Тина наблюдала, как пыль завитками вихрится под потолком, на границе терпимого и нестерпимого света. Стоило чуть сильнее запрокинуть голову, как пересыхали глаза и раскалённые спицы боли вонзались прямо в виски.
Никто не придёт сегодня, без радости подумала Тина. Может, не только сегодня, но и завтра, и так до тех пор, пока она не ослабнет от голода и жажды, пока не понадобится. Или пока стороны не договорятся об обмене. Такое возможно. Пару дней назад как раз удалось схватить одного волшебника…
Закрыв глаза и опустив голову на левое плечо, Тина улыбнулась. То был хороший день. После проливного дождя на небе сияло солнце, и широкая лента радуги протянулась над всем заливом. С крыши их с сестрой дома её было особенно хорошо видно. Куинни взяла её за руку и потянула вверх по лестнице: этаж, ещё, ещё… Перед самым выходом они чуть не сбили закончившую развешивать бельё соседку, удостоившись пары ласковых вслед. Куинни радовалась радуге как маленькая девочка, впервые сотворившая простенькие Левитационные чары и поднявшая в воздух прыгавшую мимо жабу однокурсника. Солнце играло в её волосах цвета чистого золота, но Тина не могла разделить счастья сестры, и пыталась скрыть мысли и чувства. Куда там.
«Тинни, — беззаботно фыркнула сестра, легко разворачиваясь на каблуках, как танцовщица, — не надо так волноваться. У меня всё под контролем».
«Если вас поймают, даже мистер Грейвз ничего не сможет сделать», — покачала головой Тина. Но Куинни лишь всплеснула руками, отмахиваясь, как от взбунтовавшейся на ветру занавески.
«Вчера Якоб водил меня в си-не-ма-то-граф, — по слогам проговорила она незнакомое слово. — Это просто чудо, Тинни. Настоящая магия».
Тина вздрогнула, сбрасывая оковы не то сна, не то видения, обнаруживая, что сползла по стене на бок. Вокруг не стало ни светлее, ни темнее, ни на минуту не замолкающий гул сводил с ума, играя на висках, как слишком усердный барабанщик на своём инструменте. Бам-бам-бам!
Кусая губу до крови, только бы новой болью отвлечь старую, Тина шарила ладонями по кафелю, борясь с зудом под ногтями, надеясь отыскать хоть пятачок прохлады. Перед глазами всё плыло, плавилось, как брошенный на сковородку кусок масла. Мир шёл пузырями, воздух потрескивал.
— Тина? Тина? Вы здесь?
Она потянулась на голос, как за нить Ариадны, откуда-то найдя силы улыбнуться сравнению. Тревожный, но по-прежнему мягкий тембр обрёл магическую силу над мигренью, облегчая боль изнутри.
— Я здесь, — с трудом Тина поднялась, опираясь на локоть, приваливаясь виском к обжигающе-ледяному металлу. Связывающее узников оконце будто бы стало шире. Другая сторона была не видна, скрытая в мягком полумраке, но какие-то очертания угадывались. И немного тянуло запахом сырости. — Задремала просто. Как вы?
— Жив, цел, держусь, — бодро отозвались по ту сторону. — Размышляю.
— О чём?
— Да вот думаю, скинут ли проверку квартальных отчётов на мою заместительницу, если я ещё на неделю задержусь, или же Вильгельмина этого не допустит, и нас день на день вытащат из этой ямы.
Оптимизму Тесея можно было только позавидовать. Сама Тина, чувствуя, как нарастает сила упаднических мыслей, не верила, что смогла бы продержаться и пары часов. Или от пыток Тесей просто начинал постепенно сходить с ума?
— Вытащат, конечно, — она постаралась придать голосу как можно больше уверенности, тем более что сдавшая позиции головная боль вернула ей способность соображать. — Никто не любит квартальные отчёты. — О, сколько она всегда мучилась над своей частью, и всё равно по итогу что-то упускала из виду. Какую-нибудь мелкую запятую или неправильную формулировку, от чего всякий раз злилась и бралась за волшебный корректор. Ей не хотелось добавлять мистеру Грейвзу лишней работы, хоть он, посмеиваясь над её похвальным бюрократическим перфекционизмом, уверял, что все проходят через муки отчётной работы, и со временем она всему научится.
— Что вам снилось? — кажется, мысли о бумажках привели Тесея в ужас.
— Радуга, — как живая перед её взором встала сестра, раскинувшая руки и улыбавшаяся небу. Увидит ли она снова улыбку Куинни?
— Красиво, — протянул Тесей. С живостью Тина представила, как на той стороне он закрывает глаза, вызывая в памяти знакомый с детства образ. Ньют рассказывал, что вырос в Дорсете недалеко от моря. И, когда был совсем ребёнком и видел вздыбившуюся, уходящую одним концом к основаниям белых скал дугу, бежал искать на другом конце лепреконское золото, потому что старший брат рассказал ему эту сказку. — Вы знали, что у радуги в море всего три цвета?
— Какие же? — удивилась Тина.
— Красный, жёлтый и зелёный.
— Быть может, — усомнилась она, — вы не замечали голубой, потому что он сливается с небом?
— Я уверен, что три, — твёрдо стоял на своём Тесей. — Столько радуг в детстве перевидал, пока не переехал.
— Я тоже выросла у моря и всегда отчётливо видела четвёртый цвет — фиолетовый.
— Это просто свет преломляется из-за висящего над Нью-Йорком смога, — фыркнул Тесей. — Скоро лето, так что после какой-нибудь из гроз я отправлю вас с Ньютом на пляж. Оттуда замечательный вид открывается.
Последние пару минут Тина сидела с закрытыми глазами. Смотреть всё равно было не на что, а так металлическая рама казалась даже холоднее. С невероятной живостью перед ней предстала картина: пологий холм, по которому нужно спуститься на луг, обрывающийся тонкой полоской голой скалы, уходящей вниз, в море; лёгкий ветерок, свежий и пахнущий свежескошенный травой, треплет короткие волосы, норовит сорвать с шеи тонкий синий шарф, вручную расписанный затейливыми узорами — подарок Ньюта; тот как раз срывает ятрышник, пачкая руки светлым густым соком; цветы — насыщенно фиолетовые.
— Вы говорите о радуге, — голос у неё дрожал, в носу свербило, но слёзы всё не текли. Глаза оставались сухими, как песок вокруг, как поселившийся под лёгкими страх, как немажеский пятицентовик, который она сжимала в кармане, — о доме, о лете, чтобы меня успокоить. Но мне всё равно очень-очень страшно.
— Мне тоже, Тина, — тихо и совсем безрадостно отозвался Тесей. — Я не хочу умирать.
Тина не всхлипнула — закашлялась. Предчувствующий обезвоживание организм удерживал любые капли влаги. Она развязала узелок и разломила надкушенную булочку на две части.
— Вот, — пространства между прутьями как раз хватило, чтобы просунуть ладонь, — возьмите. Вряд ли вас кормят.
Она почувствовала его прикосновения, оставившие на коже капельки влаги. Тесей принял дар, ненадолго задержавшись, мимолётно погладив кончиками пальцев внутреннюю сторону ладони.
— Спасибо, — Тина была готова поставить пару драготов на то, что он улыбнулся. — Хотите пить?
— Да, — просто ответила Тина, отщипывая от оставшейся половины булочки кусочек. Надолго её растянуть не получится при всём желании, но вода, которой у Тесея откуда-то было достаточно много, поможет продержаться месяц. Только вот силы сопротивляться, если кто-то придёт, иссякнут уже через пару дней.
Выпитая вода успокоила гул в висках. Мигрень, как приехавшая без приглашения погостить дальняя шумная родственница, ни на секунду не позволяла забыть о своём присутствии, но и к ней, как и к зуду под ногтями, если ненароком она всё же соприкасалась с плиткой, Тина начала привыкать.
Она вернула узкий стакан через оконце. На костяшках, там где коснулись их пальцы Тесея, осталось несколько бурых пятен.
— Вы ранены? — сглотнув, спросила Тина. Следы были смазанными, кровь засохла и с равной возможностью могла быть как следствием пытки, так и подскочившего после хоть какой-то, но трапезы, давления.
— М-м-м… — неопределённо промычал Тесей, — о камень поранился, кажется. Ничего серьёзного.
Будь что серьёзное, Тина всё равно не смогла бы ничего сделать. Кричала бы, звала бы целителя, пока не сел бы голос? Предложила бы перевязать рану относительно чистым платком? От бессилия Тина приходила в бешенство, сжимала и разжимала пальцы до красных полумесяцев на ладонях.
— Большую часть времени я здесь проводил в одиночестве, — Тесей словно почувствовал её беспокойное состояние. — Дела у Гриндевальда идут не так хорошо, как он бы хотел, на счету каждый маг. Так что у него нет десятка часов и лишних рук, чтобы выбивать из меня сведения силой. Да, к тому же, всё равно они уже устарели. Моё исчезновение не могли не заметить и не поменять все пароли и планы просто на всякий случай. Да и старый трюк с подменой больше не пройдёт.
Тина знала, о чём он говорит. На входе в МАКУСА теперь по утрам скапливалась небольшая очередь, потому что каждого посетителя проверяли детекторы лжи. Наверняка ту же систему взяли на вооружения и британцы, и все прочие Министерства. Да… теперь она припомнила, что на последней летучке они говорили о Франции… Совместная операция?..
— Вас, наверно, постараются на кого-то обменять, как думаете?
— Это возможно, — вздохнул Тесей. — Незадолго до моего пленения мы взяли Розье.
Вуаль над прошлым приподнялась внезапно, обескураживая яркостью всплывающих образов и ощущений. Аудитория-амфитеатр, рассчитанная никак не меньше чем на три сотни зрителей, но сейчас занят был лишь первый ряд. На доске во всю стену перемещались колдографии, причудливый клубок разноцветных линий на карте города распутывался, чёткими линиями проводя маршруты. Два голоса — мужской и женский — о чём-то спорили, не переходя на повышенные тона. Профессионально. Мистер Грейвз хмурил брови, его собеседница, говорящая на английском с акцентом, что-то объясняла, выводя в воздухе палочкой сложные фигуры. Слова? Цифры? Не разглядеть…
Тина чувствовала азарт и волнение. Это не первая её операция, но впервые — столь масштабная. Большая ответственность. Она не должна ударить в грязь лицом.
Кто-то рядом взял её за руку, сжимая несильно, подбадривающе. Тина обернулась, сталкиваясь с едва заметной улыбкой, похожей на первый лучик утреннего солнца, пробравшийся в спальню. Куинни верит в неё. Что здесь делает Куинни?..
— Тина? Тина! Вы слышите меня?!
Но голос Тесея не достиг ушей. Всё её внимание обратилось к сестре, зажавшей ладонями рот, чтобы сдержать рвущийся наружу смех. Припекало солнце, ярко пахло озером: прохладно и немного сладко. В ветвях прибрежных ив ворковали горлицы, среди камыша пели стрекозы. Тихий редкий плеск и кряканье охотящихся уток нарушали царившую в округе тишину.
К столбикам причала прибилась сорвавшаяся со стебля водяная лилия, которую Куинни тут же выловила и водрузила на голову сестре, ни сколько не волнуясь, что вместе с цветком зачерпнула немного тины.
«Эй!» — возмутилась Тина, стирая что-то неприятно пахнущее и зелёное с щеки.
«Тебе очень идёт», — рассмеялась Куинни, вытирая ладони о зелёную ткань купального костюма. Она поднялась на скрипящих от каждого шага досках, закрывая солнце худой фигурой. Немного нескладная, едва окончившая второй курс Ильверморни, она взяла короткий разбег и рыбкой нырнула в воду, поднимая со дна тучу ила.
«Тинни! — позвала она, выныривая и встряхивая головой. — Давай! Вода замечательная!»
Солнце в зените, воздух обнимал чуть влажными ладонями, и июль вокруг разворачивался во всём буйстве зелёного, дурманя голову и убеждая расслабиться.
И в омут — с головой.
Тину ещё долгие месяцы преследовал кошмар: исчезнувшая под водой Куинни, взметнувшиеся над вздыбленными водами тонкие перепончатые лапы, и поднявшаяся затем грязно-бордовая муть.
В воспоминании всё было смазано, слилось в единую фрагментированную ленту памяти. «Шок», — сказала потом мама, наносящая лечебную мазь на изрезанные пальцы. Куинни плакала на веранде, укрытая пледом. Её ногами занимался отец. А между сёстрами лежал обломок хрупкого пальца неведомо как заплывшего в водоём кулупалика.
Тина ничего не осознавала и смотрела прямо перед собой. Понимание пришло позже, вместе с дрожью в руках и разбитой об пол кружкой из неглазированной керамики.
И она возвращалась. Возвращалась в мыслях к озеру, даже когда от ранок ни следа не осталось на коже ни у неё, ни у сестры. К страху, к отчаянной отваге, к чешущимся ногтям и к нахлынувшей после всего осоловелой любви к сестре.
Она не говорила Куинни, прятала эти воспоминания подальше, чтобы не тревожить понапрасну. Сестра всегда переживала слишком сильно и молча, вместо тысячи слов протягивая дымящуюся кружку мятного чая, поправляя сбившийся зимний шарф и легко подпихивая ладонью в поясницу, когда Тина уходила на свидания с Ньютом.
Куинни не могла быть во Франции. Куинни не могла… во Франции…
Кисловатый аромат тронул ноздри — так пахнут водоросли, пролежавшие пару часов на солнцепёке. Под ладонями было холодно и мокро, а вот головой чувствовалось тепло.
Тина дёрнулась и приподнялась на локте, с трудом разлепив глаза, пересохшие, будто она играла в гляделки с Аргусом. Она скорее почувствовала, чем увидела изменения. С потолка по-прежнему лился мягкий свет, но вокруг больше не было припорошенного колючим песком кафеля. Теперь вокруг раскинулся пруд, по краям поросший осокой. Вода казалась прозрачной, но дно терялось в непроглядной сосущей тьме. Вся противоположная стена была увита не то плющом, не то каким другим растением, хотя совершенно непонятно было, на чём оно растёт.
«Это место как пиявка», — неприязненно подумала Тина, оглядываясь. Островок твёрдой земли (вернее, кафеля), на котором она лежала, был не единственным. Как кочки, то тут, то там возвышались керамические плиты. При желании можно было допрыгать до комнатки с кроватью, которую отсюда было отлично видно. И что там сухо — тоже.
Сдаваться Тина не собиралась. Она не боялась ни воды, ни тех, что могут обитать под обманчиво безмятежной её гладью. Часы она проводила с Ньютом рядом с бассейном, где плавала пара гриндиллоу, поэтапно разбираясь с иррациональным, въевшимся, как масляная краска в кожу, детским страхом. И он отступил. Сложно бояться того, о чём могла бы написать небольшую статью и зарисовать в нескольких позах.
— Тина, — позвал тихий голос. У него не было чёткого источника.
— Куинни? — осторожно отозвалась Тина, не двигаясь с места. Сердце забилось чаще, глухо ударяясь о грудную клетку. В висках снова запульсировало. — Покажись.
Вода пошла рябью. Между островком и её эпицентром было несколько шагов, и Тина вжалась в стену, понимая, что бежать некуда и сражаться придётся голыми руками. Но над поверхностью не показалось никакое чудовище, подражающее человеческой речи, только размытый силуэт едва обрисовался, покинув скрытое тьмой дно.
— Тинни, — позвали из-под воды, но Тина не двинулась с места, напряжённо наблюдая за тем, как складываются искажённые водой и светом линии в знакомые черты.
— Тебя здесь нет, — твёрдо сказала она бледному голубоглазому лицу и кудрям, золотыми лентами разметавшимися почти на поверхности. — Ты просто видение.
— Сестра, — всхлипнул голос, — мне страшно. Что-то держит меня!
Тина крепко зажмурилась, сунув правую руку в карман. Ребристый край немажеского пятицентовика коснулся фаланги. Она сжала монету в ладони, и поначалу прохладный, он быстро нагрелся.
— Тебя здесь нет, — повторила она подводному мороку. — Ты просто порождение тёмной магии. Я ни на минуту не поверю в твоё существование.
«Это пока», — пронеслось в голове. Что будет через три дня, пять, неделю, две, когда она обессилит от голода и совсем потеряет ориентацию во времени? Во что она поверит тогда и не шагнёт ли в приветливо раскинутые объятия видения, искренне веря, что это её сестра?
— Тина! Тина, отзовись!
Тине было страшно повернуться спиной к воде, но и смотреть, как переливаются золотые ленты в мягких лучах света, было невыносимо.
— Тесей, — голос предательски дрогнул. Сжав ладонь на решётке, Тина поняла, что тело ходит ходуном. — Мне мерещится сестра.
— Ты же знаешь, что её здесь нет, — ласково сказал Тесей. — Она дома, на другом конце мира, и с ней всё хорошо, — быстро заговорил он.
— Я знаю, но… — Тина глубоко вобрала в лёгкие воздух, задержала дыхание, и медленно выдохнула через нос, — но не могу не начать сомневаться. Я совсем не помню, что было до того, как я здесь очнулась. Что если я ошибаюсь?