— Баку пришёл ответ из «Лотоса». Он всё-таки решил проверить меня, — тихо сказал Аллен, не зная, спал Канда или нет.
— Тебя вышвырнули? — усмехнулся Канда.
Надо же — всё-таки не спит.
— Мариан выложил всю правду. Больше всего Бака разозлило моё враньё о тебе, — сняв обувь, он подошёл к кровати. — Сказал, что таким лжецам, как я, нужно вообще запретить общаться с людьми.
На этот раз Канда ничего не ответил. Его молчание укололо Аллена, и он не смог воспротивиться появившемуся желанию. Осторожно поставив одно колено на кровать, он перекинул вторую ногу через Канду и уселся ему на бёдра, кладя руки на живот. Тот изогнул губы в ухмылке:
— Ты тяжёлый.
— Спасибо.
— Это не комплимент, — Канда отнял руку от лица, наконец посмотрев на Аллена.
— Было бы лучше, если бы у меня кости везде выпирали?
Канда скользнул ладонями по его ногам, оценивающе посмотрев куда-то в район груди и живота.
— Они и так выпирают.
Перехватив его руки, Аллен развёл их в стороны, крепко сжав, и наклонился ниже, опираясь на локти. Вблизи лицо Канды было уставшим, но всё таким же красивым. Иногда он считал, что для них было бы лучше никогда не прикасаться друг к другу. Канда остался бы всё таким же диким и свободным, а Аллен продолжил бы строить карьеру разговорщика.
— Прости, — извинение сорвалось с губ раньше, чем Аллен успел всё тщательно обдумать.
— За что? — Канда говорил тихо, так, чтобы только он мог его услышать.
— За шрам, — как-то неловко ответил тот. — Я тебя сковываю. Тебе тесно рядом со мной.
Канда как-то странно посмотрел на него, а потом высвободил правую руку и плотнее прижал к себе Аллена, надавив на поясницу.
— Я не привязан цепью к дереву.
— Но ты привязан ко мне.
— Мелкий, в конце-то концов! — рыкнул он, но, помедлив, добавил: — Возможно, ты и прав. Я бы ушёл, если бы мог. Ещё тогда, когда ты ударил меня. Я бы ушёл. Но мы оба прекрасно знаем, чем оборачивается насильственное разрывание связи родственных душ.
В комнате повисла давящая тишина, из-за которой было трудно продолжать смотреть на Канду, поэтому Аллен отвёл взгляд. В конце концов, он всегда это знал. Знал, что Канда — не тот человек, который с радостью будет бросаться к нему в объятия или целовать по несколько раз за день.
— Знаешь, мне было страшно, — вдруг признался Аллен. — Весь тот год, когда тебя не было, я верил, что ты рано или поздно вернёшься. Я верил, но… чёрт возьми, в последние дни мне было так страшно. Я чувствовал, что умираю, Канда. Я даже начал жалеть, что не попытался найти тебя сам.
Аллен не заметил, как начал дрожать. Он опомнился, только когда Канда обхватил его лицо ладонями и заставил посмотреть на себя — в яростные колкие глаза, которые когда-то сильно пугали.
— Это не односторонняя связь. Я чувствовал то же самое и, поверь, не вернулся бы позже. Это ты… — он помедлил, словно сомневаясь, стоило ли заканчивать фразу, но всё же закончил — ещё тише, на выдохе: — прости меня.
Такой Канда был немного иным, чем тот, к которому привык Аллен. Вероятно, виной всему была усталость и сонливость — Аллен был уверен, что в любое другое время не услышал бы таких слов от него. Однако это не меняло того, что Канда никогда не говорил необдуманных вещей.
Эмоции накрыли его с головой. Аллен просто подался вперёд и поцеловал Канду, потому что в противном случае ему не удалось бы сдержать слёз. Он подтянулся выше, прижавшись промежностью к паху Канды и очень явственно ощутил, как тот вздрогнул, прекратив поцелуй. В глазах виднелась пелена тумана, и Аллен осознал, что получает отклик на свои действия.
У них была физическая близость только один раз. Один раз, после которого Канда вообще редко приближался к Аллену. Спустя год — тяжёлый год, в течение которого постоянно не хватало воздуха, — Канда вернулся и сам сделал два шага вперёд. Этих шагов было достаточно — уж теперь Аллен знал наверняка.
И сейчас, когда Канда неожиданно подхватил его под бёдра и резко перевернул, нависая сверху, Аллен вдруг решил — так правильно. Нужно продолжать жить. И не потому, что связь родственных душ зажгла в нём трепетный огонь той самой любви, о которой в старые времена писали сотни книг. Да, он любил Канду. Постепенно, через время и боль, он это осознал. Но эта любовь не была похожа на крылья за спиной и радужный мир вокруг. Где-то глубоко внутри, стоило только мысленно произнести его имя, шевелился трепетный огонёк, причиняющий боль. От огонька ныло сердце и почему-то хотелось разрыдаться.
Канда остался рядом и, похоже, вовсе не думал уходить снова. В конце концов, они оба прекрасно понимали, чем может закончиться их разрыв во второй раз. Канда сказал, что непременно успел бы вовремя, так как чувствовал то же самое, что и Аллен, но… если бы он попросту не успел? Задержали бы поезд, заблудился бы в незнакомых улицах, зашёл бы не в ту гостиницу…
От осознания того, что от смерти отделяло всего несколько шагов, Аллена бросало в дрожь.
Быть может, если бы не слабость, овладевшая им за прошедший год, он бы первым делом ударил Канду. Снова, как в первый раз, только сильнее. В тот момент нужно было рвать и метать, орать, проклинать его, ненавидеть. Однако никаких других эмоций, кроме чувства постепенно оживающего сердца и возможности глубоко вдохнуть, больше не было.
И сейчас Аллен понимал, что поступил тогда правильно. Канда прижимал его к кровати и смотрел спокойным взглядом; одно колено лежало между ног Аллена, из-за чего тот чувствовал, как тянет внизу живота.
— Ты вроде хотел попробовать снова, — уголки губ Канды приподнялись, и он скользнул рукой вниз, быстро расстёгивая замочек штанов.
Аллен не успел ничего сказать — ощущение тёплых пальцев на члене заставило его закрыть глаза и прикусить губу. Движения Канды были глубокими и тягучими — раньше Аллен и подумать не мог, что прикосновения вывернут его душу наизнанку.
Он жаждал этого.
Он ждал.
Не только Канда хотел, чтобы Аллен продолжал бороться с целым миром, как это было в «Лотосе», — Аллен тоже ждал того напора от Канды, с каким он явился в первый раз. Оказалось, не только Аллена выбила из колеи образовавшаяся между ними связь. Канда чувствовал то же самое и после того, как первым предпринял попытку сближения, весьма уверенно убедив Аллена последовать за ним, остановился, явно не зная, что теперь делать с появившимся хвостиком в виде Уолкера.
Впрочем, им обоим нужен был тот год. Вдалеке друг от друга можно было обдумать всё, на что постоянно не хватало времени — принять существование друг друга.
И теперь, когда очередной поезд уносил их в новом направлении, Аллен считал, что Канда стал для него одновременно убийцей и спасителем, как бы парадоксально это ни звучало. Разрушив его прежний маленький мир, за который Аллен так цеплялся, сам того не осознавая, он показал ему нечто другое — необъятное и прекрасное. Он показал ему закаты и рассветы, быстро бегущие за окном поезда поля, леса и деревушки; иных людей — уже нашедших родственные души или, наоборот, одиноких, таких же, каким был сам Аллен.
Лави редко ездил вместе с ними, не изменяя старой привычке. Впрочем, как оказалось, работать раздельно предпочитал именно Канда, а Лави подчинялся. Сейчас, сидя рядом с Кандой и держа его за руку, Аллен сонными глазами наблюдал за смазанным пейзажем за окном. Оставалось сделать только одно — положить голову ему на плечо и попытаться вздремнуть до того, как снова придётся выходить из поезда.
Сумана Дарка разыскивал бывший работодатель. Говорят, Суман задолжал ему крупную сумму денег, прекрасно зная, какой тот человек и какие грязные делишки творились за его спиной. Лави удалось его найти — не без помощи Аллена. Канда, отправившись ему на подмогу, перекрыл единственный выход на платформу к поезду, пока Лави разыскивал Сумана по всему вокзалу. Потом началась погоня. Естественно, так легко этот человек сдаваться не собирался. Он покинул собственную дочь — но оставалось вопросом, хотел он подарить ей спасение или же вечное сожаление о том, что сделал её отец. Он оставил дочь, поэтому был готов отправиться хоть на край света, чтобы продолжать жить самому.
Аллен не знал, как относиться к такой ситуации, а Лави с Кандой только молчали. Похоже, за годы подобной работы они научились не обращать внимания на истории жизни тех, кого им заказывали. Аллену предстояло сделать то же самое.
Никакого сожаления, никаких сомнений.
Ни чёрный, ни белый.
Серый.
Однотонный.
И такой прекрасный.
Аллен постепенно начинал смотреть на мир иным взглядом.