Если в сознании Кевина все находились в одной комнате, сидя на стульях, решая, кому достанется свет в этот раз, то в разуме Жаклин существовал большой лабиринт из зеленых изгородей и одного выхода. Тот, кто не терялся в живых зарослях, занимал сознание, пока другие личности путались в колючих чертогах.
«Я потерялась в реальности».
- Прошу прощения, - Кейси в жесте сожаления приложила руку к сердцу. – Я обозналась.
- Эта Жаклин чокнутая, как и Джоан, - огорченно парирует Джессалин, закусывая рану на губе. – Я прекрасно знаю, где нахожусь, но ,пожалуйста, хоть Вы не издевайтесь надо мной. Я слишком долго находилась в тени этих двух. Джессалин.
Она протянула дрожащую руку, крепко пожимая ею чужую в честь знакомства.
- Кейси.
- Да, я в курсе. Ты вроде как моя нянька. У тебя не найдется ручки?
Кук отрицательно покачала головой, вспоминая, что по измененным правилам ей запрещено проносить что-либо пациентам без одобрения комиссии.
- Блеск, - Джессалин подняла то, что осталось от прежнего инструмента письма, решая, что и одним стержнем прекрасно обойдется. – Твоя идея записывать какие-то мысли, чтобы не запутаться в воспоминаниях, – единственный дельный совет. Без обид.
Однажды Кейси предложила ещё Жаклин записывать все светлые моменты по совету женщин из реабилитационного центра, чтобы в периоды отчаяния перечитывать и осознавать, что всё не так уж и плохо. Бывает и хуже.
- Слушай, ты казалась разговорчивей с остальными, но сейчас молчишь, как рыба. Ты ненамного лучшей той, что должна была поставить мне успокоительное час назад.
Верно. По понедельникам в это время обычно приходила Люсиль, раскланиваясь в шутовском поклоне, и приглашала на чашку кофе после.
Как выяснилось позже, никто из персонала не видел беззаботную медсестру с субботы, когда она сдала свой бейдж и уехала, по всей видимости, домой. Никаких ответов на телефонные звонки, а её отец вовсе был удивлен, что дочери не было на рабочем месте, и рассмотрел данный жест, как очередной бунт и акт неповиновения.
На следующий день Люсиль тоже не объявилась, и отцовский гнев сменился обеспокоенностью и страхом, что дело вовсе не в попытке отстоять свою точку зрения из принципа юношеского максимализма – всё или ничего. Последний раз все без исключения видели её, собирающуюся на работу, после завершающей летней вечеринки в доме одного крупного наркодилера, чьё подлинное имя никому не было известно.
Кейси хотелось верить в лучшее и в благоразумие, даже когда все указывало на возобновление идеи фикс о звере. Ей хотелось смотреть сквозь пальцы, как раньше доктору Флетчер, на изменения в состоянии Денниса. Отрицая то, что он взялся за старое, она находила тысячу и одно оправдание, почему последние две недели личности были чем-то обеспокоены, то и дело меняя тему разговора и уходя от ответа, когда Кук пыталась понять причину.
Любовь – слепа в любом своём проявлении..
Мать никогда не опорочит своё дитя, принимая его любым и прощая каждое его небрежно брошенное слово в собственный адрес. Женщины готовы отдать свою жизнь за того, кто прожжёт её, оставив пригоршню пепла у порога дома, руководствуясь главной неоспоримой истиной, что ребёнок – часть их самих, пусть и не всегда соответствующая нашим ожиданиям.
Девушки закрывают глаза на проступки своих возлюбленных, будучи готовыми отправиться за ними хоть в ссылку, хоть на эшафот.
Есть тысячи примеров, когда люди гибли за идею и во имя любви, предпочитая смерть, нежели жалкое существование без того, кто дотронулся до вашего сердца, пронзив и разрушив его.
В стремлении к исправлению Кейси забывала о принятии человека таким, какой он есть. Она старалась любить душу, разделять страдания и защищать его в той мере, в которой могла бы вынести чужую ношу, но каждый раз не отказывалась от тщетных попыток убедить его в чём-то еще. Например, в том, что необязательно искать нечестивых дев для зверя, достаточно того, что он существует и могущественен.
Зверь должен быть выше человеческих пороков.
Если бы ей повезло услышать наставления матери, то она бы знала, что сколько волка ни корми, он всё равно глядит в лес.
***
Порой милосердие и сострадание приходят от тех, от кого мы ждем их в последнюю очередь.
День похорон Кейси предпочла провести с Жаклин, которая вновь была самой собой, рассказывая параграфы из недавно прочитанного учебника по истории Америки повышенной трудности, предназначенного для старшей школы. Страницы про президента были её любимыми, она то и дело вносила собственные корректировки, утверждая, что ни один историк не сможет лучше неё рассказать о величии “Камелота”.
Жаклин была опечалена тем, что её оставили сразу два человека, которым она доверяла – сиделка и вольный слушатель в лице Кейси. Новой медсестрой была назначена прежняя дежурная, относившаяся к своим пациентам со свойственным её двадцатилетнему стажу терпением. Для неё каждый душевнобольной был, прежде всего, несмышлёным ребёнком, который, словно слепой котенок, пытался найти свое место в большом мире и получил его в стенах сумасшедшего дома.
- Я недавно думала о произошедших событиях и о поездке в Даллас, - Жаклин взяла в руки несколько листков.– Ты не могла бы прочитать их? Конечно, это личное и я не хотела бы, чтобы это попалось кому-то на глаза, но тебе я доверяю, Кейси. Прочти.
«…Мы создаём оружие, чтобы убивать равных себе людей. Мы убиваем, насилуем, причиняем физическую и моральную боль, заставляя жить людей в страхе и повиновении. Разве это лежало в основе создания нашего мира? Чтобы мы убивали друг друга и проливали кровь понапрасну? Мы сбрасываем бомбы, а нас запугивают, как последних животных.
Я пытаюсь вспомнить, что было хорошего, но не вижу ничего.
Каждой мелочи противопоставлена жирная точка, разрушающая сознание и заставляющая страдать так сильно, что хочется заплакать и не выходить из собственной пещеры.
А я просто хотела обычной жизни. Жизни самой примитивной, если посудить. За героизмом и изобилием фарса стоит банальная мечта о свободе и жизни, а не жалком существовании. Простой жизни. Только чтобы я чувствовала себя не в цепях, не прикованной к чему-либо. Никаких стереотипов или ещё чего-то. Простая жизнь. Вот чего действительно не хватает.
Все мы забыли о свободе и любви. Не познали ничего. Мне жаль нас…»
При первом беглом взгляде на текст, казалось, что это пустой набор слов, составленный девочкой-подростком после просмотра умного фильма втайне от взрослых или же бывшим военным, потерявшим всякий смысл жизни после плена и перенесенных страданий.
Но чем чаще Кук вчитывалась в отдельные строчки, тем больше слышала собственный голос разума, возможно, не самого ясного.
Следующий абзац был выделен в рамку, и необязательно было его читать, чтобы знать, что там будет написано.
«И помнит пусть народ,
Что на блистательный и краткий миг
У нас был Камелот!»
Сколько бы ни прошло лет, Жаклин останется миссис Кеннеди, изредка сменяющейся преподавателем Джоан и сумасбродной девчонкой Джессалин из Техаса. В этой сладкой уродливо-прекрасной фантазии, иллюзии полноценной жизни было нечто светлое. По крайней мере, она любила всем сердцем и душой. Пусть и плоды своего воображения.
«Умереть - это ничего; ужасно - не жить».*
В опустевшем коридоре, несмотря на строгий запрет нахождения здесь посторонних, Кейси поджидал бывший жених с несколько понурым видом. Они ни разу не встречались после того, как одним утром Кук вместе с курьером передала плотный конверт с кольцом и единственной запиской, текст которой составлялся всю ночь.
«Я не хочу, чтобы своей тоской
Ты предавал себя молве людской».**
Люк чувствовал себя оскорбленным, униженным, но в тоже время абсолютно свободным. В глубине души он был рад, что тот импульсивный и романтичный подвиг обернулся против него и в истории бракоразводных процессов штата Нью-Йорк на одно имя будет меньше.
Первое время душа жаждала объяснений, но каждый раз и без того уязвленное самолюбие заставляло отказаться от этого поступка, говоря о собственном уважении.
- Привет, Кейси, - Люк произнес это без какой-либо былой пылкости, притворства и без заранее зазубренного сонета. – Услышал из новостей об этом. Мне, правда, жаль. Она была слишком молода.
- Мы не были подругами, но ты прав. Этой участи никто не заслужил.
- Думаю, теперь его поймают, - он чувствовал недостаток слов, и хотел было добавить «Не знал, что ты была одной из первых жертв», но вовремя остановился. – Может, хочешь, чтобы я проводил тебя? Сейчас в городе небезопасно и поговаривают, что нужно ввести комендантский час.
В двадцать первом веке и комендантский час.
- Не утруждай себя.
Когда-то они могли говорить несколько часов подряд, пока не перестали изображать напускную мягкость духа и общительность. Сколько ни пытайся перекроить свою сущность, используя различную маскировку, – это всегда твой автопортрет.
“Мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего нам это будет стоить. А потом только и остается терпеть и уверять себя, что мучаемся не напрасно.”
- Поющие в терновнике. Колин Маккалоу
Комментарий к XII - О милосердии и страдании
* - Виктор Гюго - Отверженные
** - Аллюзия на 71 сонет Шекспира
“Я не хочу, чтобы своей тоской
Ты предала себя молве людской”.
========== XIII - О последнем обете ==========
За каждым твоим вдохом,
За каждым твоим движением,
За каждым нарушенным тобой обещанием,
За каждым твоим шагом,
Я буду наблюдать за тобой.
- Every Breath You Take. Sting
___________________________________
Есть такая легенда - о птице, что поёт лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдет. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поёт, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достается она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо всё лучшее покупается лишь ценою великого страдания… По крайней мере, так говорит легенда.*
___________________________________
Через неделю после плена Кейси была вынуждена посещать психологов во время реабилитационного периода. В какой-то степени это была идея следователя, который хотел выпытать через опытных специалистов детали по делу, восстанавливая картину тех дней.
Серые стены, глянцевый черный кафель, в котором можно было увидеть собственное отражение и мягкие кожаные кресла, позволяющие пациенту расслабиться и почувствовать себя в безопасности.
Это было третье занятие, во время которого Маршеллин (если судить по бейджу на халате) пыталась узнать о происходящем во время жестокого убийства, задавая наводящие вопросы о состоянии маньяка и жертвах.
- Когда ты выбралась, ты попыталась найти своих одноклассниц?
- Да.
- Как ты смогла открыть дверь и сбежать?
- Я не помню.
Кейси прекрасно помнила тот ржавый гвоздь, блеснувший на бетонном полу, как ключ к спасению. Даже сейчас ей казалось, что на руках остались мозоли от усилий, с которыми она пыталась расковырять дверной проем, а кожа хранит металлический запах.
Маршеллин качает головой, записывая в планшете все сказанное, время от времени сверяя это с ранее собранными показаниями в машине скорой помощи.
«Выброс адреналина».
«Состояние шока колеблется от субкомпенсированного до декомпенсированного».
«Пострадавшая заторможена, на боль не реагирует, кожный покров бледен, тоны сердца приглушены, пульс частый — до 140 ударов в минуту, максимальное АД снижено до 90-80 мм рт. ст. Сознание сохранено, на вопросы отвечает правильно, односложно, крайне медленно, тихим голосом и иногда переходит на шёпот».
- Кейси, расскажи, что ты помнишь, - почти умоляюще отозвалась психолог, всматриваясь в свою самую замкнутую пациентку. У Маршеллин были жертвы изнасилований, те, кто избегал погони, те, кого грозились убить, и к каждому ей удавалось найти подход, кроме этого трудного подростка. – Что угодно. Ты видела убийство своей одноклассницы?
Немой кивок, и рука Кук скользит к свежему шраму на икре. Врачи сказали делать ежедневные перевязки, чтобы не занести инфекцию и рана не загноилась, но тогда ей не удалось бы чувствовать его снова и снова, и она обдирала сукровицу, выступающую при ходьбе.
- Я не помню. Я видела Маршу, а потом тело женщины-психотерапевта, - заранее заготовленная речь слетает с уст слишком быстро.
Кейси лжет и делает это искусно, как она делала раньше, срывая уроки и притворяясь, что она хуже, чем есть на самом деле.
Она помнит те чавкающие звуки поедаемой зверем плоти Клэр. Стоит только закрыть глаза – видит выпотрошенное, словно пойманная дичь, тело Марши, а ещё видит Зверя и слышит собственный голос, срывающийся на истеричный крик.
«Кевин Вэнделл Крамб».
«Кевин Вэнделл Крамб».
«Кевин Вэнделл Крамб».
А после – растерянный взгляд, полный непонимания и непринятия происходящего.
***
Она возвращается специально раньше, чем нужно, отдав свою смену новой медсестре. Ей нужно либо навсегда отмести эту версию со зверем, либо поставить жирную точку во всём.
Кейси не смогла выстрелить в родного дядю в пятилетнем возрасте, а потом несколько раз попадала, но без толку, в неуязвимого душегуба. Сейчас она уверена, что её рука не дрогнет, когда пальцы сомкнутся на рукоятке холодного пластика ружья, как раньше.
Этот звук разрываемой плоти и хруст костей, что наполнял её сновидения, и крики, напоминающие собственные, разносились эхом по коридору совсем как семь лет назад.
Теперь она не растеряется и не захлопает глазами, когда каждая из личностей начнет захватывать пятно сознания. У неё есть двадцать патронов, ружье и непоколебимость в своем решении.
Кейси хотела верить в сказку о принцессе, которая спасет своей чистой любовью чудовище, позабыв, что персонажи на страницах детских книг не воплощаются в реальных людей.
За закрытой каморкой, где, по словам Денниса, были остатки опалубки и листы фанеры, собранные с каждой комнаты бывшего складского подвала, держали нечестивую деву, посмевшую насмехаться над людьми с диссоциативным расстройством идентичности.
Кук была права, когда на минуту предположила, что легкомысленная медсестра –лучшая добыча для оголодавшего от длительного воздержания зверя.
Каждый её шаг на негнущихся ногах был неуверенным, будто бы делался в кромешной темноте. Она уже знала, что увидит сквозь приоткрытую дверь и до последнего хотела оттянуть этот момент.
Рвотные желчные массы стояли в горле при одной визуализации того, как человек, которого она так сильно любила, разрывал внутренности молодой и неопытной девушки, поплатившейся жизнью за свои убеждения. Прежняя уверенность, что сейчас нужно схватиться за ружье и чередой патронов размозжить череп растворилась без остатка.
Подавляя крик отчаяния, Кейси зажала рот рукой, сотрясаясь и глотая горькие слезы разочарования. Сейчас нужно, просто необходимо свихнуться или потерять сознание, чтобы стереть увиденное из памяти, как страшный сон.
Чужие глаза Зверя устремлены на неё прожигающим, буквально пожирающим взглядом. Расширенные зрачки, лопнувшие капилляры и вздутые вены. Это не он.
Существо перед ней не девятилетний забавно шепелявящий мальчик-переросток Хедвиг, носящий красные носки, и не читающая нравоучения мисс Патриция, и не педант Деннис, который несколько дней назад сам поцеловал её ранним утром. Худшее, что могло быть в них, вылилось в двадцать четвертую личность.
Кейси знала, чем все могло обернуться, как и то, что ей вновь и вновь приходилось бросаться в омут с головой, словно глупая танцовщица, прыгнувшая в очаг камина за оловянным солдатиком, жертвуя собой. Не пойди она на поводу у своего эгоизма и пристрели во сне Зверя и следующей пулей себя, то удалось бы спасти несколько невинных душ.