Всё же королевский кум отступился от старухи, потеряв надежду добиться от неё чего-нибудь вразумительного. Так же неохотно уходит, повинуясь свисту хозяина, терьер, почти разрывший нору, в которой спряталась лисица. Он знает, что добыча там, осталось приложить совсем немного усилий, чтобы схватить её. Кровь его кипит в охотничьем азарте. Возможно, Тристан так и покинул бы Гревскую площадь, что, впрочем, лишь отсрочило бы поимку цыганки, но вмешался случай в лице капитана де Шатопер, рыцаря в сияющих латах. При звуке его голоса беглая колдунья забыла об опасности и с призывным криком бросилась к окошку кельи, где её прятала вретишница. Феб не слышал зова Эсмеральды. Зато услышал Тристан л’Эрмит.
— Эге! В мышеловке-то две мыши! — хохотнул он, обнажив в жуткой улыбке зубы до самых дёсен. — А ну, где тут Анрие Кузен?
Палач, всюду следовавший за Великим прево так же, как тот ходил за королём, всегда пребывал во всеоружии, готовый вершить расправу в любой момент. Оставалось малое: вытащить цыганку из кельи. Дело это, вопреки ожиданиям, оказалось непростым даже для вооружённых мужчин, недавно выдержавших схватку с войском нищих. Келья, метко прозванная Крысиной норой, замурована была со всех сторон и одно только оконце, достаточно широкое, чтобы протиснуться человеку, позволяло попасть внутрь. Сломанная решётка несколько облегчала задачу, но не стоило забывать о полоумной затворнице, державшей оборону. Тристан выстроил свой отряд полукругом. Он шёл на приступ по всем правилам военной науки.
Первая пробная атака провалилась. Анрие Кузен, посланный вытянуть цыганку из норы, увидел свирепый взгляд Гудулы, её длинные жёлтые ногти, оробел и повернул обратно.
— Поторапливайся! — прикрикнул недовольный командир. На востоке занималась заря, скоро на улицах появятся первые прохожие, которым ни к чему видеть возню на площади. Но совладать с затворницей оказалось не под силу палачу, достойному слуге своего лютого начальника. Анрие Кузен замешкался, отступил. Во вторую атаку спешившийся Тристан пошёл сам.
— Старуха, отдай нам девчонку добром, — угрожающе приказал он, пытаясь рассмотреть тонувшее в полумраке пространство кельи. — Почему ты не хочешь, чтобы мы повесили её по воле короля? Ведь ты, чёрт тебя задери, на дух не переносишь цыган!
Лицо затворницы исказила невообразимая мука. Ни на что уже не надеясь, она, тем не менее, не сдавалась, испепеляя злобными взорами стрелков вместе с их начальником. Гудула и Тристан молча смотрели друг на друга. Вдруг в горле старухи что-то забулькало, как в паровом котле, она разразилась визгливым хохотом.
— Почему я не хочу, спрашиваешь ты? Она моя дочь! — закричала вретишница. — Дочь, слышишь ты, волк? Будь ты сам дьявол, Отшельник, королевский кум, я не позволю тебе отобрать её у меня!
Она вцепилась в камни так, что пальцы побелели. Казалось, никакая сила на свете не способна вырвать у неё цыганку. Тристан, несколько обескураженный, ответил, нахмурившись:
— Мне очень жаль, но такова воля короля.
— Какое мне дело до твоего короля? — взвизгнула Гудула.
Мать неистово защищала своё дитя.
Тристан с сомнением оценил размер оконного проёма: кум короля был слишком широк в плечах, чтобы лезть в келью. На уговоры же упрямая старуха не поддавалась.
— Ломайте стену! — приказал Великий прево.
Пока шла перепалка, ночной мрак окончательно рассеялся. Проснувшиеся с первыми лучами горожане, спешившие на рынок, чтобы разложить товар на прилавках до появления покупателей, с удивлением смотрели, как солдаты, вооружившись кирками и ломами, налегают на камни Роландовой башни. Происходящее неожиданно напомнило Великому прево события давно минувших лет, штурм Понтуаза, бесперерывную работу орудий, пробивавших бреши в крепостных стенах, перемалывая упорную оборону англичан.
На каждый удар, крушивший её убежище, затворница отзывалась пронзительными воплями.
— Ты здесь, волк? — верещала она с пеной на губах. — Подойди, попробуй забрать мою дочь! Ты не понимаешь? Женщина говорит тебе, что это её дочь! У тебя когда-нибудь была дочь? Эй, волк! Разве ты никогда не спал со своей волчицей? Разве у тебя нет волчат? А ежели есть, то, когда они воют, разве у тебя не переворачивается нутро?
Гудула напрасно старалась разжалобить Отшельника. Его броня превосходила в прочности те камни, которые разбивали солдаты по его повелению. Великий прево прошёл превосходную выучку и, если оставалось в его душе нечто человеческое, всё это давно выбили умелые наставники. Не раз король, позвав Тристана или Оливье ле Дэна, спускался в подземелья Плесси, где держал узников. Кардинал Ла Балю одиннадцать лет провёл там в крепившейся к потолку клетке, не позволяющей выпрямиться в полный рост, раскачивающейся при попытках пошевелиться. Большинство узников, не вынеся пытки, сходили с ума через пару месяцев, а Ла Балю просидел так одиннадцать лет. Вильгельм де Горакур, епископ Верденский, четырнадцать лет томился в Бастилии, в деревянной клетке, обитой листами железа, лишённый возможности разогнуть спину, с чугунным ядром, прикованным к ноге. Ирония судьбы состояла в том, что такие клетки придумал сам же епископ. История знает случаи, когда орудие пытки пробуют на его создателе, когда строитель тюрьмы оказывается первым заключённым. Тристан видел Ла Балю, епископа Верденского и других несчастных, утративших человеческий облик, молящих о милосердии. Король подносил горящий факел к самому лицу заключённого и продолжал, как ни в чём не бывало, беседовать с фаворитами, не обращая внимания на стенания. Тристан не поддавался увещеваниям Гудулы, а стена поддавалась усилиям солдат.
Каменная кладка с грохотом рухнула. Мать, заломив руки, своим телом закрывала брешь, беспрестанно крича. Цыганка забилась в дальний угол.
— Берите девчонку! — велел Великий прево. — Вперёд, Анрие Кузен! Верши своё дело!
Никто не сделал и шага.
— Разве это женщина? — пробормотал один стрелок.
— У неё львиная грива, — отозвался другой.
— Башка Христова! Струсили перед бабой! — бесновался Тристан. Однако и он не решался лезть в пролом. Такого противника, как безумная старуха, он никогда прежде не видел. Так огромный дог не отваживается сунуться к кошке, навострившей когти. — Вперёд! Пора с ней покончить! Полезайте, чёрт вас задери! Первого, кто повернёт назад, я разрублю пополам!
Стрелков не на шутку испугала измождённая женщина с растрепавшимися космами. Но ещё больше пугал их начальник, державший руку на рукояти меча. Они двинулись вперёд. Тогда затворница, встав перед ними на колени, заговорила так кротко, так душераздирающе, что осаждающие вновь остановились. На глазах их выступили слёзы. Гудула говорила, плакала, причитала. Цыганка, за которой гнался Тристан, приходилась ей родной дочерью, украденной пятнадцать лет тому назад. И целых пятнадцать лет безутешная мать молила о чуде, чтобы Господь вернул ей дитя хоть на минуту. Господь внял её молитвам, смилостивился, ниспослал встречу с дочерью. Ей всего шестнадцать, она ещё толком не жила, не насмотрелась на небо и солнце, не узнала любви.
— Реймс, улица Великой скорби! Шантфлери! Может, слышали? — стонала затворница.
Тристан л’Эрмит фыркнул. Он был в Реймсе на коронации Людовика Одиннадцатого. Девчонка тогда ещё даже не родилась. Он не помнил никакой Шантфлери. С какой стати ему помнить непотребных женщин? Он встречал и вдов, и скорбящих матерей. Его жена давно ушла из жизни и он не тосковал по ней ни минуты. Он не питал привязанности к собственным сыновьям, которых видел от силы раз в год. Что ему мольбы полоумной старухи? Однако голос её, надрывный, доносящийся словно из разверстой могилы, что-то бередил в нём. Тристан почувствовал, как перехватило дыхание, спину обдало холодом. То, несомненно, души убитых, тех невинных, что он погубил, взывали к нему устами затворницы! Тристан вздрогнул. Нечто неведомое застилало ему глаза, горячая капля обожгла щеку. Из глаза лютого волка скатилась слеза. Возможно, первая за всю его жизнь.
— Такова воля короля! — промолвил он охрипшим голосом, торопясь преодолеть слабость.
Цыганку вместе с матерью, цепляющейся за её одежды, выволокли из кельи. Тристан расширившимися глазами смотрел на свою жертву. Его, растревоженного мольбами Гудулы, поразила необычайная красота девушки.
— Ах, чёрт! — прорычал он сквозь зубы.
Цыганка представилась ему статуэткой из тончайшего китайского фарфора. Сейчас её грубо толкнут, разобьют, растопчут в мелкое крошево осколки. Неожиданно оцепеневшая от ужаса девушка подняла голову. Взгляды жертвы и охотника встретились. Сердце Отшельника пронзила острая боль. Не такая, как от меча, стрелы или от кулачного удара. Совершенно другая, незнакомая. Тристан не знал ей названия. Исповедь затворницы взволновала его и теперь в его мозгу, привыкшему к беспрекословному повиновению, шла напряжённая работа. Великий прево находился перед сложным выбором. Он исполнял приказ короля, такой же святой, как воля самого Господа. В стальных лапах палача билась девчонка шестнадцати лет, девчонка с глазами загнанной лани, проникающими прямо в душу.
Анрие Кузен, с трудом оторвав мать от дочери, накинул на шею девушки петлю.
— Нет! Нет! Не хочу! — крикнула цыганка. Тело её обмякло.
Тристан смотрел. Обезумевшая мать, собрав последние силы, вонзила зубы в руку палача, прокусив до крови. Затворницу оттолкнули. Она упала на мостовую и больше не поднялась.
— Оставь девчонку! — глухо рыкнул Тристан.
Промедли он несколько секунд — он бы уже не произнёс этих слов. Его слышал только Анрие Кузен.
— Но как же воля короля? — опешил палач. Не случалось прежде такого, чтобы осуждённого забирали у него прямо подле эшафота.
— Это уж моя забота! — проворчал Великий прево, оскалившись по-волчьи.
Девушка, когда он взял её на руки, свесила голову, как подстреленная птица. Тристан думал. Он впервые в жизни ослушался приказа, позволил низменной слабости одержать верх. Великий прево знал, где спрячет цыганку. В Париже у него был дом, пустовавший после смерти жены и отъезда сыновей. Туда он и отвезёт колдунью. Бродяги разбиты наголову, осталось только бросить их трупы в Сену, с чем солдаты справятся без главного начальника. Ничего не случится, если оставить отряд на час.
— Анрие Кузен! Отвези тело затворницы на Монфокон, — скомандовал Великий прево. — А вы, — обратился он к стрелкам, — гоните прочь зевак, затем ступайте на Соборную площадь. Там для вас полно работы!
Отдав указания, Тристан устроил бесчувственную девушку поперёк седла, как военный трофей, затем сам сел на коня. Ему предстояло торопиться, если он хотел добраться до дома, не привлекая излишнего внимания.
========== Глава 3. Где колдунья? ==========
К тому времени, когда Тристан Отшельник, поручив цыганку заботам слуг, вернулся к собору, солдаты уже очистили площадь. О ночном побоище напоминали разрушенные двери главного портала, потёки застывшего свинца и следы крови. Клочья одежды и оброненное нападающими оружие подобрали. Камни, сброшенные Квазимодо на головы штурмующих, перенесли и сложили у стен собора. Погибших, как было велено, не разбирая, где бродяги, где солдаты, бросили в Сену. Вероятно, на днях какого-нибудь рыбака ожидал неприятный улов, а жильцам домов на мосту придётся отправлять в дальнейшее плавание раздутый труп, прибитый течением к свае. Осталось лишь одно неубранное тело, над которым двое солдат препирались с высоким представительным священником. Поодаль столпились любопытствующие, выжидая, чем кончится дело. Великий прево тут же направился к спорщикам.
— Гром и молния! — выругался он, тесня людей грудью своего коня. — Почему вы мешкаете, а этот прохвост до сих пор не кормит рыб, как его приятели?
— Господин прево, — ответил один из стрелков, — этот священник кидается на нас и не даёт унести труп, поскольку хочет похоронить его по-христиански.
Тристан внимательнее взглянул на священника, сразу узнав в нём того, кто недавно навёл погоню на след беглянки. Великий прево и раньше пару раз встречал этого человека — то был учёный муж Клод Фролло и король порой обращался к нему за советами.
— Почему же, отец Клод, — продолжал Тристан, понизив голос, — вы так хотите спровадить именно этого прощелыгу на тот свет под церковные псалмы?
Мертвенно бледный священник храбро посмотрел на Великого прево, помедлил и с отчаянием сказал:
— Он мой брат! Прошу вас как христианина, уведите ваших людей, дозвольте мне проститься с ним, как подобает!
Тристан был по горло сыт на сегодня историями о потерянной и приобретённой родне. Он уже проявил достаточно милосердия и не стремился во второй раз подряд нарушать волю короля. Мёртвым — вода, живым — петля! Изуродованное тело, в котором с великим трудом узнавался белокурый молодой человек, вызывало у него отвращение.
— Ваш брат шёл с остальными грабить храм? — удивился он, склоняясь с седла, вглядываясь в мертвеца. — Он покрыл позором ваше имя, поднял на вас руку, а вы ещё воете над его останками?
— Он был моим братом! Заблудшее дитя, он причинил мне много горя, но я любил его, — упорствовал священник голосом смертельно уставшего человека. — Видит Бог, я любил его. Знаете ли вы, что значит любить?
Отшельник не знал. А если любить значило терпеливо сносить дурное отношение, не смея отплатить тою же монетой, то и не желал знать.
— Довольно! — кисло поморщился Тристан и крикнул переминавшимся в ожидании стрелкам. — Тащите эту падаль в Сену!
Клод, издав звериное рычание, преградил путь солдатам, но те, бесцеремонно оттолкнув его, схватили труп за ноги, поволокли по мостовой. Разбитая при падении голова мертвеца колотилась о камни, оставляя на них ошмётки содержимого, не слишком хорошо служившего хозяину при жизни.
— Эй, дурни, замотайте мертвяку голову, не то он наследит до самой набережной! — напутствовал Тристан, вытянувшись на стременах.
Священник не тронулся с места. Он пошатывался, руки его повисли, будто плети, казалось, он вот-вот упадёт и тут же, перед собором, отдаст Богу душу.
— О, есть ли в вас хоть что-то человеческое? — едва слышно простонал он.
Тристан, обладавший хорошим слухом, уловил его жалобу. Священник, сам того не подозревая, затронул свежую рану.
— На моё счастье — нет, — оскалился Отшельник, — а то бы и я стенал, как болван, по тем, кто недостоин сожалений.
Оплёванный Фролло смолчал. Одному Всевышнему ведомо, что творилось в тот миг в его душе и какие мысли возникли в его голове. Высокое чело его нахмурилось. Внезапно некое воспоминание заставило его тело конвульсивно дёрнуться.
— Колдунья! Цыганка! — вскричал Клод. — Я видел, как вы увезли её! Что с ней стало?
— Много болтаешь, священник! — грозно насупился Тристан, делая вид, будто хочет стоптать наглеца конём. — Её увезли на Монфокон, понимаешь ты? Она там, в склепе! А, коли не прекратишь попусту молоть языком, то я и тебя отправлю вслед за ней. Или предпочтёшь последовать за братцем? Мешков у меня всегда достанет!
Отшельник расхохотался жутко, отрывисто, зло. Клод, оскалив зубы не хуже Великого прево, шагнул к нему, однако ноги его подкосились. Священник рухнул ничком, раскинув руки.
— Слизняк! — проворчал Тристан, осаживая коня.
По-хозяйски оглядев площадь и удостоверившись, что всё исполнено, как нужно, Великий прево вернулся в Бастилию. Настала пора отчитаться перед королём в выполнении приказа. Только тогда, когда он скрылся из виду и цокот подков его коня стих вдали, к распростёртому на мостовой священнику подбежали, растормошили, помогли подняться. Губы Фролло шевелились.
— Зверь! — шептал он. — Зверь!
Тристан л’Эрмит нашёл Людовика в гордом одиночестве в той же самой комнате, где оставил его накануне. Ничто, кроме шагов стражи при смене караула, не нарушало монарший покой. Судя по всему, король так и не ложился. Он, сгорбившись, сидел в кресле, погрузившись в размышления. На столе перед ним лежал раскрытый Часослов, стоял опустошённый кубок. Цвет лица государя приобрёл землистый оттенок, дряблые веки то и дело смыкались, грудная клетка ходила ходуном.