– Этот рассказ тянет на полноценное заявление в полицейский департамент. Если так боитесь засветиться, то я могу оставить заявку вместо вас и…
– Мы не можем этого сделать, – решительно отвергает предложение хозяйка. – При таком раскладе пострадает не только наше заведение, но и весь квартал, – даже удивительно как-то – сколько силы и уверенности в голосе того, кто нуждается в помощи… Хотя, вероятно, это самоуверенность? – Я не прошу вас в одиночку разобраться со всем. Просто не предавайте это большой огласке: уверена, что если дело дойдёт до рук полиции или конкретного геройского агентства, то шумихи среди СМИ не избежать.
Её правоту оспорить крайне трудно. Хотя бы потому, что Айзава по себе знает, насколько трудно порой избегать любопытных журналистов. И как сильно герои порой стремятся выделиться, совершенно забывая понятие «конфиденциальности».
Решающий фактор в принятии решения приходит с неожиданной стороны. В тот судьбоносный момент, когда в списке, предоставленном Мадам, Шота видит знакомые формы иероглифов чужого имени.
– Вашей личной выгодой может стать она, Айзава-сан.
Хитрая старуха знает, на что нужно надавить.
И заставляет задуматься над тем, что именно мироздание ещё способно преподнести Суо Нико, ради того, чтобы макнуть её лицом в самую грязь и опустить ниже хе́рового плинтуса.
И, словно бы в качестве завершающего штриха, наводит на очертания ответа на этот назойливый, как шлюха в баре, вопрос:
Почему мне так не наплевать?
========== III. Цветок пустыни. ==========
vii. Emancipator - Greenland
Наивность простительна, когда тебе меньше двадцати.
Ты нерационален, даже если умён. Ты порывист, горячен и скор на выводы без должных оснований. Вину за твои промахи берут на себя другие, давая прочувствовать лишь самые крупицы из песчаного океана – то, что лежит на самой поверхности. Оно, возможно, не так уж и правильно, но реальное положение вещей в мире таково, и мировая статистика радеет именно за это.
Нико рушит эту закономерность, словно карточный дом, наверное, одним только фактом своего существования. Мировые стандарты ей порой чужды, как ничто другое, а общественное мнение она без задней мысли переступает, чаще всего просто его не замечая. Просто потому, что так жить удобнее. Ну, и ещё по причине того, что и нет особо того окружения, которое могло бы за что-то осуждать, а то, что есть, не знает ничего о человеке по фамилии Суо.
В отличие от неё, Айзава иногда просто не может не оглядываться на то, что происходит там – за гранью круга его интересов. Он, как-никак, состоявшийся взрослый – полноценная часть социума со всеми из этого вытекающими: имеет постоянный заработок, исправно платит налоги, изредка спасает людей (что уже вполне обыденно) и даже мусор сортирует, хотя делать это порой невъебенно лениво.
Отличается ли такой образ от той «взрослой» жизни, которую воображают себе подростки?
Безусловно.
Они – пока молодые ещё совсем – живут грёзами о свободе мыслей, чувств и времени. Мечтают о том, как в конце своих детских лет сорвут замок родительской опеки с комнаты и будут сполна наслаждаться миром. Шота не спорит – есть и такие, у которых это получается. Где-то около нуля целых и девяти десятых процента от всего населения земли.
Потому что невозможно убежать от ответственности, от принятия важных решений и от неудач, которые неумолимо настигают даже самых великих. На примере Всесильного это можно увидеть так отчётливо, что никаких других приводить и не понадобится.
Что представляет собой жизнь Нико?
По мнению Шоты – полноценный хаос.
Но очень странный. Он выглядит, словно утопия в суровеющих год от года реалиях современности: работа, которая действительно нравится; возможность находится рядом с приятными людьми; живое общение; обособленность от забот о том, что могут подумать другие – и такой мир для неё действительно хочется сберечь. Хотя бы потому, что этот кусок жизни достался ей кровью, потом и слезами. В самом что ни на есть буквальном понимании этого выражения.
Возможно там, если копнуть чуть глубже, есть много чего далеко не мирного, спокойного и радостного. Нет – Айзава почти уверен в этом. Однако туда – в самую суть вещей – он хочет смотреть в будущем, где ненадёжно-спрятанной от невзгод частице мира ничего не станет угрожать. Иначе, как ему кажется почти постоянно, она просто исчезнет. И в этот раз растворится на единственную, утомительно-долгую, болезненно-одинокую «вечность».
– Вам не обязательно было себя мучить только чтобы проводить меня.
Шота держит её в поле своего зрения буквально каждую секунду времени, проведённого рядом. Он не упускает из виду ничего ни в мимике, ни в жестах: слегка вымученной улыбки, склонных к сонливой лени движений и чуть покрасневших глаз, на дне которых, впрочем, по-прежнему мерцают яркие блики лукавства.
– Меньше разговоров – больше дела. Топай давай, – угрюмо бурчит куда-то в ворох жестковатых пут, подгоняя больше самого себя, чем её.
– Учитель, я что, так сильно похожа на ваших учеников, раз вы так бдите мою безопасность? – Суо издаёт хитрючий смешок, будто её захватывает приступ бодрости, однако стук каблуков не становится активнее, но местами даже превращается в изнурённое пошаркивание.
Закрой лучше рот – у тебя с ними ни единого сходства. Ни с кем. Ты отдельный, хуй пойми как устроенный, организм. Совершенно иная форма жизни. Грёбаный инопланетянин, который по счастливой случайности брошен здесь, чтобы порабощать остальных своим образом мыслей и ненамеренно продвигать до тупого честную идеологию.
– Ты похожа на несамостоятельную малолетку, которая не смотрит под ноги, – отвечает он, в последний момент успевая крепко обжать пальцами бледное запястье и удержать от страстного свидания девичьего лица и прохладного, сырого из-за недавно миновавшего ливня асфальта.
Манера общения у Сотриголовы дурная совсем. Она грубая, обидная и порой даже оскорбительная, хотя чаще всего просто создаёт впечатление, что этот герой испытывает хроническую усталость от буйной, бестолковой и бесцельной активности всего человечества. Это понимает даже он сам.
А Нико харкать хотела на это. Смачным, истинно-мужским плевком.
Потому что ей, в громоздком отличие от всех остальных, хватает лишь немого взгляда на человека, чтобы угадать направление мыслей и узнать эмоцию. Она смотрит и действительно видит всё так, как оно есть – без мишуры притянутых до ушей улыбок, гирлянд из сверкающих от счастья взглядов, за которыми скрывается пустой вакуум, и розового фильтра иллюзии идеального, безопасного мира.
Нынешние учебники по психологии зовут это проницательностью.
Если оно действительно так, то в свои восемнадцать Суо достигла высшей формы этого навыка.
– Ты хочешь окончательно убиться? – Раздражённо вопрошает Айзава, когда наперекор его мыслям Нико продолжает щекотать ему нервы, забираясь на влажный мраморный бордюр работающего фонтана.
– Я всегда так хожу, – девушка подставляет ладони под прохладные брызги, разлетающиеся по всей округе, и ополаскивает лицо и шею, чтобы чуть приободриться, умудряясь при этом не размазать лёгкую краску на лице. – Хотите тоже?
Шота глядит на неё исподлобья с основательным сомнением в адекватности ума.
– Я похож на того, кто будет плескаться в фонтане в шестом часу утра?
Нико молчит, смешно улыбаясь в ответ. Глаза делаются сияющими от влаги на ресницах полумесяцами, а щёки заливает слабый, пунцовый оттенок. И вот поди разбери: то ли это крупицы априори чуждого ей смущения, то ли лучи рассветного солнца так падают, играя с воображением в подлую партию.
Нежный малиновый рассвет переливается миллионами оттенков розового на стеклянных коробках высоток, делая яркие вывески как можно незаметнее, и приглушая разнообразные подсветки зданий, ещё не переставшие приглашающе выделяться на фоне умирающей тени. Ночной город доживает свои последние минуты, прежде чем окончательно уступить место своей более доброй и мягкой, светлой половине.
– Учитель, у вас есть что-то, чего вы хотите?
Нико идёт с ним нога в ногу, неопределённо глядя перед собой, чтобы не упасть. Её неожиданный вопрос селится туда же, куда и все остальные чувства, мысли и идеи, касающиеся Суо – на подкорку сознания.
Раз спрашивает, то значит что-то за этим вопросом да стоит.
– Поспать, – и да – ему чертовски жаль, что невозможно везде таскать с собой спальный мешок.
Ну, и ещё хотелось бы поменьше самоотверженности у современного поколения героев – а то они с голой шашкой кидаются в опасность, как в крайнюю необходимость. В конечном итоге всё это, как правило, оборачивается горой скрупулёзно детализированных отчётов с его стороны, и выгребными ямами из объяснительных в духе «И так сойдёт!» для самих студентов.
Она заливисто смеётся, рукавом стирая с подбородка мокрые капли и подставляя похолодевшие от влаги лицо и шею по-утреннему прохладному ветру.
Дура набитая – простуда её нахер скосит с такими темпами.
– Как на вас похоже: не цепляться за материальные ценности и не превозносить духовные до уровня необходимых для жизни, – говорит Нико, даже не стараясь скрыть, что у неё целая гора с души скатилась.
Будто она боялась каких-то радикальных перемен в его мировоззрении. Нет, ну точно бестолочь. Самая натуральная.
– Ты спросила, чтобы поиздеваться? – Интересуется уже почти устало, ибо нет сил удивляться степени искажения сознания Суо.
– Нет, чтобы узнать про вас больше, учитель, – отвечает так несуразно-искренне, что до злых слёз смеяться охота.
Ей богу – вот эта её до тупого честная и прямолинейная натура самым диким образом подогревает в нём бесовскую ярость, как лаву в жерле вулкана. До такой степени, что кровь начинает кипеть, шипеть и пениться в узких тоннелях вен; по вискам стучит, как по наковальне; даже уши закладывает, отрезая от окружающего мира и оставляя наедине с собственным сердцебиением.
– Ты вообще чувство стыда не испытываешь за то, что несёшь? – Хотя в мыслях фраза выглядела иначе, на словах она превращается в какую-то дикую, мудрёную парашу, смысл которой даже сам Айзава не до конца улавливает. Потому что – ну, вот что она такого сказала?
Нико не теряется абсолютно, ловко умудряясь спрыгнуть с края фонтана прямо перед Шотой, чтобы говорить с ним открыто.
– Учитель, – смотрит пристально, не только не стесняясь прямого зрительного контакта, но даже будто бы ожидая его и бросая импровизированную перчатку для зрительной дуэли. – Тяжеловато быть застенчивым и постоянно зажиматься, когда на повестке дня 24/7 стоит вопрос выживания…
Да и когда работаешь в заведении, где почти на легальных условиях занимаются проституцией, ловко обходя справедливый закон и условно-оговоренный кодекс чести и морали красивой фразой «Желание клиента – закон» – явно как-то не до скромных пошаркиваний ножкой.
– … Так что у меня нет времени стыдится чего-то настолько мелочного и незначительного.
Ошеломление со всего размаху оглушительно бьёт Айзаву по затылку прикосновением чужих пальцев к лицу. Сперва деликатным и ненавязчивым, скользящим от уголка губ до каёмки выпуклого, тёмного шрама под глазом. Затем смелым и уверенным, близким до такой степени, что любимое даже самыми отпетыми экстравертами личное пространство сужается до пустоты – нуля, несуществующей в мире материи.
Нико крепко жмётся к нему всем, что только может существовать в её наполненном ураганом неизвестных эмоций теле, цепляется неожиданно сильными, но по-прежнему стеклянно-хрупкими пальцами за плечи и упирается лбом в то самое место, где сердце глухо отстукивает мелкую дробь по прутьям клетки из рёбер.
У него в теле напрягается и каменеет каждая грёбаная мышца, немеет язык и густо зреет непонимание, выкручивающее внутренности и выворачивающее их все до единой наизнанку.
Понимание того, что так даже лучше и спокойнее как-то, приходит уже потом – после того, как у переключателя рационального мышления, обычно работающего в режиме нон-стоп, выбивает пробки.
– Ну, и что ты творишь? – Интересуется риторически, совершенно не видя, но поразительно точно слыша её улыбку. – Я пожалуюсь на тебя за сексуальное домогательство.
– Жалуйтесь, – доверительно позволяет она, поднимая голову и снова заглядывая в глаза, не боясь быть отвергнутой.
И Шота впервые в ней видит не сильную неугасающим духом и моральным подъёмом личность, а спрятавшуюся за налётом негромких, но убедительных бравад, хитростью ума и оптимизмом девушку-подростка, которой просто пиздец как клинически не повезло в жизни.
Родиться не повезло, наверное.
Такие личные вещи Айзава может лишь предполагать. И в случае с Нико его это драконит почти так же сильно, как внимание медиа и их попытки прилюдно унизить всех, из чьей реакции можно сделать сенсацию и раздуть публичный скандал.
Потому что он фактически нихера не знает о том, что пришлось пережить Нико, чтобы оказаться здесь и сейчас.
Потому что теперь знает наперёд – она от одиночества буквально на стену готова лезть.
И потому что он нихера не может с этим сделать, пока её прошлое так сильно похоже на блядское минное поле, в котором куда ни плюнь – заденешь то, на что даже смотреть не стоило.
========== IV. Похороны королевского сердца. ==========
viii. Philter – We Move Like Wolves
Толерантность – ещё одна из многочисленных форм безразличия.
Она может казаться производной от великодушия, но по факту это лишь проявление глубокого похуизма на стороны окружающего мира и социум в том числе. И как бы ни кичились этой чертой мировые политики, селебрити современного шоу-бизнеса, про герои и прочие другие песчинки Вселенной, важные в пределах одной планеты, но абсолютно незначительные в общих чертах мироздания, в основном всем им серо-буро-малиново на то, что именно творится за границей собственного поля зрения.
Нико не думает, что это плохо. Вернее будет сказать, что плохо вовсе не это. А факт того, что эту шелуху равенства в отношении всех и всего, выставляют, как что-то хорошее и правильное. И что люди съедают это, не пережёвывая, глотают и не давятся.
Но это равнодушие – не корректность. Суо трезво видит это и принимает, не идеализируя ни чужую, ни даже свою личную толерантность.
Потому что ей и правда до фени. Естественно не на всё и не всегда, однако на многие аспекты себя и своей жизни – это уж точно.
Айзаву это бесит просто неимоверно.
Сейчас, когда Нико об этом вспоминает, то к ней приходит осознание – так было и в прошлом: интервал в два года ничего толком не переменил и лишь заставил его забыть о том, что было связано со студенткой по фамилии Суо. Но не о том, какими яркими были эмоции от этого её прохладного отношения к самой себе.
Умевшая неплохо маскировать под густым налётом трудолюбия тотальное безразличие к геройскому ремеслу, перебивать ошибочные поступки правильными словами – пустой бравадой на самом деле – и разжигать во взгляде огонь справедливости, за которым скрывалось нечто едва ли большее, чем всепоглощающая пустота, Нико лгала без зазрений совести, одновременно с этим умудряясь не скрывать правды.
И то, что этого не смог вовремя заметить даже один из самых проницательных преподавателей академии учитель, лишний раз доказывает, что в этом она преуспела, как никто другой.
Хотя даже там – глубоко-глубоко – под плотной скорлупой изо лжи, обмана, равнодушия, апатии и ядовитого презрения к коллективному мнению, таилось нечто такое, о чём Суо желала забыть во что бы то ни стало. Просто для того, чтобы сберечь эти остатки обратной стороны ненавистного чувства глубокой пустоты как можно дольше.
Хэй, у меня ведь тоже есть она – душа эта ваша.
Не такая широкая и светлая, как у других. Не умеющая смотреть на чёрное и белое, при этом чётко отличая их друг от друга. Не имеющая всепрощающей ипостаси и не способная на большие подвиги ради кого-либо.
Но она есть. Всё ещё прячется там, где её не увидеть, не смолов в труху заскорузлый слой, комьями грязи налепленный поверх тлеющего уголька, по-прежнему живущего самой искренней мечтой.