— Святой отец и дух Господень, в вас сущий, можете ли вы продлить мои дни?
— Я хотел бы это сделать, но на этой земле я всего лишь бедный грешник, как и вы. Бог может всё, — твёрдо произнёс Франциск из Калабрии.
Король, обманутый в своих чаяниях, горестно вздохнул.
Тристан, носящий фамилию Отшельник, ощутил на себе мудрый, проницательный взгляд настоящего отшельника, и ему почудилось, будто старец знает, что делается у него на сердце, видит то, что он прятал от самого себя. Великий прево нахмурился и, пригнув голову, спрятал глаза. Ему не хотелось, чтобы прозорливый монах узнал о цыганке.
* Т.е. произведёнными в городе Аррас.
** Вульгата — латинский перевод Библии.
*** Ульрих Геринг (? — 1510) — один из первых книгопечатников.
**** Булленбейсер — ныне исчезнувшая порода собак, предок современного боксёра. Существовали две разновидности: данцигский и брабантский.
http://www.bullenbeisser.de/Images/bb.jpg
***** Гильом Рим был казнён гентцами в августе 1482, Копеноль — в 1492.
========== Глава 15. Встреча, нарушившая спокойствие ==========
Больше года миновало с того дня, когда Эсмеральду, обвинённую в колдовстве и убийстве, спас от казни горбатый звонарь Квазимодо, укрыв под сенью собора. Больше года её, переставшую принадлежать самой себе, вертело и швыряло, как щепку в штормовом океане. Покоряясь чужой воле, пленница совершенно отринула прошлое, однако неожиданная встреча всколыхнула в ней всё, казавшееся навсегда угасшим.
В тот день Эсмеральда, постепенно расширяя круг прогулок, в сопровождении слуги — сильного и статного овернца, а также козочки впервые выбралась за черту города, чтобы осмотреть окрестности. Время она выбрала как нельзя более подходящее. В самом деле, когда пригревает солнце поздней весны, предвещая июньскую жару, с неба льётся трель жаворонка, цветут сады, которыми славится земля Турени, красавица семнадцати лет не может не развеяться и не повеселеть. Девушка упивалась теплом и свободой, весело окликала забегающую вперёд Чалан. Прежнюю бледность сменил лёгкий загар, щёки разрумянились, чёрные глаза в обрамлении густых ресниц радостно сверкали. Навстречу шли два человека, от вида которых сердце цыганки сжалось от волнения, а затем быстро-быстро забилось так, что стук отдавался в ушах. Её спутник, насторожившись, с воинственным видом схватился за рукоять кинжала, поскольку прохожие не внушали ему никакого доверия.
Незнакомцы были одеты вычурно и пёстро, их наряды и шляпы, знававшие лучшие времена, обтрепались от долгой носки. Тот, что постарше, вместо пояса обмотался красным шарфом с бахромой. Они не носили башмаков — не то из-за тепла, не то из-за того, что вовсе не имели обуви, и оставляли в пыли следы босых ступней. Их кожа отливала благородной бронзой, их волосы и бороды были черны, а зубы белы, как сахар. Мужчины того народа, что похитил маленькую Агнесу у матери, оставив взамен мальчишку-уродца, о чём-то переговариваясь, приближались к ней. Извержение Везувия не произвело бы на девушку такого впечатления, как двое цыган на пустынной просёлочной дороге. Поражённая, она остановилась. Поравнявшись с Эсмеральдой, один из цыган, помоложе, окинул её плутоватым взглядом, но товарищ что-то прошептал ему на ухо. Они ускорили шаг и прошли мимо.
— Явились, откуда ни возьмись, проклятые сарацины! — брезгливо сплюнул слуга, переводя дух.
— Давно они пришли в Тур, Готье? — спросила Эсмеральда, хватаясь за грудь, унимая рвущееся дыхание. — Почему же я не встречала их раньше?
Её сопровождающий пожал плечами.
— По мне, так лучше совсем не встречать этих поганых язычников! Ещё в прошлом году цыгане налетели сюда, как саранча, но на зиму, хвала Создателю, куда-то попрятались. Видно, прибились там, где их привечают, а, как пригрело, вернулись опять. В город им входить запрещено, так они шастают по округе, воруют всё, что плохо лежит. Они напугали вас, госпожа?
— Нет, Готье, милый Готье, если бы ты знал, что эта встреча значит для меня! Не знаешь ли ты, где остановился их табор?
— Где-то на берегу Шера, точно сказать не могу, — ответил удивлённый Готье. — Не худо бы спросить у девиц, что бегают к цыганкам гадать на суженого.
— Найдём же их, скорее! — вскрикнула Эсмеральда, готовая пуститься вдогонку за цыганами, забыв и презрев все предостережения Тристана. Точно так же чувствует себя прирученная птица, завидевшая вольную стаю. Она не понимает, что сородичи не примут её, что она погибнет — она знает лишь одно: нужно воссоединиться со своими. Птицу удерживают прутья клетки, о которые она исступлённо бьётся, Эсмеральду не пускал преданный Великому прево телохранитель.
— И не просите, госпожа! — покачал головой Готье, неуступчивый, как все овернцы. — Мессир Тристан шкуру с меня спустит, если узнает. Да и к чему вам цыгане? Они молятся своим языческим идолам и, говорят, занимаются колдовством. Я к ним не пойду, нет!
К его изумлению девушка упала перед ним на колени, схватила его руки, покрывая их быстрыми горячими поцелуями, бормоча и умоляя отпустить, позволить взглянуть на табор хотя бы одним глазком. Слуга, не ожидавший ничего подобного, замер, ошарашено озираясь, не зная, что делать. Он разрывался между долгом перед грозным Тристаном и искренним желанием услужить госпоже.
— Готье, прошу тебя, помоги мне! Ты считаешь меня госпожой, но не знаешь обо мне всей правды! — со слезами в голосе причитала Эсмеральда. Она не должна была открывать правду о своём прошлом, но какое значение запрет имел для неё сейчас? Девушка выдала тайну смущённому столь бурным натиском овернцу. — Я… Я цыганка, Готье, такая же, как они, я из их племени, я должна увидеть их! Меня зовут не Агнеса, а Эсмеральда! Это цыганское имя. Видишь, как я доверяю тебе? Не бойся хозяина, он никогда не узнает. Откуда ему знать? Он сейчас в замке и неизвестно, приедет ли в город. А если приедет, то кто ему скажет, что мы с тобой ходили в табор? Я ничего не расскажу, и ты молчи, но сейчас отпусти меня! Позволь мне встретиться со своим нардом!
— Не надо, госпожа! Встаньте, прошу вас! — вырывался несчастный слуга.
Эсмеральде мало-помалу удалось растопить стальное сердце самого Тристана л’Эрмита. Разве мог устоять против неё обычный мужчина? Готье колебался, но в конце концов, не в силах смотреть, как девушка, к которой он искренне привязался, стоит на коленях в пыли, сдался настойчивым мольбам. Он с шумом выдохнул, помог Эсмеральде подняться, отряхнул её платье, свистнул козочке и предложил начать поиски. Кто ищет, тот обрящет. Не прошло и часа, как Готье, расспросив трудившихся в ближайшем винограднике крестьян, привёл хозяйку к табору. К горлу девушки подкатил комок, стоило ей увидеть ветхие цыганские повозки в ложбине на берегу Шера. Она жадно смотрела на оборванных мужчин и женщин, на бегавших взапуски полураздетых чумазых детей, на тощих собак и лошадей, на жалкие очаги, сложенные из речных камней. Цыгане, не обращая внимания на пришлых, занимались повседневными делами. Мужчины плели корзины, либо чинили сбруи или латали башмаки; женщины варили пищу, полоскали тряпьё в реке, покрикивали на детей, а иные просто праздно ходили по лагерю, томно раскачивая бёдрами. Эсмеральда сделала шаг вперёд. Это не был её родной табор, но всё же то были цыгане, к которым её неудержимо тянула кровь.
— Уйдём отсюда! — прошептал Готье, стиснув её пальцы.
Эсмеральда, не слушая, как заворожённая пошла к своему народу, точно кролик, загипнотизированный удавом. Впереди неё, взбрыкивая ножками, поскакала Чалан. Готье остался стоять там, где стоял, проклиная собственную глупость.
— Вот так влип! — явственно читалось на его физиономии. — Что же я теперь скажу господину?
Девушка и белая козочка приблизились к табору. Собаки встретили их истошным лаем, однако ни одна не приблизилась, предпочтя соблюдать дистанцию. Чалан, напугавшись, метнулась к хозяйке, та поспешила подхватить любимицу на руки. Представительный, заросший курчавой бородой цыган, по всей видимости, вожак, цыкнул на собак. Остальные обитатели табора оставили свои занятия, выжидательно повернули к девушке головы. Несколько женщин окружили её, ожидая, не попросит ли незнакомая дама погадать. Эсмеральда, вся дрожа, произнесла приветствие на цыганском наречии.
— Что вам угодно, госпожа? — угрюмо спросил тот самый молодой цыган, недавно встретившийся ей на дороге. — Откуда вам известен наш язык?
Эсмеральда смутилась. Она не ожидала встретить неприятие со стороны своего народа.
— Я цыганка, хоть и ношу платье горожанки! — произнесла она срывающимся голосом. — Мне ничего не нужно, я хотела только посмотреть на вас, поговорить на родном наречии.
Цыгане окружили её, рассматривали, но не торопились проявлять гостеприимство. Эсмральда, стремясь завоевать их доверие, поведала, что всю жизнь кочевала с табором, рассказала о землях, куда цыгане водили её малюткой, сказала, что по воле судьбы вынуждена была расстаться с прежней жизнью. Она говорила — цыгане предпочитали слушать, изредка вставляя осторожные вопросы. Наконец, убедившись, что странная красавица в богатом платье не лжёт, они пригласили Эсмеральду к костру. Она сидела на траве вместе со всеми; ей дали ложку — она разделила с цыганами трапезу, с наслаждением хлебая горячее варево, словно никогда не ела пищи вкуснее. Говор людей из табора звучал в её ушах подобно сладчайшей музыке, она упивалась бросаемыми на неё заинтересованными взглядами. Её душа ликовала. Эсмеральда запела, чего вот уже долгое время не делала в присутствии посторонних, а уж тем более Тристана.
Оторопевший Готье слушал грустную песнь на неведомом языке. Пару раз ему доводилось слушать, как напевала госпожа, когда думала, что никто её не видит, но он и предположить не мог, что девушка, вверенная его охране, способна вкладывать в исполнение всю свою душу. Весь изведшийся от беспокойства, он крупными шагами ходил вокруг стоянки, предвкушая гнев Великого прево, порываясь позвать девушку, судя по всему даже не собиравшуюся уходить домой.
Эсмеральда пробыла в таборе до вечера. В Тур она возвращалась беспечная, окрылённая и счастливая. Мрачный Готье не разделял её восторгов.
— Ох и рассердится хозяин, как пить дать! — предрекал овернец. — Как ему объяснить, где мы пропадали весь день?!
— Я гуляла по окрестностям, ты сопровождал меня, вот и всё, — отмахнулась цыганка. — Ведь мессир Тристан сам разрешил мне прогулки, зачем ему гневаться? Он не хозяин мне, Готье! — осмелела она.
Связанные общей тайной, слуга и госпожа вернулись на улицу Брисонне. На их счастье, им не пришлось давать никаких объяснений, ибо Тристан сегодня не приезжал домой. Вдохновлённая удачей, Эсмеральда назавтра опять отлучилась в табор, пользуясь занятостью Великого прево. Несомненно, Тристан л’Эрмит пришёл бы в ярость, узнай он, как верный Готье предал его, а цыганка перехитрила и разболтала то, о чём говорить строжайше запрещалось. Кроме того, королевскому куманьку довелось бы изведать и муки ревности. Служба, а также интриги вокруг отшельника из Паолы покамест избавляли его от неутешительной правды: Эсмеральда, перевернувшая всю его душу, ускользала из-под неусыпного надзора.
========== Глава 16. Старец из Калабрии ==========
Между цыганами, явившимися в Турень, и людьми прево установились довольно странные отношения. Тристан во главе своей стражи преследовал и истреблял бродяг, как того требовали возложенные на него обязанности. Под страхом смерти цыганам запрещалось появляться в городе. Они не были уверены в том, что завтра их не прогонят с места, облюбованного ими для стоянки. И в то же время прево и его подручные прибегали к услугам цыган, когда им требовался шпион или информатор, позволяли людям из табора промышлять в окрестностях Тура. Иногда стражники, не ведая того, что следуют примеру грозного командира, вступали в более тесные сношения с цыганскими женщинами, прельщающими их дикой своею красотой. Однако тот, кого уличали в подобных связях или же подозревали в них, считал себя смертельно оскорблённым. То была одна из причин, побуждающая Тристана л’Эрмита скрывать происхождение своей пленницы, заставляя Эсмеральду забывать самоё себя.
Девушка ничего этого не знала, но всё же сообразила, что не следует открывать собратьям имя своего покровителя, если она не хочет утратить их дружеское расположение. Она сказалась содержанкой влиятельного синдика, возглавляющего гильдию кузнецов*. Ложь противна была её существу, но она продолжала прибегать к ней, отдыхая душой в таборе, холодея при мысли о том, что произойдёт, если обман раскроется. Опасения цыганки вполне разделял несчастный овернец Готье, как огня небесного боявшийся гнева Тристана Отшельника, но не перестававший потакать девичьим прихотям. Имелась у Эсмеральды и ещё одна, куда более весомая причина для беспокойства. Она заметила, что молодой цыган по имени Ферка** слишком уж внимательно смотрит на неё, норовит оказаться рядом, будто невзначай притронуться к ней, раз от разу становясь смелее в попытках сблизиться. В прежние времена девушке польстили бы знаки внимания, оказываемые юношей, но теперь в её сердце царило лишь разочарование после предательства Феба, оно нескоро пробудилось бы для новой любви. Вдобавок ей не хотелось подвергать ничего не подозревающего воздыхателя опасности.
В то время, как Эсмеральда тайком навещала табор на речном берегу, её августейший враг, Людовик Одиннадцатый, вёл последнюю схватку со смертью, впившейся в его плечи цепкими костлявыми пальцами. Жестокое разочарование постигло короля, когда старец из Калабрии, вопреки упованиям, оказался бессилен продлить его бренную земную жизнь. Тем не менее, он не только не выпроводил Франциска Паолийского прочь из замка, но уговорил его поселиться в Плесси, призывая к себе для духовных бесед. Время от времени государь повторял прежний вопрос, наивно ожидая услышать иной ответ, но старец неустанно повторял одно и то же: власти над жизнью земной ему не дано.
В злосчастный день, когда короля поразил первый удар, стояла страшная жара. Людовик, словно бы одолеваемый дурными предчувствиями, с утра изводил приближённых капризами и придирками, так что те невольно позавидовали придворным, изгнанным из замка. Наконец, вдосталь испытав их терпение и позвав Оливье, король удалился с ним в библиотеку.
— Закрой окна! — скрипучим голосом приказал он ле Дэну, войдя пропахшее пылью и книгами помещение. — От птичьих трелей у меня раскалывается голова.
— Сир, — опасливо заметил Оливье, — от зноя вам может сделаться дурно. Не лучше ли вам прилечь и отдохнуть в самый душный час полудня?
— Подданные уже не слушают меня? — насупился Людовик и притопнул ногой. — Я пока что твой господин, Оливье, и лучше знаю, когда мне работать или отдыхать. Закрой окна!
Покорившись, фаворит одно за другим затворил высокие, давно не мытые окна, воспрепятствовав не только проникновению звуков извне, но и притоку свежего воздуха.
— Так-то лучше, — удовлетворённо молвил король. — А теперь, Оливье, подай-ка мне вон те бумаги…
Он не успел договорить, не успел даже сесть в стоящее в паре шагов кресло. Поднятая в указующем жесте рука повисла плетью, лицо перекосилось, в глотке забулькало. Сердце, как почудилось ему, разбухло, заполнив собою всю грудную клетку. Стены, стеллажи с книгами, циновки на полу, бледное, оцепеневшее лицо Оливье — всё завертелось каруселью перед его глазами. В висках застучали маленькие молоточки. Силясь ещё удержаться в падении, король снова протянул было руку, но не смог шевельнуть ею. Глухо застонав, он опустился прямо на руки мгновенно подскочившего ле Дэна.
— На помощь! На помощь! — что есть мочи завопил не на шутку испугавшийся фаворит. — Скорее беги за мэтром Куактье! — приказал он заглянувшему на зов стражнику.
Весь оставшийся день и всю ночь Куактье и ле Дэн хлопотали над бесчувственным монархом, прикладывая компрессы и пуская кровь, с тревогой прислушиваясь к тяжёлому дыханию больного. К утру, благодаря их неусыпным заботам, а, возможно, вопреки им, король пришёл в себя. Людовик с трудом разлепил веки, едва узнавая, где находится, безуспешно попытался приподняться на постели. Он хотел заговорить, но из горла вырвалось лишь беспомощное сипение. Рука медика успокаивающе легла на его плечо.