- Бррр, - повторила она жалобно. Вдруг проникнется – прикажет подбросить огня в очаг, плащ свой пожертвует (хотя чего там зариться на обтрепанный хламис!).
Третий зевнул из угла, куда шагнул сразу же, как оказался в зале.
- Ты ее пугаешь, Аид! – прошил неловкую тишину возмущенный голос младшего – Зевса.
Афродита с уважением пронаблюдала, как поднимается черная бровь.
- И?
Грубиян, - подумалось обиженно. Пусть подавится своим хламисом – от него, похоже, и тряпки не допросишься. Все равно – победительница. Зевс повержен – чуть дышит. Посейдон пленен – взгляда не отводит…
Остальные готовы ей сандалии целовать.
А этот еще сокрушаться будет. Может, даже начнет обожать исподтишка – откуда она знала, что так бывает? Любовь знает все. Грубить, не замечать, бросать огненные взгляды…
Ну уж, этот хламис она ему еще припомнит. Уж он-то будет ее просить на коленях и никак иначе. В противном случае ему придется ее похитить.
А пока нечего смотреть на эту ходячую оскомину.
Годы на Олимпе оказывались легкими и бестревожными. Война шла – где-то и чья-то там. Мужчины воевали прилежно, но это было неинтересно. Собственная война – вот что было важно.
Даже жаль, что не было соперниц. Гестия не очень-то и красива, а Деметра… ну, эта вообще корова со своими цветочками и вздохами по Зевсу. Фемида-правдолюбка, потом вот Ата…
Разить было легко. Удар – покоренный взгляд. Мимолетная улыбка – затрепетавшее сердце в ответ. Танец – ворохи цветов от новых почитателей. Симпатичные смертные, смазливые божки, бесконечный шепот сердца, сладкая мука: тебя должны любить все. Все-все-все…
- Нет, ну какой же он бесчувственный, - вздохнула Ата-Обман. Всплеснула руками, щуря хитрые изумрудные глаза. – Подумать… все вокруг! Глаз не сводят! Душенька-красавица!
А этот по подземному миру шастает. Один в один – мой братик. Я рассказывала тебе о своем братике, милочка?
- Только не надо рассказывать о нем на ночь, дорогая, - легкая улыбка скрывает капризное подергивание губ. – О твоем братике наслушаешься… И говорят, что Аид не ценитель… женской красоты.
В конюшне грохнуло. По воздуху промчалось что-то белое, заливающееся дурным смехом. Голос, полный холодной ярости, прогремел вслед: «Если ты, легкокрылая тварь, еще раз…»
Дальше последовал оборот, от которого заикали даже кони.
Явившийся из конюшни Аид удостоил Ату мимолетным взглядом. Афродите попало еще меньше: тень взгляда, легкий отзвук, эхо…
- Ходят слухи, - мечтательно протянула Ата, вглядываясь в спину уходящего, - говорят, он ездит в одну бухточку. К одной нереиде. Влюблен – аж глубже ушей!
- Она влюблена, - сквозь зубы поправила Афродита.
Любовь знает все, и иногда от этого знания устаешь.
- Пояс, - промурлыкала Ата. – Ставлю свой пояс ковки Циклопов. Он как раз подойдет тебе: им можно одурманить и приворожить любого… Ставлю свой пояс на то, что ты не заставишь его полюбить себя.
Наконец-то, подумалось весело. Пояс – это хорошо. Вызов – это еще лучше. Любовь любит вызовы. Даже такие простые.
Он – воин. Что нужно воину? Тихий очаг, вкусная еда, покой… что еще он мог найти в той нереидке?
И вообще, Любовь знает, что путь к сердцу мужчины…
Когда он в следующий раз появился на Олимпе – через три года и после битвы – она торжественно преподнесла ему похлебку своего приготовления.
После первой ложки он наконец посмотрел на нее. Долго смотрел. Не меняясь в лице – лицо у него вообще было невыразительным – зато вот во взгляде мелькало что-то такое…
«Побе…?» - робко шепнуло сердце.
- Так, - выговорил он и отставил миску. – Тартар не так уж страшен.
И прополоскал рот амброзией. Скотина.
Нет, Зевс и Посейдон, конечно, тоже гневались на невоспитанного брата…
Плевались, но гневались.
Афродита улыбалась.
Первое поражение предвещает победу в самом конце.
В новый бой она бросилась нескоро: противнику нужно дать возможность расслабиться. Погулять на свободе, понастроить крепостей, обзавестись знакомствами в подземном мире…
Не подозревая, что на обратном пути из этого самого мира его ждет ловушка.
Бешено несущаяся по воздуху упряжка. Кони храпят, бьют копытами, золотоволосая богиня беспомощно размахивает руками в колеснице… Да, обязательно прорван хитон. На плечике. И сбившееся дыхание, чуть растрепавшиеся волосы, бездонная синь глаз: «Аид, ах, ты спас меня! Какой награды ты хочешь?» Или нет, даже лучше: «Ох, мне так страшно! Может быть, ты меня лучше подвезешь? На своей колеснице?» - а уже потом: «Я совсем не могу идти… ах, как я разбита!»
Или нет, лучше наверняка – всё сразу.
…кони ярились и ржали, и не собирались останавливаться, и у Афродиты начало понемногу замирать сердце. Когда конец этой бешеной скачке?! Возница черной бронзовой колесницы молчал, только выравнивал ход, потом, выпрямившись, шагнул с одной колесницы на другую, перехватил вожжи – и кипенно-белые кони повалились на колени, хрипя от испуга.
Черные разразились издевательским ржанием – они остановились сами.
- Да, дальше не пойдут, - лениво бросил он. – Запрягали идиоты. Со мной?
Покривился, потом пожал плечами. Мол, да, еду мимо Крита. Хочешь – лезь в колесницу. Только не ори над ухом.
- А-а-а-а-а-а-а!!!
Она перестала слышать собственный вопль на полдороги. Колесничий?! Безумец! А эти его чудовища – где таких добыл в упряжку? В мире подземном?
Казалось, она сейчас взобьется в пену, из которой вышла.
На Крите она через силу сумела прошептать о награде. Проклятый Кронид посмотрел на нее – с прозрачно-зеленоватым лицом, хмыкнул: «Да что с тебя взять?» - и укатил воевать дальше.
Битвы, битвы… маленькие сражения. Средние. Крупные. Затишья-перемирия, когда неизбежной казалась победа Крона.
Усмехающаяся Ата: «Я слышала, ты пыталась сыграть на жалости? Разрыдалась у него на глазах. Скажи, какой у него был взгляд? Ну, скажи? Там было про бабские сопли? Хорошо, я не буду требовать невозможного. Он никого не любит. Сделай его своим любовником – и пояс твой».
Пленить тело всегда проще, чем дух. Тело слабое, глупое. Не слушает доводов разума, голоса сердца тоже слушает не всегда. Любовь знает: страсть – проще всего. Одна вспышка, потом развить в привычку, потом… кто знает, что там потом!
Ах, как она ждала его в следующий раз! И ведь как назло – появлялся редко, носился со своим Черным Лавагетством, но потом все-таки явился.
Ворвался во дворец, черным вихрем – не хуже своей колесницы – пронесся по опустевшим коридорам. Грохнул далекой дверью своих покоев.
Когда Афродита, выбравшая убор (нежно-голубой, легкий, многое приоткрывающий и многое сулящий, и пояс – непременно морской волны, пусть помнит про свою нереиду), скользнула в комнату – ей в горло с порога уперлось острие меча.
- Чего надо?
Меча она не испугалась. Знала: Амфитрита ходит в синяках, потому что Посейдон частенько несется по ночам в битву. Зевс просыпался от каждого шороха, тянулся к любимой лабриссе, лабрисса всегда располагалась возле ложа, без нее он не приходил даже к Киприде…
Мягко отвела лезвие, чарующе улыбнулась в мокрое после омовения лицо Черного Лавагета. Пропела слаще кифары любого аэда:
- Тебя давно не было на Олимпе, Ужасный. Ты путешествовал… бился…
- Убивал, - поправил он сухо, недружелюбно глядя на нее. В лицо, хотя должен был – ниже. Мать-Гея, подумалось с огорчением. Он что, каменный?! Афродита подпустила в голос мягкости, и слова полились теплыми струями летнего дождя:
- Убийства – тоже труд. Быть Страхом – тоже битва. После битв воину нужен отдых. Омовение… - она с легкостью покрыла разделявшее их расстояние, положила руки на плечи, встала на цыпочки, чтобы ее губы оказались возле его уха, - пища… горячий огонь в очаге… ложе…
- Угу, - услышала она еле слышно и неопределенно. «Хороший знак?» - усомнилось сердце.
- …женщина на нём, - она теснила противника к победному рубежу. Недовольно отметила, что ложе недостаточно пышное (какой это плацдарм победы?!), устлано какими-то шкурами, ну, ладно, ради выигрыша в этой войне можно потерпеть. – Ты не юнец, Аид. Ты понимаешь, зачем я пришла. Пришла, чтобы остаться…
Ах, как это прозвучало! Пламя в очаге – и то поднялось, зашлось ярко-алым огнем страсти, языки вытянули шеи из очага в праздном любопытстве: вот оно! Противник безмолвствует! Сражен! Отступает!
Он опустился на ложе, не пытаясь снять ее руки с плеч. Пробормотал:
- Ну, оставайся… - и она легко вспорхнула с ложа рядом с ним, изящно повернувшись, сбросила с плеч легкое одеяние, чтобы он мог оценить…
Когда она обернулась, он спал. Мертвенным, тяжелым сном, сжимая в пальцах меч (когда успел уложить его по левую сторону?!), второй рукой вцепившись в одеяло, будто боялся соскользнуть на землю во сне.
- Аид? – окликнула она, переступая с ноги на ногу.
Подлец Кронид отозвался тихим всхрапом.
«Не победа…», - устало вздохнуло сердце. Афродита протянула руку – потормошить спящего – посмотрела на меч, отдернула руку. Подумала мстительно: ничего, голубчик. Утром проснешься – все равно будешь моим. Только устроиться на этом проклятом жестком ложе… да, в соблазнительной позе. Жаль, нельзя пристроить ему голову на плечо. Ну, ничего, главное – проснуться раньше него или вообще не засыпать…
Перед тем, как смежить веки, Афродита явственно услышала хихиканье и шелест крыльев, почему-то показалось - белоснежных.
Разбудило ее встряхивание за плечо. Синяки останутся, - в полусне подумала Киприда, прежде чем открыть глаза и обнаружить над собой лицо Старшего Кронида.
Брррр…
- Посейдон на Олимпе? – вопрос продрал холодом по коже еще больше. Непонятностью. Неуместностью. Какой Посейдон, она же должна ему сейчас сказать, что нужно продолжить ночь…
- Н-нет…
- Сволочь, - выбросил сквозь зубы Кронид. Развернулся, в три шага пересек комнату и исчез за дверью. Только сейчас Афродита поняла, что он стоял в хитоне, при доспехах и опоясанный мечом.
А синяки на плече всё-таки остались – долго сгоняла примочками, по-лавагетски ругаясь сквозь зубы. Думала: ну его, этот пояс. Ну ее, эту Ату. А Кронида - его вообще… в этот, в подземный мир! Правда, толку-то, он же и так туда шастает…
И как это он еще не посватался к воинственной Афине, - истекала ядом Пеннорожденная. Влюбленный в войну чурбан. Солдафон! Его – любовником?! Да один раз с таким… ни за что, да!
- Не получилось, да? – сочувственно кивнула Ата в день победы над титанами. Афродита засверкала зубами, блеснула золотом волос: что?! о чем?! А, об этом, мрачном… который заздравную чашу, как заупокойную поднимает?! Ой, нашла о чем, в праздник-то!
- Дорогуша, мне и Ареса хватает! И… - завела глазки, но не стала перечислять, а то вот, Геба недалеко, а у нее слух ого-го какой, все имена тут же ревнивому Эниалию и выложит. – А с этим… ставка больно высока.
- Правда, - задумчиво согласилась Ата, начиняя оливками пухлый рот, - меняю ставку. Один раз. Одна ночь – и пояс твой. Согласишься, Любовь?
Афродита повела плечами неопределенно, встала с остальными, закружилась в танце, в вихре восхищенных, масленых взглядов.
Любовь обожает вызовы. Преграды. Сложности. Какая радость очаровывать тех, с кем это легко?
А здесь просто не нужно спешить. С таким противником нужны союзники. Поле битвы – получше.
Таланты терпения, гекатомбы хитрости…
Кто сказал, что любовь не умеет ждать? Умеет – когда ей брошен такой вызов.
Союзники прибавлялись один за другим. Нереида Левка - молодец, вовремя ушла с дороги. Зевс - решил, что брата непременно нужно женить.
Безутешная Деметра – настоявшая на том, чтобы дочь вернули ей на восемь месяцев…
Персефона, брезгливо поджимающая губы при упоминании о муже.
Арес на ложе пространно повествовал о кровавых подробностях битв. Афродита щебетала восхищенно: «Ах, какой ты храбрый, какой искусный! Ах, эта Афина ничто рядом с моим Эниалием!» А сама выжидала, готовила удар: подождала, пока Персефона уничтожит Минту – смешное и ненужное препятствие, выждала почти восемь месяцев, чтобы голод тела стал невыносим…
И обрушилась со всем мастерством: ароматом волос, тонкой улыбкой, дразнящими прикосновениями, чувственным шепотом: «Ты разве не соскучился по женской ласке?», многообещающим румянцем на щеках, легким движением обнаженных плеч: «Какой смысл дожидаться ту, которая не любит?»
- А спать с той, которую не хочешь? – спросил он холодно.
“Поражение”, - всхлипнуло сердце. Армия бежала, полуголодные воины попрятались по оврагам, стрелы заржавели в поле. Стены этой крепости не прошибешь: кованы из черствости напополам с упрямством…
Афродита умолкла, спрятала лицо за маленьким зеркальцем в драгоценной оправе - рассмотреть реснички. На самом деле раздумывала: говорить дальше или нет?
Он тогда всё ходил по комнате, ерошил волосы. Она сидела на его ложе - подобрав ноги и глядя с удивлением.
- Какого Тифона? - дождалась вопроса. - На кой тебе? Тот спор с Атой?
Как будто Обман могла утаить что-то от дотошного ученичка.
Афродита молчит. Легким движением смахивает ресничку со щеки. Убирает из памяти постыдное: свой задыхающийся голос:
- Ты… ты… лавагет - и не понимаешь?! Ты - знаешь, каково терпеть поражения? И не понимаешь?
И его насмешливый взгляд, проникающий в самую глубину. Ровный голос:
- Воины обычно умеют отличать поражения от побед. Мне нужно готовиться к встрече жены. Возвращайся к себе, богиня… любви. И передай Ате, что спор закончен, и пояс останется у победительницы.
Наверно, не буду об этом, думает Афродита, оглядывая собеседниц. О моменте, когда они посмотрели друг другу в глаза – это не надо, лишнее. Тем более – бррр, вспоминать не хочется. И о том разговоре с Персефоной, много позже, после ссоры двух цариц… («Хочешь нектара, дорогуша? И не слушай Геру, она бесится, потому что ее муж не любит», - «А меня, можно подумать…» - «А твой от тебя без ума. И не спорь с любовью, дорогуша, она этого не терпит!»).
- Поражение, - весело признала Афродита, разводя руками.
Потянулась за гребнем, провела по волосам, заставив их заискриться.
Геба прыснула, закивала, прикрыв рот рукой. Пробормотала что-то невнятное: то ли о встрече с Иридой, то ли о свидании с Гермесом. Бочком-бочком – и за дверь. Побежит разносить, - вздохнула Афродита, рассеянно поглядывая на себя в зеркало (ах, какие ямочки на щеках). К вечеру весь дворец знать будет… Ну, и хорошо. Персефона еще дуется на ту историю с Адонисом. Услышит о верности подземного муженька – дуться перестанет.
На проигравших не обижаются.
Афина ушла следом (какие-то дела, то ли с философами, то ли с войнами). Напоследок усмехнулась многозначительно.
- Надеюсь, до Ареса эта история не дойдет. У него, в конце концов, гораздо больше поражений в битвах.
Макария осталась. Нашла в ларце ожерелье из черного и белого жемчуга, теперь весело щелкала жемчужинками – восемь-четыре-восемь…
Похожа, - думала Афродита, молча глядя на нее. Очень похожа. Не умеет проигрывать, как и он. Кто бы ни был избранником юной Макарии – лучше бы ему не трепыхаться.
- У тебя красивый пояс, о Киприда, - лукаво сказала наконец подземная царевна. – Можно посмотреть?
Улыбнулась, обвела пальчиком тонкую вязь цветов, кованных из золота.
- Однажды Деметра Плодоносная сказала, что моему мужу очень хорошо удались эти лилии, - призналась Афродита заговорщицким шепотом. Взбила волосы и легкомысленно добавила: - А Гера говорила, что тюльпаны тут чудо как хороши.
- Потому что ни одна из них не помнит, как выглядят асфодели, - кивнула Макария. – Это работа подземных кузнецов.
- Чудесный пояс, - подтвердила богиня любви. – Красивый, удобный…
- …очаровывает того, на ком окажется, - в тон подхватила царевна подземного царства. – Ата отдала его…
- Ата отдала его победительнице, - Афродита надела пояс и с очень довольной улыбкой покрутилась перед зеркалом. – Все подземные знали, что твой отец любит жену. То есть, покорен моей стихии. Запомни, милочка: любовь проигрывать не умеет.
========== Враг мой (Геката) ==========
Нарочито написано в рвано-таинственном стиле, чтобы воспроизвести Трехтелую. Она тут такая.