый в ту ночь чувствовал его дыхание на коже.

А с рассветом тлели угли, а уставшие и разморенные гости праздника кутались в тёплые меха и погружались в сладостные сны под кронами старых деревьев.

Монгво не может дышать от боли.

Он чувствует каждый болт в теле, который пригвоздил его к шершавому дереву, и каждая такая точка — испепеляющая и медленная пытка. Кажется, внутри полыхает пожар, и от него плавятся сами кости.

А от сладкого дурмана воскурений болит голова и жутко мутит.

Сколько он так провёл времени? Часы, дни? Одна только мутная пелена боли и чьи-то голоса вдалеке.

— Он выдержит.

— Не думаю. Священный огонь не принимает его. Скверна слишком сильна.

— Может, стоит дать ещё времени?

— Снимайте. Я не намерен больше тратить драгоценные снадобья на неугодного богам. Дикий народ, дикие земли.

Монгво не особо понимает, только надеется, что боль закончится. И когда его снимают с алтаря, он хватается за свой же пыточный столб, чтобы не упасть. Не видит лиц — лишь статную фигуру мужчины в тёмно-фиолетовой рясе священника.

— Зря только проделали такой путь. А ведь все признаки были… но он испорчен.

— Что прикажете делать с мальчишкой?

— Поставьте клеймо неугодного — отныне ему запрещена любая работа при Храме. Если он вообще выживет.

Монгво запоминает голос — всё, что у него есть. Он думал, уже всё знает о боли.

Но раскаленное железо вонзается в кожу яростным огнём.

Монгво рвётся из хватки крепких рук. И кричит.

Монгво закричал и вскочил на постели.

Ему давно не снилось детство, почему же именно сейчас? И именно то воспоминание, которое он так хотел бы забыть?

От усталости после диковатой ночи ломило тело, хотелось пить. Накинув штаны с рубашкой, Монгво поднялся и вышел из небольшой хижины, хитро втиснутой между двумя деревьями так, что со стороны и незаметно.

На низком стульчике сидела та самая незнакомка. Её волнистые длинные волосы рассыпались по спине и плечам, а тонкая туника едва доставала до середины бедра.

Вино у костров, дикая пляска, метка кровью, охота, которая разбередила душу, и едва ли не звериная страсть. Всё смешалось.

Голос казался слегка хриплым спросонья и от сухости в горле:

— Доброе утро.

— Доброе утро. Ты кричал.

— Дурные сны.

— Хм. После Обряда не рекомендуют сытную пищу, так что я приготовила бодрящий чай. Можно добавить немного молока. А ручей в той стороне.

Действительно, никакого аппетита не было, так что Монгво последовал указанию тонкой руки и дошёл до ручья. Прохладная прозрачная вода приятно освежала и помогла смахнуть дурман кошмара.

Ещё некоторое время Монгво просто сидел на берегу, вдыхая утренний лесной воздух.

Какой морок на него нашёл вчера? Что за дурные мысли — устроить охоту на оленя?

Всё путалось — где явь, а где видения. Что из того, что он помнит, случилось на самом деле?

Вернувшись, Монгво устроился на пне рядом с жрицей. На её лице блуждала полуулыбка, а во всём облике сквозило умиротворение. Как и ночью, она казалась хрупкой девушкой, только вступившей в зрелый возраст, но взгляд был иным. Мудрым и спокойным.

— Я Эдна, Верховная жрица леса.

— Монгво.

Она протянула ему чашу с отваром и, чуть склонив набок, наблюдала, как он пьёт.

— Я слышала о тебе. Отреченный Монгво — об этом говорит и твоя метка на плече.

— Слухами земля полнится.

— Если знать, как слушать. Что тебя привело в земли к границе древнего леса?

Монгво пожал плечами, не собираясь откровенничать. Что бы ни было прошлой ночью, вряд ли он должен какие-либо объяснения или подробную историю детства.

Но Эдну, казалось, его ответ и не особо волновал.

Обхватив пиалу узкими ладошками со следами ритуальной краски, она пила чай маленькими глотками и явно наслаждалась миром вокруг. Солнце давно взошло, но здесь, под переплетением крон деревьев, в лесной прохладе царил приятный неяркий свет.

— Ты поможешь мне сегодня с кормушками для птиц.

Звучало, как утверждение, а не вопрос, и Монгво нахмурился.

— Не думаю, что задержусь здесь надолго.

— Я тебя и не держу. Лишь прошу помочь с кормушками.

— Звучало, как приказ.

Эдна рассмеялась — и этот звук, негромкий, но приятный, оказался убедительнее прочих слов. В конце концов, у него сейчас не было заказов, только собственная дорожка, а один-два дня задержки не повредят.

Тем более, усталость после Обряда скорее помешает, чем поможет.

Казалось, время здесь текло немного иначе. Те же восходы и закаты, но во всей лесной жизни сквозила неторопливость, будто в распоряжении ещё целая вечность.

Это было похоже на лёгкое забвение, но Монгво не хотел поддаваться такому мороку.

Эдна знакомила его с лесом. С хижинами в ветвях деревьев, куда ловко забирались жрицы, с уходом за ранеными животными, с тем, как лучше врачевать те или иные раны.

— Верховная жрица, на южной границе леса какое-то беспокойство.

— Отправьте разведчиков.

— Звери тревожатся.

— Тогда готовь всё для гадания. Я буду слушать лес.

Для Монгво всё казалось загадочным и чужим, хотя с магией он сталкивался в своей жизни часто, как и с её следами. Но здесь… он мог поклясться, что и сам ощущал, как дышит лес.

К вечеру Эдна исчезла, оставив его в хижине одного и пообещав вскоре вернуться.

Монгво занялся очагом — ночи ещё были холодны, а к утру и вовсе можно было замёрзнуть.

Он не помнил, когда последний раз занимался вот так в чьём-то доме. Вся его жизнь — странствия в никуда. Только однажды он хотел бы найти того священника, чей голос не давал уснуть и напоминал о боли и смерти.

Эдна вернулась ближе к полуночи после того, как укрепляла заклинания морока на границе, где росли раскидистые дубы. У жриц был договор с местными правителями по добыче древесины, и они уже своё получили в последнем цикле.

Монгво мирно спал среди шкур. Тёмно-рыжие волосы растрепались, а на скулах даже в полумраке белели мелкие точки, нанесенные явно в каком-то ритуале. И такие же линии покрывали левое плечо.

Дальше