- Вот, держи. Не урони только.
Обхватил ладонями, не сводя взгляда, полного удивления. Деметра с трудом удержалась, чтобы не прыснуть. Сверток с весело гукающей маленькой богиней в сильных руках подземного повелителя смотрелся нелепо. Сам Владыка смотрелся ещё нелепее – с растрёпанными волосами, взмокший (тоже рожал, что ли?), бледный, совсем юный с виду, да ещё эта ссадина и совершеннейший ступор, будто поймал взгляд Горгоны…
- Брат, - сказала Деметра, удивительно легко выговаривая это слово. – Ты стал отцом. У тебя красивая дочка. Радуйся, брат!
Он вскинул было на неё взгляд, услышав непривычное обращение, но тут же вернулся к личику дочери, к беззубой лукавой улыбке, к маленьким ручкам, норовящим ухватить отца за длинные волосы.
На вечно суровом лице медленно, по капле проступала улыбка.
Гестия говорила, он совсем другой, когда улыбается, - вспомнилось Деметре. Только вот я его раньше таким не видела. Что же с тобой было, невидимка? Во что ты влез, в какие игры играл, с кем вёл войны, почему поседел раньше братьев?
Гестия, жаль, что тебя тут нет. Полюбуйся: улыбается, как идиот. Сам не осознаёт, что у него с лицом. Геката воздухом поперхнулась, когда увидела (всеми тремя головами!), из комнаты исчезла, только чтобы на это не смотреть.
- У неё твои глаза, - тихо сказала Персефона с ложа. – Видишь?
Аид немного опомнился. Подошёл, опустился на ложе рядом с женой. Он старался удержать улыбку, но она упрямой приливной волной всё лезла и лезла на лицо – глупая, не владыческая, молодая.
- Да. Она похожа на тебя.
- Да.
Кора взяла его руку в свои ладони, поднесла к своим губам, нетерпеливо впитывая глазами эту улыбку – первую его улыбку, которую она видела.
- Ты рад, мой царь? Я угодила тебе?
Он передал дочь в её руки, сам наклонился и прижался губами к влажному лбу жены. Что-то прошептал, от чего Кора вся расцвела.
Деметра молча повернулась, скользнула за дверь – всё равно они её не видят и не слышат.
Ревности не было. Была почему-то усталость. Напиться бы из Леты, что ли? Глотнуть – и ненавидеть его как прежде…
Коридоры подземного дворца дышали желанной прохладой.
Возле входа в гинекей настороженной крылатой тенью торчал Железносердный. Под глазом у Таната неясно синел след владычьего кулака: Аид редко позволял себе врезать без ответа.
На Деметру бог смерти посмотрел подозрительно.
- Чего уставился, - буркнула она без всякого запала. – Иди уже пряди резать. У меня внучка родилась.
Проводила взглядом мелькнувшие черные перья и только тогда расхохоталась.
Внучка родилась и брат объявился. Пять веков был чужаком, а тут вдруг – ррраз! И брат, и зять… И внучка – вот это главное.
Геката ждала её при выходе у дворца, во главе толпы остальных подземных (Ламия, Эринии, Эмпуса, даже Харон с веслом наперевес, позади еще несколько сотен харь). С привычной, таинственно-ехидной усмешкой.
- Что скажет нам, подземным жильцам, Плодоносная?
- Войны окончены, - тихо проговорила Плодоносная, устремив взгляд куда-то в себя. – В подземный мир пришла великая радость. Радуйтесь!
И протянула пальцы, наполненные неожиданной силой, поднимая из земли мертвого мира благоуханные, весенние цветы – символ новой жизни.
«Радуйся, брат!» - безболезненно и весело отдалось в висках.
Комментарий к Радуйся, брат (Деметра)
Илифия (Илифии)- богини-помощницы при родах.
========== Тополь помнит (Левка) ==========
Вот всё и кончилось.
Он прибрел, чуть пошатываясь и не оглядываясь туда, где протискивались в расселину стонущие тени. Коснулся перемазанной ихором ладонью серебристой коры. Оперся спиной о ствол и медленно сполз по нему. И теперь вот сидел на черте пограничья – ссутулившийся и хмурый, и черные волосы, которые больше не сдерживались ни венцами, ни шлемами, беспрепятственно текли на плечи. С пальцев, обожженных Кроновым Серпом, медленно скатывались в воды озера Амсанкт прозрачные капли ихора. Такие же капли – ихора? еще чего-то? – дрожали на ресницах того, кто смотрел в черные воды. Смотрел, щурился, шевелил губами, будто вел беседу с кем-то далеким.
Тополям не нужно слушать. Не нужно смотреть, переспрашивать глупое: «А почему ты такой? А что кончилось?» Тополям нужно только заслонять того, кто сидит под ними, от здешних блеклых лучей. Дарить запоздалое серебро листьев – осторожно бросать ему на плечи, украшая черный гиматий диковинной вышивкой.
Вспоминать вместе с ним. Это так просто – вспоминать, особенно когда всё уже кончилось. Тополя хорошо умеют помнить, иначе они не росли бы по берегам Озера Мнемозины.
Ш-ш, - шепчет тополь, - тише, милый. Вот, я подарю тебе еще листок, он запутается в твоих волосах – серебро на черном. Кажется, повеяло бризом, хотя здесь, на черте пограничья, на мысе Тэнар бризы редки и опасливы. Но я привыкла чувствовать родную соль каждой веткой, каждой пядью коры. Жаль, сестры не поют у здешних скал, тогда вспомнить получилось бы еще лучше, потому что в тот вечер они пели…
- Пахнет бурей!
Деро – пышная, с волосами, отдающими ясной прозеленью, - радостно взвизгнув, взлетела на гребне волны. Поймала яркую рыбку, смеясь, чмокнула в бочок и выкинула в море.
Евмола и Лигея затянули песню о белых барашках волн (у них и волосы были белые, пенные), проказница-Прото тут же в шутку затянула: «мягче волн у любимого кудри», смешливый хор поддержал.
- Нимфы на берегу водят хороводы, да, хороводы, - щебетала маленькая Фоя. – Пойдемте и мы водить?
Море ласково качнуло в ладонях, ехидно поменяло цвет с бирюзовой голубизны на тревожно-синий. Налетевшая волна потащила с собой – пошли, поиграемся! – и из глубин Левка выплыла, откидывая с лица текучие пряди и хохоча.
- Они не просто водят хороводы, - сказала, вглядываясь в берег. – Кого они могут тут ждать?
- О-о-о, - заворковали сестры. – Кронидов, Кронидов! Ах, Зевс, ах, Посейдон…
Левка упруго оттолкнулась от волны, с любопытством прислушалась к зовущим песням нимф. О Кронидах помнилось немногое. Филира, дочь Океана, рассказывала о Кроне, который заглядывался на неё: «Только он же детей глотает! Да чтобы я – с этим живоглотом…!!» А теперь дети, которых когда-то глотали, решили воевать с отцом, но это совсем неважно (вот еще – война!) – а важно другое: эти Крониды – они красивые? А петь умеют? А целоваться? А они любят море?
Нимфы мелькали лесными тенями, показывали белые зубы в улыбках, махали, звали: «Сюда! Споём!». Когда Левка с Евмолой ступили на берег – кинулись им навстречу, наградили белыми венками (Левка смеялась и отдаривалась ожерельями из ракушек), потянули в круг. Без умолку тараторили о Кронидах: Посейдон – такой озорник! Как глянет, как ущипнет! А в прятки вообще лучше всех играет! А в догонялки! А если догонит – тогда о-о-о!
О Зевсе не говорили – вздыхали мучительно и страстно, и Левке даже стало интересно: почему все время «Ах»?
- Их же трое? – в это время допытывалась сестра. – А каков третий?
Нимфы смеялись, махали руками, делали страшные глаза. Третий – тайна. Третьего пока никто не видел, а братья о нем мало что говорят, даже имени не называют. Сколько упрашивали его привести, познакомиться – так всё нет, нет… Мрачный, говорят. Неуживчивый. Ох, скорее бы пришли, если бы пришли, ах, Зевс, ах, Посейдон…
Юные боги явились внезапно – вышагнули из воздуха едва ли не в танцующий круг. Приземистая, с растрепанными волосами фигура тут же взревела: «У-у-у, красотульки, заловлю!» - и нимфы с радостным визгом брызнули во все стороны (не очень-то, правда, торопились). Посейдон, подумала Левка. А вон там – Зевс, правда, его почти совсем не видно, его окружили сестры, шепчут, тянут, обволакивают песнями…
Потом она поняла, что из воздуха шагнули трое, а не двое, и взглянула на третьего, и море отступило и смолкло, а потом втиснулось внутрь и захлестнуло, приливом толкнуло в спину, навстречу к черноволосому юноше, стоящему на песке и с легким интересом озирающему море.
Словно в бухте появилась еще одна скала.
Скала, - думалось ей, пока брала его за руку, шептала, тянула за собой к уютному проему меж валунов, где было постлано травянистое ложе. Твердые, уверенные руки, губы жгут как раскаленные на солнце камни, взрослая, не юная непоколебимость взгляда даже в момент любовного пика. Ты не сын Крона, ты сын скал и ночи, не потому ли ты так зачарованно смотришь на море? Море красивее всего ночью, когда оно, сияя, разбивается о скалы. Смотри, у меня в глазах море – красиво, правда? Только не уходи, милый, не уходи, потому что морю бывает скучно без скал, к которым можно приникнуть грудью. В конце концов, не будешь же вечно перешептываться волнами.
- Как твое имя?
- Левка.
- Я…
Уже потом она узнала – Аид. А тогда смеялась, уверяла, что будет звать его «милым», звала приходить, даже не осознавала – вслух или про себя. Не к ней приходить – разве можно удержать такого? Но вдруг ему понравилось море, или сестры, или бухта…
«Я приду. К тебе, если захочешь».
Показалось? Нет? Он не говорил, только смотрел – и она не выдержала, посмотрела в ответ: «Я буду ждать одного тебя, даже если ты не попросишь об этом».
И устыдилась, отвернулась, смешивая свои серебряные, скользкие пряди с его черными, жесткими, вслушиваясь в подступающую бурю, а потом уже было ни до чего, только усиливающийся ветер, и приливные волны, обрушивающиеся сверху, и переплетенные пальцы, и белые лепестки от растерзанного венка, и её собственный задыхающийся шёпот:
- Так просто… ты – скалы… я – море… Не останавливайся, только не останавливайся…
Когда он ушёл, она не стала нырять в безумствующее море. Сидела на берегу, смотрела на взлетающие, тяжкими молотами ударяющие в берег волны. Внутри было тихо и радостно, предвиденье – наследство вещего отца-Нерея – говорило: вернется. Вернётся…
Он вернулся, и была ясная ночь, полная поцелуев и насмешливого шепота волн. Потом другая – когда воды искрили черным и серебряным. И та, когда звёзды смотрели из глубин синими глазками. Ещё в одну море приукрасилось драгоценностями.
А между ночами было остальное, неважное – песни с сестрами, ожерелья, венки, война…
- Ты нас забыла! – дулась Лигея. – Забыла! Ждёшь своего… как его там!
- Собственница… - громким шепотом подсказывала Прото и норовила залепить комком сырого песка.
А хохотушка Деро вспоминала его второй приход: тогда он шагнул уже с колесницы, немного неловко, потому что только учился. Сказал: «Я к Левке». А когда сестры попытались его увлечь в танец, одарить ласками…
- Видали вы рожу Таната Жестокосердного? Ну, и не надо, идите, на старшего Кронида посмотрите! Главное, он нам как глухим: «Я к Левке» - но уже таким тоном, что берег опустел! Диона вообще призналась, что чуть не захлебнулась, так в море кинулась…
И поглядывала с уважением и с удивлением, многие так поглядывали. Это ж надо, Кронида к себе привязать! Не на год, не на десятилетие – на век!
Только Несея – наверное, она была всем недовольна, потому что старшая – глядела подозрительно и все предостерегала:
- Смотри, дождёшься беды с этим своим. Нимфы его боятся. Сама знаешь, что шепчут: угрюмый, неуживчивый… чего смеешься?! Я заплывала к Фетиде, говорила с Герой, его сестрой. Знаешь, с кем он дружен?! С Танатом! С подземными! А ей он Лиссу прислал – это сестре-то, как служанку! Берегись его! И что он всё молчит, слова не допросишься – ой, не к добру…
Левка прыскала мелким смешком и норовила попасть в лицо сестре рыбой.
Интересно, кто эта Гера? И кто эти нимфы, которые так обзываются? Наверное, совсем дуры. Её милый очень даже хорошо разговаривает – и глазами, и вообще.
- Вчера с Гелиосом обкатывали новую колесницу, - задумчиво перебирает ракушки, вертит в сильных пальцах. – Носом двор три раза вспахал. А колесница ничего – хорошая.
- Завтра к кентаврам, на запад. Мы стягиваем войска. Правда, непонятно, откуда лучше бить… - взгляд бесцельно скользит по небу в веснушках звёзд.
- Зевс слопал Метиду. Теперь мается головными болями. По-моему, у него семейное, - она любит его усмешку – прохладную, как морские глубины перед рассветом.
- Я был в подземном мире, - так же просто, как обо всем остальном. – Тебе бы там не понравилось. Разговаривал с Нюктой. Ты знаешь что-нибудь об Ате? Да, Обман, дочь Эреба. Она теперь с нами.
Он мог являться каждую ночь. Мог исчезнуть на год, на пять лет, на восемь, но это было просто, совсем просто. Слушать сплетни ветров, и ловить губами прикосновения их крыльев, и представлять, что этот же ветер где-то касается его загоревших щек, обветренных губ, упорно не выгорающих на солнце волос. Качаться с сестрами на волнах, и ловить, ловить взглядом призрачную фигуру на берегу, и жадно впитывать новости чуждой войны, потому что иногда голоса сестер сбиваются на опасливый шепот, и среди другого, неважного – «Офиотавр», «крепости», «войска Крона» - нет-нет, да и мелькнёт: «Аид» - и тогда сердце горячо поправляет: «Милый»…
Потом он исчез надолго, и закаты стали алыми, как огонь, и сестры начали обходить её стороной и много, слишком много говорить о Зевсе и Посейдоне, и в их песни тоже пришла война, в них звенела слава одного и сила другого…
- Черный Лавагет! – выплюнула Несея, выносясь на берег с волной. – Так его теперь зовут, твоего милого. Гнев Зевса и Страх – еще его зовут так. Хочешь услышать, что он творит там, на суше? Слушай!
Море разбавило воды кровью заката. Или чьей-то чужой – смертной, горькой, пролитой недрогнувшей рукой. Волны пылали – отражением чужих пожаров, несущих страх с именем Старшего Кронида. Несея говорила долго. Левка слушала молча, глядя на сестру потерянно, не пряча своего страха.
- Ты думаешь… - осеклась, потом прошептала: - ты думаешь, он больше не придёт? Совсем не придёт?!
Несея молча уставилась на нее. Развернулась, нырнула в волны, окрашенные жутким багрянцем, оставляя после себя ужас вопроса: вдруг не придёт?!
Но он пришёл. Задержавшись на полвека. Шагнул на мгновенно опустевший при его появлении берег. С застывшим, ничего не выражающим лицом оглядел море.
С гиматия на песок тихо сбегали алые капли, панцирь пропах дымом, а взгляд впервые остановил Левку, бросившуюся с объятиями.
Во взгляде было какое-то селение. Разгул опьяневшей от крови солдатни. Женщины, тщетно обнимающие колени, повинные только в том, что их мужчины решили принять сторону Крона. За селением –город. Еще крепость, еще селение…
- Знаешь, мне нравится, когда они меня узнают, - выговорил хрипло, - в первые годы еще пытались… А теперь, стоит мне появиться – и это ломает любое сопротивление. Лучше армии. Они даже не пытаются спрятаться. И всё реже умоляют о жизни. Просят только, чтобы быстрее.
Сделал тяжелый, неверный шаг, покачнулся, словно был пьян от горечи, от взятой роли, от чужих смертей… Уселся на песок, обхватив голову руками, чтобы не слышать криков, постоянно идущих рядом. Когда Левка попыталась обнять – вздрогнул, скрючился, как от боли, вцепился пальцами в берег, как в последнее, что осталось настоящего и чистого…
- Не тронь меня! Не тронь! Отравишься…
Когда он зарыдал – сухо, без слез, вжимая забрызганную кровью щеку в песок, Левка присела рядом. Гладила вздрагивающие плечи, шептала о том, что все хорошо, и что море сегодня прекрасное, и что нужно было прийти раньше…
- Меня боятся называть по имени.
Она расчесывала ему волосы. Он смотрел на море, жадно, полной грудью дышал – она догадывалась, что после пожаров, но молчала.
- Зевсу нельзя в это лезть. Да и Посейдону.
Его не ждут на Олимпе. Он обронил между делом – «Гестия плачет», и Левка чуть было не разозлилась. Вы толкнули его туда, думала она, орудуя гребнем. Сделали Страхом. А теперь сделали так, чтобы ему некуда было возвращаться. Разве можно возвращаться куда-то, где при виде тебя плачут?! Где о тебе только сожалеют? Где, того хуже, тебя боятся?
- Милый? Ты же еще придёшь? Ты придёшь?