========== 1. Мятеж ==========
Битва давно уже переместилась из двора замка в его залы и коридоры. Обезумевшие от ярости и крови повстанцы убивали всех на своём пути, кем бы ни оказались несчастные. Им, науськанным ненасытными вождями, не терпелось поскорее начать грабёж – то, что они промеж себя именовали «восстановлением справедливости». Сопротивления они не ожидали: ведь кто станет сражаться за жалкого короля, которого ненавидят собственные солдаты?
Нападение произошло незадолго до рассвета. Но, даже несмотря на неожиданность, мятежникам вряд ли удалось бы захватить цитадель, не открой им ворота их сторонники – а вернее, предатели. Те постарались на славу: припрятали оружие, подпоили стражу, а потом преспокойно перерезали спящим глотки. Но королевские солдаты отчего-то не спешили переходить с оружием на сторону угнетённого народа, а продолжали исполнять свой долг – до смерти. Король и двое его сыновей сражались в своём последнем бою плечом к плечу с начальником стражи и уцелевшими воинами. И с каждой секундой их защитников становилось всё меньше.
Пятнадцатилетняя Нума прижала ухо к двери. Откуда-то снизу доносился лишь отдалённый гул, и трудно было понять, что происходит. Пальцы взялись за дверной засов…
- Ваше высочество, что вы делаете? Немедленно остановитесь! – Аттага, нянька и кормилица принцессы, схватила девушку за плечо и чуть ли не отшвырнула в сторону. Нума не обиделась – она видела, что няня вся трясётся от страха и едва не плачет. «Ты должна быть всем примером», - сказала бы ей мать, погибшая меньше месяца назад от рук разъярённой толпы. Но это было нелегко.
- Вам надо спрятаться, ваше высочество, - подала голос горничная Лита из-за пышного полога кровати.
- Дура, ты думаешь, тебя там не найдут? – Отозвалась вторая служанка, Эрра, и покосилась на распахнутое окно, через которое долетал со двора запах дыма. – Уж я-то знаю, что делать.
- А ну, цыц, раскудахтались! – Прикрикнула Аттага и обняла Нуму. – И всё же, вам и вправду лучше спрятаться, ваше высочество.
Шум и крики в коридорах стали громче, удавалось даже различить отдельные голоса. И ничего доброго они не сулили. Кто-то крикнул: «Сюда!», а потом дверь затрещала, словно её пытались выломать сразу несколько человек.
Лита испуганно пискнула. Нума сжалась под кроватью, а няня решительно выпрямилась, намереваясь сражаться за свою госпожу до конца.
В ход пошли топоры, и вскоре дверь слетела с петель. В комнату ворвались семеро грязных, залитых кровью человекообразных зверей. По-видимому, битва была окончена, и теперь они жаждали боевых трофеев.
- Ишь, награбили, кровопийцы! – Прохрипел кто-то из них, оглядев комнату. – Прочь с дороги, старуха! – И с размаху ударил топором Аттагу, преградившую ему путь. Верная нянька упала с разрубленной головой; Лита завизжала – и тем выдала себя.
- Всех баб не убивайте, и так почти никого не осталось, - приказал главарь мятежников, где-то разжившийся мечом. – Потешиться не с кем будет.
- Да ладно, это же старуха. А вон там есть и помоложе!
Нума в ужасе скорчилась в своём укрытии и поэтому не видела, что произошло потом. Убийца Аттаги выволок из-за полога Литу, разодрал на ней платье и продемонстрировал товарищам свою добычу, потом забросил её на плечо. Второй погнался за Эррой, но та отступила к окну, вскочила на подоконник и без колебаний бросилась вниз. Мятежник выглянул в окно и разочарованно присвистнул:
- В лепёшку! Вот же дура.
- Здесь должна ещё быть принцесса, ищите давайте, - приказал главарь с мечом. А потом стремительно подошёл и заглянул под кровать. Лицо его расплылось в довольной ухмылке. – А вот и её бывшее высочество!
Нума закричала, когда её вытащили за косы и грубо поставили на ноги. Двое мятежников тут же оторвались от бедной Литы и устремились к новой жертве.
- Нет, - заявил главарь. – Для неё мы припасём особое угощение. Её проклятый отец и его ублюдки подохли в бою, даже казнить некого на потеху трудовому народу. Зато теперь есть, кого.
Он провёл Нуму мимо остывающего трупа Аттаги с разрубленной головой, мимо товарищей, с нетерпением ждущих своей очереди под крики Литы, и потащил в подземелье, о котором Нума слышала, но никогда там не бывала. У одной из тяжёлых деревянных дверей стоял охранник из мятежников, главарь кивнул ему, и тот отпер другую дверь. Бывшую принцессу втолкнули внутрь, но и на этом её мучения не окончились. Тюремщики тщательно обшарили её, отыскивая драгоценности, которых оказалось не так много – серьги и кулон на шее, подарок матери. Потом сорвали с неё всю одежду и зачем-то обрубили косы. И уставились на неё, словно на мусор какой.
- А говорили: красавица. Ничего особенного, девка как девка, - сказал стражник. – Её бы красивые платья да нашим бедным девчоночкам, вот те бы вправду тогда стали красавицами.
- На, держи! – Главарь с усмешкой бросил Нуме какую-то грязную, вонючую тряпку. – Прикройся, это тебе больше к лицу. Или, если хочешь, ходи голышом.
Они расхохотались. Стыд пересилил отвращение, и Нума завернулась в дерюгу. За всё это время она не произнесла ни слова, только беззвучно плакала. Она не просила пощады, не спрашивала, что с нею будет, ибо знала, что это бесполезно. Но ответ она получила.
- Ничего, - бросил главарь, направляясь к двери вместе со стражником, - недолго тебе терпеть осталось.
Они вышли, дверь закрылась. Нума продолжала стоять на месте, будто в оцепенении. А потом что-то в душе её рухнуло, она упала на грязный сырой пол, стиснула в кулаках грубо отсечённые косы и зарыдала.
Что плохого она им сделала? Быть может, её отец-король… вернее сказать, покойный отец-король и был к кому-то несправедлив, но ведь всем не угодишь. Да и про этого главаря мятежников, Шафро, она кое-что слышала. Говорили, что он когда-то служил её отцу-королю, но потом предал его и переметнулся в войне на сторону врагов. И теперь он просто решил свести счёты со своим бывшим государем и сумел ловко посеять в народе семена бунта. А народу, утомлённому не особенно успешной войной, да ещё неурожаем, вполне хватило одной-единственной искры…
Сначала погибла мама. Она уговорила отца и решилась сама выйти к народу, чтобы раздать хлеб и серебро. А они бросились на неё и забили почти до смерти, солдатам едва удалось отбить умирающую королеву, и, конечно же, при этом они зарубили нескольких особо ретивых бунтарей, а нескольких взяли под стражу. Маму принесли во дворец без сознания, но перед смертью она очнулась и лишь попросила отца никого не казнить. Он не послушал и жестоко покарал всех арестованных. И это стало последней каплей.
Последние струйки слёз стекли по грязным щекам Нумы. Она вытерла лицо остриженными косами – какие же они мягкие, точно шелк… были. Дырявая тряпка так и норовила свалиться с плеч, Нума запахнула её и принялась рассеянно наблюдать за мерно падающими с потолка вязкими каплями. Ей уже было всё равно, что с нею сделают. Лишь бы это поскорее закончилось!
========== 2. Зрелище ==========
Вскоре веки Нумы отяжелели. Было холодно и сыро, противно пищали крысы, но несмотря на это, уставшая девушка провалилась в тяжёлый сон, свернувшись клубочком на полу. Кошмар наяву продолжился и в сновидениях: Нуме снилось, как на её глазах одичавшая толпа рвёт на куски её отца, мать и братьев, а потом добирается и до неё. В ногу вонзилось что-то острое и горячее, Нума закричала и проснулась – и поняла, что ей на самом деле больно: в большой палец впилась зубами огромная усатая крыса.
Отчего-то мерзкая тварь показалась Нуме очень похожей на Шафро – такой же длинный нос и торчащие усы. Она замахнулась и хлестнула крысу всё ещё зажатыми в руке косами. Голодная зверюга попыталась напасть вновь, но, встретив отчаянное сопротивление, отступила и скрылась где-то в углу. Но перед тем обернулась и посмотрела на узницу, словно человек… и от этого взгляда Нуме стало не по себе. А что, если её заперли здесь на съедение крысам? Хотя нет, Шафро что-то говорил об «особом угощении». Должно быть, её хотят прилюдно казнить каким-нибудь изощрённым способом.
Нума снова заплакала. Пусть в летописях повествуют что угодно о великих королях древности, но она-то сама – не герой. Она – просто девочка, даже не совершеннолетняя по законам Дармы, которой выпало родиться не в той семье. Почему она должна отвечать за грехи отца, какими бы тяжкими они ни были? Как же они все счастливы – отец, мать, братья; для них всё кончилось, а у неё впереди самое страшное. И, что ещё страшнее, её никто и ничто не спасёт.
В памяти что-то шевельнулось. Да, старые сказки, которые она обожала слушать перед сном. Мягкий свет очага, тёплое одеяло, певучий голос Аттаги, то тихий, то величественный, то грозный… Воспоминания вдруг сменились иными картинами: бедная няня лежит мёртвая в луже собственной крови, и многое другое… Нет-нет, не буду сейчас об этом думать! Сказки… так вот, в одной рассказывалось о могучем и благородном драконе, который приходил на помощь всем несправедливо обиженным и сурово карал обидчиков. Жаль, что это всего лишь сказки. Хотя разве чужеземцы из далёких земель не утверждают, что род драконов до сих пор не угас? Но, даже если и так, эти драконы наверняка заняты своими делами, и им не до чужих бед. Да и вряд ли они так уж благородны, как тот, из сказки.
Однако, надежда умирает последней. И всеми силами души, всей надеждой отчаявшегося человека Нума взмолилась: если ты есть, если ты меня слышишь, умоляю тебя, отзовись! Приди и спаси меня; ты же видишь, что я не виновата и не заслужила смерти. Тех, кто погиб, мне уже не вернуть, но пусть мои враги хоть в чём-то окажутся посрамлены! Клянусь, я позабуду о том, что родилась принцессой, я стану трудиться всю жизнь, только не лишай меня возможности прожить её!
Слова рождались сами собой, и на миг Нуме почудилось, что сейчас мрачную темницу озарит дивный свет, двери распахнутся, и она беспрепятственно выйдет из дворца, где её будет ждать огромный золотой дракон. А потом наваждение ушло, точно дым, и Нума с горечью покачала головой. Что за детские выдумки, право. Нечего мечтать о пустом, лучше приготовься достойно принять смерть, даже самую лютую.
Но ей не оставили времени на приготовления. Открылась дверь, и стражник жестом велел ей выходить. Она не сразу поняла, что ему нужно, и он прикрикнул: «Выходи давай!», прибавив непристойную ругань. Нума попыталась встать, но её ноги замёрзли и онемели, и она упала. Стражник опять выругался, схватил её за остатки волос на затылке и грубо поволок из камеры.
Дневное солнце после черноты подземелья показалось Нуме необычайно ярким. Она даже застыла на месте и зажмурилась, но её снова подтолкнули вперёд и подсадили в деревянную телегу, чтобы доставить к месту казни. Бывшая принцесса плотнее завернулась в жалкие лохмотья и забилась в угол повозки, поджав ноги.
Она ехала на казнь не одна; вместе с нею должны были казнить начальника стражи по имени Тавалин и его юного сына, тоже воина королевской гвардии, - Нума никак не могла вспомнить, как же его зовут. Оба воина были тяжело ранены и наверняка сильно страдали от боли, которую никто не подумал облегчить. Нума принялась украдкой наблюдать за ними: они сидели молча, но Тавалин порой легонько сжимал закованной в кандалы рукой ладонь сына, тот поднимал голову и с признательной улыбкой кивал отцу. А потом начальник стражи перехватил взгляд Нумы и ободряюще улыбнулся ей разбитыми, окровавленными губами.
- Не бойтесь, ваше высочество, - тихо сказал он. – Знаете, мужчины в нашем роду часто получают перед смертью дар предвидения, и вот я вижу сейчас: вы не умрёте. Вы станете великой королевой и отомстите за гибель государя. Я не знаю, как это случится, но знаю, что так будет.
Надежда вновь всколыхнулась в сердце Нумы, а потом она вдруг поняла правду.
- Вы говорите это, чтобы утешить меня?
- Я не стал бы лгать даже им. – Тавалин кивнул на окружающих их мятежников. – Как же я могу солгать своей принцессе, последней госпоже, которая у меня осталась? – Он помолчал, а потом прибавил: - Запомните, ваше высочество: что бы ни случилось, не забывайте, кто вы.
Больше он не сказал ничего. Один из охранников, противный рыжий парень с рябинками на лице и приплюснутым носом, услышал часть разговора и замахнулся на Тавалина плетью. Тот лишь пристально посмотрел в глаза рыжему, и плеть опустилась, а её владелец ограничился забористой руганью. Сын Тавалина сипло прошептал что-то – Нума не разобрала, что именно; юноша был ранен в шею, и удар повредил голосовые связки. Но мужество товарищей по несчастью укрепило девушку в решимости вытерпеть всё до конца, что бы с нею ни сделали.
Путешествие оказалось недолгим и закончилось на главной площади, где обычно устраивались публичные казни. Осуждённым приказали выходить: Нума вышла сама, мужчины идти не могли, и каждого повели под руки двое охранников. Девушка старалась не смотреть на эшафот и на то, что там приготовлено, а вместо этого оглядывала толпу. Народу на площади было – не протолкнуться, порой тут и там слышались стоны придавленных. Матери и отцы держали на плечах детей, чтобы тем лучше было видно, как умрут последние из «проклятых кровопийц». Напрасно искала Нума хоть одно сочувствующее лицо, хоть один взгляд утешения – одна только ненависть и жажда крови. Озверевшие люди выкрикивали свои предложения насчёт того, что стоит сделать с осуждёнными, и с каждой минутой всё сильнее бесновались. Охранникам – ближайшему окружению Шафро – даже пришлось оцепить эшафот и отчаянно сдерживать напирающую толпу.
- Эй, принцеска! – Крикнул кто-то. – Что головку-то повесила? Подыми свои королевские глазоньки да погляди-ка направо! Может, кого знакомого увидишь!
Нума невольно глянула в указанную сторону – и замерла от ужаса. На огромной деревянной виселице раскачивались привязанные за ноги истерзанные тела её отца и братьев. Рядом висело тело королевы, извлечённое из гробницы. Все трупы были раздеты донага, и к каждому прибита табличка с гнусной руганью. Нума прикусила губу, чтобы не закричать, - зачем делать из своего горя потеху для черни? Она почувствовала, как чья-то рука мягко сжала её локоть, и поняла, что это Тавалин. «Не забывай, кто ты», - повторила она про себя и отвернулась.
Осуждённым зачитали наскоро состряпанный приговор, в котором на все лады повторялось «угнетатели трудового народа», «кровопийцы», «грабители, жирующие на нашей нищете». Тавалин, которого вместе с сыном приговорили к сожжению на раскалённом медном ложе, попросил позволения перед смертью выкурить трубку, и ему не посмели отказать. Один из палачей поднёс ему уголёк (Нума узнала его: полгода назад он был приговорён к смерти за особо жестокое убийство, но бежал и теперь вполне нашёл себя). Уголёк раскрошился и упал на голую ногу палача, который тут же завопил от боли. Бывший начальник королевской стражи ничего не сказал, только презрительно усмехнулся.
А потом настал черёд принцессы. И она с ужасом поняла, что торчащий из земли толстый заострённый кол предназначен именно ей. «О боги, нет!» - Она невольно отшатнулась. – «Такого у нас никогда не творили; самое жестокое, что приказывал мой отец, - сжечь на костре, но лишь за самые тяжкие преступления…»
- Чего стоишь? Давай, садись на трон, королева! – Эти слова палача вызвали дружный смех народа. – Сама разденешься, или помочь?
Нума стиснула на груди свои лохмотья. Мыслей в голове совсем не осталось, только: «Нет, нет, этого не может быть, это не может происходить со мною наяву…» И вдруг в глазах у неё потемнело.
Нет, это потемнело небо. Из сотен глоток одновременно вырвался вздох, а потом и крик. Свет солнца померк, ибо его закрыла огромная крылатая фигура, которая стремительно снижалась.
Дракон.
Зрители и охранники с воплями бросились бежать – вернее, попытались, ведь бежать было некуда. Попытались удрать и те из палачей, кто пока не был занят. А дракон продолжал спускаться, и вдруг Нума поняла, что он летит прямо к ней!
Она отчаянно завизжала, когда когтистая лапа схватила её. Дракон описал над площадью круг и распахнул золотую пасть. Покатилась волна пламени, спалив эшафот вместе с палачами и осуждёнными, тем самым избавив последних от мучений. Нуме даже показалось, что она услышала последний крик Тавалина: «Я не ошибся, госпожа!» Сгорели в пламени и осквернённые тела королевской семьи.