Она не знала, где она и сколько провалялась без сознания. Мигрень, какая бывает поутру, если спать лечь с больной головой, пульсировала в висках, глазах и даже чувствовалась, стоило только открыть рот, будто Тину ударили в зубы. Саднило и чуть пощипывало нос, но, коснувшись его пальцами, Тина поняла, что крови нет, и чувства её подводят.
Она села на жёсткой кровати, застеленной тонким шерстяным одеялом, и осмотрелась. Поначалу мешали пляшущие перед глазами круги и подступившая к горлу тошнота. Тина не помнила, ударялась ли головой, и теперь беспокоилась, что это сотрясение.
Дурнота не проходила, но постепенно пелена перед глазами рассеялась, и окружающий мир обрёл слегка размытые мягкие очертания.
Она оказалась в комнате едва ли по площади превышавшую сарай для мётел в Ильверморни, где ей пару раз приходилось находить Куинни, прятавшуюся от забияк на два курса старше. И пахло здесь так же — пылью, деревянной стружкой и средством для полировки, от которого свербило в носу, но здесь его аромат был едва уловим. Прямой свет лился, казалось, отовсюду, не давая понять высоту помещения. Окон же не было вовсе.
Тина встала и, пошатываясь и вытянув руку, прошлась до стены напротив, где, как ей показалось, свет преломлялся, выделяя углубление. Пальцы коснулись не то шершавого камня, не то кафеля. Ногти сразу противно зачесались. Тина ненавидела неглазурованную керамику, прикосновения к которой всегда вызывали такую реакцию. А ещё зубы тоже сразу начинали чесаться. Но, переборов неприязнь, она двинула ладонью дальше, опасливо запуская руку в нишу и нащупывая тарелку из всё той же ненавистной керамики. Но на ней лежало что-то, завёрнутое в материю и, схватив находку и отдёрнув руку, Тина отступила к кровати, неистово потирая ногти о рукава, силясь угомонить зуд.
Она потянула за узелок, разворачивая свёрток. Внутри оказалась обычная круглая булочка наподобие тех, из которых не-маги готовили сэндвичи по пять центов, только без начинки. Самая обычная булочка, от одного взгляда на которую Тина почувствовала, насколько же голодна. Живот свело так, будто она ничего не ела уже несколько дней.
Булочка притягивала взгляд, но, сглотнув, Тина отвернулась и вновь встала, намереваясь обследовать комнату, даже если вся она выложена тем же мерзким кафелем.
Тине требовалось два шага, чтобы отмерить ширину, и четыре — длину. Задрав голову, она снова попыталась разглядеть потолок, но свет слепил до рези в глазах и будто бы тонкими иглами впивался прямо в мозг.
Головная боль, было отступив, дала о себе знать резким спазмом. Тина застонала и, опустившись на пол, прижалась к ножке кровати, уповая на целительную силу холодного металла. Но, вопреки ожиданиям, он был тёплым. Тогда Тина вновь заняла место на краю постели, пытаясь отвлечься от боли посторонними мыслями.
Словно издеваясь над ней, память отказывалась фокусироваться на недавнем прошлом. Всё, что было между аврорской летучкой, во время которой директор Грейвз повторял план задержания (кого?), и пробуждением, покрывала непроницаемая вуаль. Из-за серого марева будто бы доносились голоса. Кто-то звал её по имени, кто-то кричал и что-то быстро говорил — слов было не разобрать, а ещё был гул. Равномерный, неестественный, и он был самым настоящим, а не частью потерянных воспоминаний. У гула, как и у света, не было видимого источника. Он был за стенами, и под тонким одеялом, в которое Тина завернулась, перед тем как забраться на кровать с ногами, и в воздухе. Круглая булочка слегка подрагивала, но, прикоснувшись к ней, Тина не почувствовала вибрации.
Неизвестно сколько она просидела просто глядя перед собой. С равным успехом могло пройти десять минут, а мог и целый час. Усилившаяся из-за гула боль в голове не давала думать ни о чём другом. Аккомпанировал ей голод, туго стягивающий желудок. Наконец, Тина не выдержала и, решив разобраться хоть с одним противником, откусила от булочки кусок. На вкус оказалось приятно, хоть и пресно. Но резь в животе потихоньку угомонилась.
Завернув надкушенную булочку обратно в ткань, Тина вновь поднялась на ноги. В комнате — хотя верней было бы назвать это место темницей — на первый взгляд не было двери. Но, может, она просто недостаточно внимательно смотрела? В царившем вокруг не-мраке всё было размытым, тёплым, как растаявшая на солнце плитка молочного шоколада. И столь же неприятным на ощупь.
Она вновь вспомнила прятавшуюся в сарае Куинни, запах полироли и древесной стружки. И удушающую июньскую духоту.
Нет, просто сидеть и ждать, пока хоть что-нибудь не произойдёт, Тина не собиралась. Пусть в этот раз при ней нет палочки, она всё равно что-нибудь придумает.
Порывшись в карманах, она извлекала на свет все те нехитрые вещицы, что у неё не отобрали: новенький немажеский пятицентовик, голубой носовой платок с вышитым зелёным в уголке PG и сложенную вчетверо колдографию, которую Тина никогда с собой не носила, а держала в рамке на рабочем месте. Куинни улыбнулась ей со снимка и крепче сжала ладонь сестры. Одна из линий сгиба пролегала точно между ними.
Плотная вуаль в голове будто на мгновение приподнялась, преподнося образ — Куинни с рассечённой губой.
Тина ахнула и, бросившись к стенам, принялась лихорадочно шарить по ним в поисках хоть чего-то похожего на дверь. Пару раз ей казалось, что шов меж плитами глубже обычного, и она безуспешно цеплялась короткими ногтями за края, от чего зубы сводило судорогой. Злость и досада, и паника крепли в её душе, грозя вот-вот выплеснуться слезами. Тине было страшно как тогда, в Комнате Смерти. Но там она была не одна. Каков шанс, что сейчас с невидного потолка к ней спустится пикирующий злыдень?
Она вновь натолкнулась на нишу. Ногти черканули по тарелке, и это было так же болезненно, как когда Тина сломала ногу, упав с метлы на втором курсе. Но кость их школьная целительница срастила за пару секунд, напоила обезболивающим зельем и ещё дала яблоко, чтобы совсем успокоить. Здесь же приходилось терпеть, как не-магу.
Ниша оказалась глубже, чем показалось в первый раз. Тине пришлось прижаться плечом к стене, чтобы достать до конца, да и то одними кончиками пальцев. Закусив губу, она ощупывала нишу. Быть может, пронеслось в голове, это была ловушка, обманка, ложная надежда, но другой у неё всё равно не было.
Кончик указательного пальца вдруг уколола не то игла, не то шип. Тина резко отдёрнула руку, больно ударившись заодно локтем так, что помимо воли выступили слёзы. В центре подушечки набухала капелька крови. Она скатилась вниз к ладони, оставляя красную дорожку, по которой последовала вторая. Тина вынула платок и обмотала палец, а когда вновь подняла голову, то обмерла. Без единого звука часть стены просто исчезла, открывая арочный проход. Он был слишком узок, чтобы войти, расправив плечи, пришлось повернуться боком, чувствуя себя слишком широким для дверного проёма диваном. Тина как-то в детстве видела, как соседи не-маги, натужно пыхтя, протискивали в квартиру такой, и очень тогда им сочувствовала.
Перед ней предстал коридор, чей потолок так же терялся в мягком свете. Здесь не было темно, но и не светло, и ничто не отбрасывало теней. Шершавые стены уходили вдаль и ввысь, всё тот же мерный гул незримо властвовал над крошечным пространством, которым теперь был ограничен мир Тины. Она торопливо прошла пятнадцать шагов вперёд, пока не уткнулась носом в новую стену, и так же торопливо вернулась обратно. За то неизмеримо долгое время, что она провела в этой темнице, неведомый ранее страх пустил ростки в её душе, взращенный всепроникающим светом и давящим на виски гулом.
Что, если в любой момент в стене откроется ещё один проход, из которого кто-то — или что-то — выберется? У неё из оружия только пятицентовик, но вряд ли монеткой с бизоном на реверсе можно кого-то обезоружить.
Тина подкинула монетку, но не поймала и та с глухим стуком упала на пол, распространяя в застывшем воздухе тихое вибрирующее эхо.
— Здесь кто-то есть?
Тина шарахнулась в угол, выставляя перед собой сжатые в кулаки руки, готовясь обороняться грубой силой, раз уж палочку у неё отобрали. Но никто не нападал.
— Эй! — вновь позвал голос. Мужской, немного хриплый.
— … — поколебавшись, Тина открыла рот, но из горла донеслось только сипение. Сухой кашель сдавил вдруг лёгкие, и это было вдвойне болезненно, потому что отдавалось в голову.
— Что с вами? — обеспокоенно спросил голос, став будто ближе.
Тина приблизилась к стене по правую руку, из-за которой, как ей показалось, голос и доносился. Горло у неё пересохло, губы неприятно стянула та же сухость, но она нашла в себе силы отозваться.
— Пить хочется, — просипела она, опускаясь на колени. Она точно помнила, что раньше стена была сплошной, теперь же в ней появился решётчатый проём шириной с ладонь.
— Слава Мерлину, — облегчённо донеслось с другой стороны. — Я уж подумал, мне почудилось. Подождите.
Звуки шагов торопливо удалились, а когда стали громче, возвещая о возвращении неведомого собрата по заключению, меж прутьев решётки протиснулся узкий наполненный водой стакан.
— Пейте, — мягко предложил мужчина, но Тина ещё до этого ухватила стакан за горлышко и жадно припала к воде. Мерси Льюис, она и не думала, что её мучала такая жажда!
— Спасибо, — искренне поблагодарила она, возвращая стакан. На миг её пальцев коснулись чужие — худые и чуть шершавые от мозолей. — Я не пила, кажется, целую вечность.
— Ничего удивительного, — невесело рассмеялся мужчина. — В этом месте следить за течением времени непосильная задача.
У Тины затекли ноги, и она, не заботясь о чистоте брюк (кто здесь упрекнёт её в неподобающем для аврора виде?), села на пол, боком прижавшись к стене. Решётчатый проём оказался как раз на уровне её глаз.
— Вы давно здесь? — спросила она. Обретя вдруг собеседника, она боялась, что тишина продлится слишком долго. Что это сведёт её с ума быстрее ненавистной неглазурованной керамики и тошнотворного гула.
— По личным ощущением примерно неделю, плюс-минус три дня.
— Вы довольно точны, — подивилась Тина. Сама она была уверена, что запуталась бы уже через день, особенно если свет не будет меркнуть, возвещая пришествие ночи.
— Природа наделила меня замечательными биологическими часами, — бодро отозвался голос. — Живу по режиму, не смотря ни на что. Кстати. Кто вы?
— Тина Голдштейн, — не задумываясь о мотивах вопроса, представилась она. В самом деле, не такое уж это откровение, чтобы делать из него тайну. Если мужчина по ту сторону связан с её пленителями, он и так знает её имя. Если же нет — не стоит так сходу отвергать человека, спасшего её от мучительной смерти от жажды. — А вы?
Но собеседник остался безмолвен. Томительно бежали секунды, растягиваясь в бесконечные минуты и часы, что, несомненно, было неправдой. Время здесь ощущалось иначе. Медленней, тягостней, оно давило на грудь и на голову, от чего становилось тяжело дышать, а в глазах мутилось.
— Тесей Скамандер, — представился, наконец, мужчина. От его признания в голове снова приподнялась вуаль, открывая ещё несколько картин недавнего прошлого. То были бессвязные образы, среди которых вновь мелькнуло лицо сестры, но Тина была рада и этому. — Жаль, что нас не представили друг другу раньше.
— Ньют говорил, вы хороший человек, — выпалила Тина первые пришедшие в голову хорошие слова, и тут же прикусила язык, чувствуя, как со стыда краснеет.
— Надеюсь остаться таковым, — голос Тесея казался всё таким же бодрым. Он немного помолчал, а потом добавил. — Ньют ведь не здесь, правда?
Обращение к памяти давалось с трудом. Тина будто ныряла в мутную озёрную воду в пору цветения. Вокруг всё было песчано-зелёного оттенка, и само понятие верха и низа теряло всякий смысл, потому что заходящее солнце не пробивалось сквозь толщу воды. Ноги пытался оплести роголистник, в глаза норовил попасть песок, и звала к себе чёрная глубина, обещая в награду жемчужниц. Если в лёгких не закончится воздух.
— Нет, — поколебавшись, ответила Тина. — Ньют сейчас в Андах, изучает Перуанских змеезубов, — она точно помнила, что получила письмо четыре дня назад. Только когда были эти «четыре дня назад»? — Когда меня схватили, его точно не было рядом.
Куинни тоже не могла быть здесь. Куинни должна была быть дома, в тепле и безопасности, заводить тесто для давно обещанного рыбного пирога. Тогда почему раз за разом образ сестры всплывает в голове?
— Мы в плену у Гриндевальда, не так ли? — вопрос был риторическим. Какой иной волшебник выстроил бы такую темницу и просто бросил бы Тину здесь? Но она всё равно спросила. Чтобы не тешить себя ложной надеждой.
— Да, — подтвердил Тесей. — Вы удивлены?
— В большей степени тому, что жива, — покачала головой Тина, хотя знала, что этот жест останется невидим для её собеседника. — У меня не самая высокая должность в МАКУСА, я не храню никаких тайн, никакой ценной информации. Но я жива.
— Ваш голос не звучит радостно.
Тина прижалась виском к окованному металлом краю оконца, прохладному вопреки температуре вокруг. Зудящие ногти почти перестали её беспокоить, выглядевшие несусветной мелочью на фоне прочих тревог.
— Я не знаю ничего важного, но я жива. Раз так, выходит, что я заложница. И где-то там за мою жизнь кто-то торгуется.
Тесей смеялся тихо, но она всё равно расслышала.
— Вы быстро соображаете, Тина. Мне нравится. Знаете, когда выйдете за моего брата, приходите ко мне. С радостью возьму вас в Аврорат.
— Мы с Ньютом… — Тина замялась и вновь почувствовала, что краснеет, только на этот раз от смущения. — И… — она сглотнула. — Вы правда верите, что мы выберемся?
Он ответил без промедления, бодро и искренне, как истинно верующий в свои слова человек:
— Конечно, выберемся. Каждый день здесь я вспоминаю Персиваля. Он пробыл в заключении несколько недель, но не дал себя сломить. Может, с тех пор Гриндевальд и изменил что-то в своих методах, но мне всё равно.
— Вы звучите как Ньют, — Тина улыбнулась. Её когда-то поразило, с каким упорством, с какой верой шёл вперёд этот странный англичанин. И сейчас, не зная, как Тесей выглядит, она попыталась представить его лицо. Наверняка они с братом похожи. Слегка кудрявящиеся волосы, чуть более резкие черты, широкий рот. Но глаза совсем другие, как и взгляд. Испытывающий, как у мистера Грейвза.
— Это у нас семейное, — доверительно сообщил Тесей. — Как познакомитесь с нашей матушкой, окончательно в этом убедитесь. Только Морганой заклинаю, не спрашивайте у неё, какое у меня второе имя.
— Что? — обескураженно переспросила Тина.
— У каждого есть тайны. У меня это — второе имя.
— Не думаю, что сюда вы угодили, потому что Гриндевальду хочется его узнать.
— Тем не менее, эту тайну я буду оберегать, как и все прочие, — былая весёлость испарилась из его голоса. За стеной послышалось шуршание и, кажется, плеск. В каменной тишине темницы каждый звук бил по ушам колокольным звоном. — Молчите, — Тесей шептал, но слышно его было превосходно. Тина отодвинулась, чтобы, если кто-то захочет нагнуться и заглянуть в отверстие, её не заметили. Даже зажала рот ладонью.
Мелкий песок колол губы, от первого вздоха попал на зубы и теперь противно скрипел. Воды у Тины не осталось, она терпела минуту, вторую, третью, прежде чем стало совсем невмоготу. Отплёвываясь и вытирая рот носовым платком, она встала и пересекла камеру от края до края, разминая ноги. Песок скрипел под подошвами полусапожек. Тина нахмурилась. Ей казалось, или раньше пол не был устлан светло-коричневым крошевом, скрывая стыки керамических плит?
Среди песка блеснула обронённая монетка. Тина нагнулась и подняла её, повертев в руках. Самый обычный немажеский пятицентовик, новый, блестящий, будто только что отчеканенный.
Сунув монету в карман, она вернулась в комнату, где очнулась, подняла небрежно брошенное тонкое шерстяное покрывало и узелок с надкушенной булочкой, и с этим нехитрым скарбом перебралась в коридор.
«Мерси Льюис, что там с Тесеем? Ничего хорошего, очевидно», — размышляла Тина, устраиваясь поудобней у стены так, чтобы не соприкасаться открытыми частями тела с ненавистным кафелем, и всё равно от его близости сводило зубы. Когда она готовилась стать аврором, инструктора не предполагали, что кто-то из них может попасть в плен. Всё было просто: при не-магах молчать, чтобы не нарушить закон Раппопорт, и ждать своих; во всех прочих случаях просто молчать. Салемская трагедия осталась в далёком прошлом, никто не предвидел войну с Гриндевальдом.