Он кивнул, не отрывая взгляда от моря.
И продолжил приходить и исчезать, как раньше, только сестры теперь смотрели с опаской, но это было совсем ничего, зато она сложила новые песни – о любви к невидимке, и о черноволосом колесничем, и о том, что от моря может тянуть новыми встречами. Красивые песни, протяжные – ничего, что приходилось их петь одной.
Она жалела только, что не было детей. Левка много раз говорила милому, что хочет родить от него – говорила просто так, чтобы показать свою любовь, потому что уже в первый раз он запретил ей даже думать об этом, и в душе она смирилась. Нельзя отдать всего себя войне, когда у тебя есть семья. Наверное, это правильно. А войне приходится отдавать себя до конца – чтобы потом однажды наступила победа.
Победа.
Сёстры в ту ночь пели особенно радостно, переливчато – она слышала их с берега, где на всякий случай ожидала: вдруг? Море было немножко горячим, а небо нависало недовольно, остывало, раскаленное, после неистовости последнего боя, но от этого песни о победе были особенно прекрасны, и волны сами лезли под ладонь ласковыми щенками – они тоже знали, что такое победа…
- Устал?
- Да.
Она смотрела, как он зачерпывает обугленной левой ладонью воду, плещет на ссутуленные плечи. Как со вздохом вытягивается на влажном песке, подставляя тело под ее ладони. Хотелось спросить: а что теперь, раз победа? – но в его глазах она прочитала это сама, увидела три жребия, назначенных на завтра.
Море, небо, подземный мир в соседстве с Тартаром.
- Ты будешь приходить?
Он всё-таки был смешной. Зачем приходить, если можно пойти следом? Неважно, куда, вещий старец Нерей – отец – всегда говорил: обращай внимание только на важное. Важно – за кем, а куда – неважно.
Море дышало победительным спокойствием.
Ананка, - взмолилась Левка в остывающее небо, - дай ему море. Он ведь любит море, я знаю, насколько. Дай ему покой, и ласку глубин, чтобы затянуть раны внутри. Дай отдышаться от проклятой войны, с которой они вросли друг в друга. Мне неважно, я пойду за ним всё равно. Но если всё кончилось – дай ему море…
- Подземный мир, - немного стеснённо сказала Деро. Смущённо дергала себя за волосы. – А у нас – Посейдон… А ты… не знала?
- Знала, - спокойно сказала Левка. Утреннее море было холодным и белесым – притворялось, что не помнило о ночной ласке. – Сёстры поют.
- А-а… попрощаться ждёшь? Да?
Левка молчала. Знала – он больше не придёт. Ни попрощаться. Ни сообщить эту новость. Ни вообще. Чтобы не искушать себя и её, не позвать случайно за собой под землю – говорят, там только смерть, и все воды ядовитые, а жить только чудовища могут.
Сестра с разбегу бросилась в волны – те обдали её брызгами пены. К Левке волны прикатились тихие, бледные, грустные. Она погладила их ладошкой. Сказала:
- Вы очень красивые.
Нужно было непременно насмотреться на море, впитать глазами, ощутить кожей, унести соль на губах. Чтобы потом не жалеть, не скучать. Чтобы не было искушения вернуться.
Сестры тосковали и пели, тянули руки из волн. Чувствовали близкое расставание. Левка фыркала под нос, собираясь в своей пещере: когда идёшь жить в подземный мир, надо к этому относиться очень ответственно. Вот, например, взять сырные лепешки. И хороший гребень. Ожерелья из ракушек пригодятся - дарить подземным. Хитон… а, ладно, один сойдёт, остальными на месте можно обзавестись.
Когда она выглянула из пещеры, море было ласково-бирюзовым, а сёстры качались в волнах.
- Мы проводим тебя до мыса Тэнар, - сказала Несея. – И споём напоследок.
Песни напоследок были дурацкие и смешные: о нереиде, которую суровый Эрот покарал любовью и заставил сойти в мрачное царство теней. Левка не выдержала, на прощанье залепила рот Несее песком – чтобы не сочиняла дурацкие песни. Потом выскочила из воды и зашлепала по скалам с узелком в руке, распугивая тени. А что, ей можно, она вообще-то к своему Владыке идёт. Миновала Амсанкт – черное озеро на пограничье.
На асфоделевых полях она запела – от полноты чувств, радостно, и изумленные тени потекли к ней поближе, слушать.
И вообще, не такой этот мир был ужасный (а что ужасный – то неважно). Гипнос любил сырные лепешки. Нимфы Коцита любили чесать волосы на берегах. Почти все любили песни нереид, а Эмпуса оказалась очень интересной сплетницей.
Правда, море в снах волновалось, стонало и звало, и волны протягивали руки навстречу, и тогда она открывала глаза, смотрела на лицо своего Владыки – напряженное, изнуренное даже во сне – и шептала морю: «У тебя много нереид. А у него – одна. Ему я нужнее».
Какой бой он вёл на этот раз? От нимф она слышала, что мир не признаёт нового царя, что скоро может грянуть бунт, но догадывалась, что битва ее милого – глубже и страшнее. И старалась не мешать.
«Ты так долго не видел штиля, мой милый… Только штормы. Только война. Даже когда не война – все равно война. Разве могу я мешать тебе – домашним очагом на поле брани? Вспомни обо мне, когда твоя война закончится – хорошо? Вспомни, когда наступит штиль».
«Начнётся штиль – и я о тебе вспомню» - откликнулся он тогда. Взглядом. Взглядами они скоро будут говорить в последний раз, на берегу Амсанкта…
Мир замер – копил угрозу несколько дней. Припрятывал, как жадный пёс – кость. Нимфы разбегались и не хотели петь, Гипнос – и то не залетал, Левка бродила по саду из гранатов и черных кипарисов, вслушиваясь в полный нетерпения воздух…
- Бой скоро, - прозвучало тихо и спокойно из-за спины. – Бой скоро, и он проиграет в этом бою из-за тебя. Ты тянешь его назад, в юность, в верхний мир, в море и солнце. Пока ты здесь и заставляешь его жить – он никогда не станет Владыкой, нереида.
- Кто ты? – спросила Левка. И, помедлив, разобрала:
- Та, которая говорила с ним с самого начала. *
- Тогда почему говоришь со мной?
- Потому что ты держишь его. Заставляешь свернуть с пути, который прописан для него с детства. Ты полюбила не того, нереида. Он должен стать Владыкой Подземного мира. Должен был стать им с самого начала. А он всё еще лавагет-невидимка, только из-за тебя.
- Что я могу сделать для него?
Она прикрыла глаза, а когда открыла – под ногами мягко журчала тонкая речушка с ядовитой водой. Амелет, вспомнила она. Кронова речка, неспособная убить бога, но могущая отнять жизнь у нереиды.
Сейчас, - подумала она, опускаясь на колени (голос убаюкивал, нашёптывал, торопил). Нет, не сейчас, я не могу не увидеть его напоследок. Ядовитая черная вода дрогнула в пригоршнях, и голос из-за плеч покладисто согласился:
- Хорошо. Увидишь в последний раз, если успеешь добраться до дворца. Но помни, что о нашем разговоре он узнать не должен.
- Я же совсем не умею врать…
- Не бойся. Я тебе подскажу.
Левка кивнула, поднося к губам чёрную воду. Глотать оказалось нестрашно – холодно и немного горько, и вяжет внутри. Страшно было потом бежать по объятому пламенем бунта миру, по каменистым осыпям – от Амелета к его дворцу, спотыкаясь и падая, чувствуя, как внутри нарастает ледяное жжение, опасаясь не успеть…
- Мне… очень… почему-то… хотелось пить…
Отец говорил: не замечать неважного. Её прощальные поцелуи, его пальцы на плечах: «Ты напилась из Амелета?!», и спины скакунов, и злой воздух подземного мира, хлестнувший в лицо, и хохот бунтовщиков – это было неважно.
Важным оказался берег, на который он её опустил, и лучи солнца – о, солнца! – и соль моря, летящая от мыса Тэнар, и его лицо над ней – лицо Владыки, для которого больше нет преград.
Хорошо, вздохнула Левка. А теперь не задерживайся. Пальцы были сухими и морщинистыми, подлый Амелет отнял у неё юность, но глаза смотрели молодо, она чувствовала. Тебе нужно быть Владыкой. Мне уже никем и ничем быть не нужно. Только вспомни обо мне, когда всё закончится, хорошо?
Владыка понял и стиснул губы на прощание знакомо – как стискивал юноша-бог на берегу у моря.
И она обрела корни, и кору, и серебряные листья, которые вечно опадают, чтобы тут же смениться новыми, и вслед идущему от берега Амсанкта Владыке что-то чуть слышно прошелестело: «Будь счастлив» - но он не обернулся, потому что там, внизу ждала Судьба.
И потому что до штиля было далеко.
Цепляться корнями за иссохшую землю, смотреться в черную однородную воду Амсанкта, ронять листву и ощущать редкие порывы морского ветра, и слушать жалобы теней – это всё очень просто.
Особенно если кого-то ждёшь.
Ветви, которые когда-то были руками, касаются плеч его-сегодняшнего. Тополь заглядывает в озеро и видит там бесконечную память. Рыжую девушку, танцующую на зеленой поляне. Суды над тенями. Интриги. Противостояния.
Листья, когда-то бывшие волосами, касаются других волос – черных. Запутываются в них, прорастают серебром седины. Ранним? Поздним? Какая разница, раз всё закончилось…
- Левка, я вспомнил, - читает тополь по губам. – Левка, всё закончилось. Я удержал. Я – опять невидимка. Хочешь, исчезну, Левка?
А может, он шепчет что-то другое и кому-то другому – тополь всё так же будет обнимать за плечи, печально кивать, нашептывать свое, ободряющее…
«Я не знаю, с какой битвы ты вернулся, но ты молодец. И я тоже помню. Только не надо исчезать, хорошо? Смотри, у тебя даже нет твоего шлема. Лучше иди домой. Она очень красивая – твоя жена, я видела. Я думаю, она там тебя ждёт. Я понимаю, милый: бывают такие битвы, после которых воины не возвращаются. Даже победители растворяются после них в своей боли, в пустоте потерь – потому что они чувствуют себя побежденными. Но пусть сегодня будет иначе, ладно? Пожалуйста, просто иди домой и вспоминай меня изредка, с улыбкой, и будь счастлив, пожалуйста, милый, будь наконец счастлив…».
Тополь щедро дарит серебром, шелестит и гладит ветвями по плечам. Но тот, кто сидит над чёрной водой Амсанкта, глядя в лицо своего двойника-отражения, никуда не собирается.
Может быть, он просто вспомнил не всё.
Или у него нет дома.
Или он не понимает язык тополей.
Комментарий к Тополь помнит (Левка)
* отсылка к роману, соответственно, к Ананке-Судьбе. Извиняюсь, но без неё в этом моменте было не обойтись.
========== Любовь не умеет проигрывать (Афродита) ==========
Йи-хаааа! Диссер защищен, и мы отожжем, как я обещала! Всем огромное спасибо за поддержку и переживания, и - внимание - я обещала “ай л би бэк”, я таки вернулась!
Пы.сы. Лена, с Днем Рождения! Скромный подарочек от скромного автора)
- Капельку на запястье… капельку на шейку. А волосы лучше вот так приподнять, посмотри, как тебе идет с гребнем?
Подземное дитя Макария полагает, что ей больше идет с распущенными и при обруче. Не говорит – мягко, ускользающе улыбается. Но от Афины разве скроешься?
- Оставь её, Афродита. К чему…
Пеннорожденная в притворном ужасе закрывает ушки Макарии ладонями.
- Не слушай ее, дорогуша, ой, не слушай! Она готова надевать пеплос одного фасона целых три дня, можешь себе представить?!
Афина подмигивает, обрисовывает губами: «Да, у меня еще и шлем вместо прически!» - и улыбка Макарии становится более живой и открытой.
Афродита порхает у ларца с драгоценностями, перебирая нитки бус. Прикидывает: что больше пойдет к черным глазам царевны?
Геба украдкой косится на мать. С сожалением: эх, не насплетничаешься, не нахихикаешься вдоволь! Гера замерла у стола с рукоделием, с остервенением втыкает иглу с золотой нитью в платок с вышивкой. Не вышивает – разит иглой ткань.
- Да, да, дорогуша, вот так. Только с черным жемчугом. Ах, не вертись, - Афродита изящно всплескивает руками. – Глаз нельзя отвести! Попомни мои слова: все мужчины сегодня на пиру…
Макария улыбается ускользающе, мягко и таинственно, но не пытается стянуть с шеи нитку черного жемчуга.
- Нерей мне не нужен. Он уже старый.
Афина щурится на племянницу оценивающе: поклясться могла бы, что той не нужен не только Нерей – вообще все олимпийские мужчины. Может, есть кто-то… Но за улыбкой Макарии – подземной, неуловимой – не понять, не рассмотреть, даже проницательным глазам Промахос.
- Старый – не старый! – взмахивает руками Афродита. – Дело не в этом! Дело в искусстве! Заставить их смотреть! Не дышать! Слюни пускать! Заставить воинов и правителей почувствовать себя мягче глины! Владеть оружием красоты и любви в совершенстве – чтобы никто не устоял…
Макария смущенно колупает резной нарцисс на браслете.
- Красотой – этому придется учиться долго. Мне проще мечом… - и смеется, когда Афродита округляет глаза от ужаса.
- Ну-у, куда нам, бе-е-едным, - шутливо блеет Геба, - до тебя, Пеннорожденная! В этом искусстве с тобой ни одной женщине не равняться! Вот уж точно – никто не устоял и не устоит.
- Был один, - едко произносит вдруг Гера. – Хочешь рассказать об этом, Киприда? Но кому охота болтать о поражениях, правда?
И идет к двери, и Афродита прекрасно знает, что сейчас Афина закатила глаза. Промахос всегда так делает, когда мачеха в дурном настроении.
А Гера сегодня явно в дурном настроении: Зевс опять спутался с какой-то смертной…
- Афродита?
Макария просто смотрит с любопытством. Геба замерла – раскрыла рот, как голодный кукушонок из гнезда. Сплетню ловить.
- Да?! Что? Кто один? Чтобы устоял?! Перед тобой?! Да кто бы мог…
У Афины на лице – новая мина. Обозначает: «Сейчас я представлю себя в шумной битве. Или нет, за ткацким станком. Станок жужжит-жужжит, заглушает ваши бабские сплетни…»
Афродита смотрит на эту мину. На дверь, закрывшуюся за Герой. На любопытную мордашку Гебы и таинственную – наследственную улыбку Макарии…
Потом начинает хохотать. Заливисто, разбрызгивая золотистые пряди волос. Красиво – она все всегда делает красиво, изящно прикрывая рукой ротик…
- Да, был! О-о, девочки, был! Афина, не надо такого лица: это история интереснее любой битвы. Впрочем, это и есть сражение.
Может даже – война, - думает Афродита, мимолетом любуясь своим отражением в серебристых гладях. – Несколько битв. Перемирия. Победа одной из сторон. В конце концов: почему эти воинственные девственницы вечно думают, что в любви недостаточно войн? Это они-то, даже мельком не знавшие такого чувства?
Дудки вам, Афина и Артемида. В войне нет ничего, чего бы не было в любви. Осада и взятие крепостей, кровь и предательства, отчаянные атаки и соль поражений на губах… И вечное желание добычи и власти: больше, больше!
Летящие стрелы, переломанные копья… я пережила войн едва ли не больше, чем вы. С золотистыми, не испятнанными кровью волосами. Не надевая шлема, не грязня ручек. И не нам с вами считаться трофеями и победами.
Но вот вспомнить ту войну…
Даже не просто смех. Мурашки по коже – не поймешь, от чего.
Брррр….
*
- Бррр! – капризно сказала она. – Какой холодный дворец! Там, где я родилась, было теплее!
На самом деле, на Крите сейчас вовсю резвился Борей. Но просто приятно было наблюдать, как вокруг нее суетятся два этих… Кронидов, да? В общем, сыновья какого-то там местного царя. Царь что-то там отрубил Урану – а что – совсем не важно! А потом взбилась пена, а из пены и океанских волн поднялась она, и вот это было уже важно.
Руки в каменном зале немножко покрылись мурашками и начали терять нежно-перламутровый оттенок. Зевс подошел – с горящими глазами. Набросил на нее плащ, многообещающе коснувшись щеки.
«Победа», - тихонько пропело внутри…
За первым братом, чуть ли не отталкивая его, спешил второй: накинул на нее леопардовую шкуру. Сам выпятил грудь (сопровождавшие на Олимп Киприду нимфы восхищенно ахнули), заговорил, что вот, ничего, отогреем! И пир устроим в честь прекрасной, и танцы…
«Победа», - гудело внутри, пока она улыбалась второму – Посейдону. Светлый взгляд обежал пускающих на нее слюни кентавров, каких-то мелких божков… Победа-победа-победа…
Третий брат. Взгляд налетел на него с размаху, кубарем полетел дальше, словно путник, запнувшийся о порог.
«Наверное, я совсем синяя, - подумалось в ужасе. – Нет, волосы растрепались. Нет, еще хуже: у меня что-то к губам пристало!!!»
С чего иначе третьему Крониду смотреть на нее, как на ядовитую змею?!