А к падению под лёд ты всё равно не готов. В какой-то момент опора просто исчезает, и ты оказываешься в ловушке: вода со всех сторон, ледяная и обездвиживающая. И в тебе тут же просыпается фонтан энергии. Всплеск адреналина.
Первый инстинкт Куинни – выхватить палочку. Она читает слишком много газет – хотя, куда уж ей знать больше.
— Не приближайтесь, — отчаянно говорит она, хватаясь за палочку, как за края проруби. – Я знаю, кто вы.
Геллерт Гриндевальд смотрит на неё с сочувствием. По крайней мере, это то, что видит она. У неё трясутся руки – от холода, адреналина и от сковывающего страха. Кажется, её рвёт на части.
Она на дне заледеневшего озера. И тут действительно страшно. И она не видит поверхности, не видит дыры, куда провалилась – только обломки льда. Вокруг множество пузырьков воздуха – и они все стремятся от неё убежать.
— Куинни, тебе нечего бояться, — неожиданно мягко начинает он. Она пытается не слушать, сосредотачивая все свои мысли на заклинаниях, которые, если что, можно применить; мышцы напряжены, а колени всё равно трясутся – от холода. — Мы хотим помочь.
Его голос заполняет сознание. Кажется, он звучит на всех уровнях реальности – мягкий, вкрадчивый, объёмный.
— Ты ведь так далеко от дома. Далеко от всего, что ты любишь. В незнакомой стране.
Куинни не слушает – может ли он лично сказать о себе больше, чем его поступки? Этот человек – не злой волшебник из маггловских сказок. Он – гораздо хуже. И Куинни закономерно боится. Она знает, что он врёт ей каждой клеточкой своего тела – и этим добрым взглядом, и этим ворохом мыслей…
— Я бы никогда не навредил тебе.
Почему она слышит его мысли? Почему она слышит сбивчивое волнение? Почему…
— Ты не виновата, что твоя сестра– мракоборец, — мягко говорит он.
Его голос, словно ледяная вода, заполняет всё её существо. Только ей почему-то больше не холодно.
— Я хочу, чтобы ты помогла мне построить мир, где волшебники будут свободно жить и свободно любить, — он аккуратно берёт палочку из её рук. Потому что знает, что она заворожена его словами. Что они подействовали.
И потому, что он ничего не скрывает. Он не прячет глаза и не прячет мысли – хотя Куинни знает, что он на подобное способен. Нет, он – открытая книга. Не скрывает ничего – ни благих намерений, ни эмоций. И из него льётся печаль.
Свободно любить… Эти слова звенят у него в голове и эхом отдаются в её сознании.
Может, нужно просто дать ему шанс сказать. Из-подо льда ей уже не выбраться – поверхность озера застыла слишком быстро. Но она уже согрелась – ей не больно. Страшно немного. Но отступать некуда. Она цепляется за собственные воспоминания, за образы в своей голове и думает о том, почему она оказалась здесь.
Потому что нигде ей больше не рады.
Геллерт Гриндевальд не похож на злого волшебника из маггловских сказок. Может, только совсем чуть-чуть. Один глаз у него сверкает льдом, но это не пугает. Наоборот – завораживает. Он хочет того же, что и она – свободы. Чтобы было, куда идти. И чтобы никто не кричал вслед угрозы из-за желания быть собой.
Чтобы не было нужды скрываться. Чтобы можно было быть свободными.
Слова-то какие красивые. А в газетах пишут иначе – столько-то человеческих жертв. Хотя газеты любят приврать. Газетам вообще нельзя верить — люди редко печатают правду, и ещё реже то, что на самом деле думают. Газеты любят манипулировать мнениями, газеты любят печатать что-то громкое и скандальное. Газеты пишут о безжалостном террористе, путаясь в фактах.
Гриндевальд, однако, не противоречит своим мыслям.
***
…это, конечно, безумие, но тем же вечером Куинни идёт на кладбище. Слушать его выступление.
Ей кажется, что она по-настоящему запуталась. Нет, она не сумасшедшая, и прекрасно понимает: идти за террористом – идея далеко не из лучших. Но у неё всё ещё не было иного пути – как и возможности вернуться назад. У неё больше ничего не было.
Она стоит в промёрзлом склепе, одна, посреди Парижа, посреди толпы незнакомцев, шуршащих своими незатейливыми мыслями. Но они не важны. Важно только то, что он скажет.
Звуки мыслей Якоба ударяют ей в голову раньше, чем запах выпечки. А ей казалось, что он – наваждение. Ей казалось, что она его больше не увидит – но на горизонте вдруг замаячил свет. И он извиняется за свои слова, вернее, думает об извинениях – потому что Куинни перебивает его. Она тоже виновата, что сбежала. Потому что могла потерять его.
Больше она не собирается вести себя так глупо. Больше она не будет обрывать нити.
Отныне – только крепче.
Куинни умеет оценивать ситуацию здраво. Знает, что слишком долго находиться под водой опасно – можно либо захлебнуться, либо схватить переохлаждение. И ей хочется верить, что с Якобом ей подобного не грозит. А ещё хочется верить, что вместе можно преодолеть что угодно.
Разбегаться было глупым решением. Она действительно жалела, что кинулась тогда прочь, не подумав обо всём. Поодиночке всегда тяжелее, чем вместе.
Она всё возвращается и возвращается к прилипшей к щекам лакрице. Её нужно либо содрать, либо научиться с ней жить. И с последним мириться Куинни не готова.
Шум в голове усиливается, а вокруг – затихает, когда на сцену выходит сам Геллерт Гриндевальд.
Просто слушать – не преступление.
Порой выслушать человека – самое важное, что ты можешь сделать. Порой нужно просто остаться, подождать – хотя бы немного. Рассмотреть ситуацию со всех углов.
— Говорят, я ненавижу магглов, — в этот момент Геллерт находит Куинни взглядом в толпе. Она слышит крики зрителей – агрессию, злость, и пытается побороть приступ тошноты. Потому что всё это направлено в её сторону. Она сжимает руку Якоба сильнее. А Геллерт улыбается на одно жуткое мгновение (ей вдруг кажется, что он готов согласиться с ними), а затем качает головой. – Это не так.
Куинни расслабленно выдыхает.
В голове у Якоба стучит «боже, и ему кто-то верит?».
Ох уж эти сказки про светлое будущее. Ох уж эти сказки про злых магглов. Они сотрут всё с лица земли своим высокомерием, если мы не вмешаемся и не возьмём происходящее под контроль. Куинни хмурится, пытаясь избавиться от грохочущего в голове Якоба «война-война-война-война». Никто не хочет переживать подобный ужас ещё раз.
Но они все всё равно готовы сидеть, не вмешиваясь, прячась, потому что за себя и своё будущее сражаться никто не хочет. И у Куинни вдруг начинает кипеть кровь. Даже сейчас, видя перед глазами картины ужасного будущего, которое вот-вот накроет земной шар, они предпочтут забиться в свои углы. Потому что система – совершенна.
Система расстреляла несчастного Криденса в Нью-Йоркском метро. Система освистывает их с Якобом, стоит им посмотреть друг на друга. И именно система позволит случиться войне.
Куинни кажется, что она тонет в ледяной воде. Но в таком состоянии яснее видно, что всё вокруг погрязло в лакрице.
А Якобу кажется, что она сошла с ума. Снова и опять.
И он не хочет её слушать. Между тем, Геллерт Гриндевальд уверен, что слова – сильнейшее оружие.
И Куинни делает шаг вперёд. И уходит под воду, задержав дыхание.
У неё нет причин выбираться из-подо льда. Потому что на берегу стоят мракоборцы со вскинутыми вверх палочками, готовые стрелять по команде.
Лёгкие разрывает и жжёт огнём, и ноги до сих пор подкашиваются, а мысли беспорядочно скачут, и всё бьются о стены, тянутся то к одному, то к другому.
Геллерт Гриндевальд – решение. Геллерт Гриндевальд знает, что делать.
И ради их с Якобом блага Куинни должна сделать хоть что-то.
Она пройдёт сквозь огонь, только чтобы наконец достигнуть своего «долго и счастливо», которое бывает у каждой сказки.
***
Мысли больше не бьются в голове запертыми в клетке птицами. Они тихо ждут, иногда что-то чирикая, но внимательно слушая.
Геллерт Гриндевальд сидит прямо напротив. Его сознание – открытая книга. Можно листать, можно читать, можно слушать. Он – легилимент высшего разряда. То, что Куинни может с рождения, он вызубрил по книгам и оттачивал много лет. И, в отличие от неё, он знал достаточно приёмов.
И он готовится открыть клетку.
Геллерт Гриндевальд вложил ей в руки сказку. Прекрасную, волшебную, сказку о мире, где можно быть свободным. Только конца у этой сказки всё ещё не было. И им предстояло написать его. Вместе.
Ему не надо объяснять Куинни весь потенциал её способностей. Она и сама понимает, что далеко не профессионал в этом – всего лишь любитель. Ей никогда не хотелось развивать свой дар – простого чтения и без того было достаточно. Но теперь это стало важно, необходимо, до боли в кончиках пальцев.
Куинни горда, что может, наконец, сделать что-то важное. Не носить чай в МАКУСА. Не прятаться за шторами от всего мира, – а как-то его растрясти. Изменить. Перекроить.
Куинни расправляет складки на юбке – они поддаются легко, и ткань разглаживается.
— Легилименция – не просто чтение мыслей, — объясняет Гриндевальд. — Это слишком поверхностный взгляд. Мысли нельзя просто слышать. Люди мыслят образами. Проникновение в сознание – это, прежде всего, погружение в их воображение. Иными словами – мысли можно и нужно видеть.
Куинни никогда не приходилось прежде по-настоящему тренировать свой дар. Куинни никогда прежде не вверяла кому-то своё собственное сознание. И никогда не зарывалась так глубоко в чужую голову. Да и в свою собственную предпочитала не лезть.
Ходить по подкорке Гриндевальда – то же самое, что ходить по замёрзшему озеру. Только теперь лёд достаточно крепок, и Куинни не теряет ни равновесия, ни рассудка. Под ногами, под толстым слоем льда, растянулось бездонное озеро; сколько ни вглядывайся – дна не видно.
Куинни не интересно, что там. Важно, что она на самом деле видит. А видит она… почти ничего, на самом деле, только слышит: нотации, теория, и бесконечное «смотри, смотри, смотри, смотри». И она смотрит, изо всех сил открывает третий глаз, закрывая оба физических, и изо всех сил пытается вглядеться в темноту.
Гриндевальд уверен, что у неё получится.
Куинни наслаждается движением. Наслаждается полётом. Пусть выходит неуверенно, криво, рвано, и почти не отрываясь от земли – но это всё же лучше, чем в клетке, когда каждый следующий день отравлен страхом быть загнанной в клетку физическую. Каждый пойманный сознанием образ – достижение. Каждый образ – маленькая ступенька к счастливому будущему.
На пятый день у неё начинает получаться. Пусть и не очень чётко – но в голове впервые рождаются образы. Они плывут перед глазами, двоятся, иногда гаснут, но, как минимум, – существуют. И их придумала не она – она их только ловит и воспроизводит.
Это поразительно. И сознание Гриндевальда расцветает перед ней картинами. Мечется холодными огнями.
Она прикладывается лицом ко льду и смотрит куда-то глубоко, пытаясь различать стаи рыбок-мыслей, ловить отблески их чешуек. Гриндевальд улыбается – но улыбка эта мысленная. И Куинни видит себя, видит будущее, видит прошлое.
Куинни видит раскидистое дерево, прямо на берегу озера – с него облетели все листья, и лёд почти подобрался к самым корням, хотя, казалось бы, от ствола до воды – идти и идти.
А затем образы снова становятся текстом – глухим и размеренным, как стук маятника. Гриндевальд поднимается с кресла, оставляя Куинни наедине с собственными мыслями. И чем дальше он уходит, тем больше тумана в её голове. И дерева почти не видно.
***
Куинни не может уснуть.
В голове рой мыслей, спутанный клубок. И он мечется по сознанию, ударяясь о его стенки, отскакивая с гулким эхом. Мозг расслабляется, впервые за долгие часы не занятый окллюменцией и попыткой пробить брешь в стенах чужого разума. И из-за этого в сознании возникают старые новые образы и чувства, родные и не заимствованные. Свои.
Куинни пытается мурлыкать себе под нос сказки, чтобы уснуть было легче, чтобы отвлечься от сжимающего горло чувства одиночества и потерянности, но вспомнить удаётся лишь одну. И сон всё никак не идёт, даже наоборот – сбегает подальше от жутких мыслей про спрятанные под землёй проходы.
Она пытается отвлечься от мыслей о Якобе. Пытается не думать о том, что сражаться за их любовь ей приходится в одиночку. Ведь, несмотря на это, она будет продолжать. Что бы Якоб ни думал – она добьётся возможности любить. И даже страх, сидящий глубоко в подкорке, её не остановит.
Геллерт Гриндевальд учит её легилименции, чтобы она могла доносить до людей истины. Чтобы она могла показывать им, за что они сражаются.
Ради общего блага. Или, хотя бы, их собственного.
По углам огромного замка шуршат сны – прерывистыми фразами, обрывистыми картинами. Куинни может их видеть – если захочет. Ей все ещё тяжело прятаться от чужих эмоций, и все это происходит неосознанно – чужие голоса просто врываются в сознание без спроса. Но если смириться с подобным можно – и она уже давно научилась – то вот контролировать лезущие в мозг картины… Теперь, когда она может видеть, закрыть глаза попросту невозможно. И ей хочется ловить их и разглядывать, вертеть, как калейдоскоп, и видеть каждую мелочь.
Теперь Куинни может читать сны. И это безумно увлекательно, потому что сны никогда не звучат. И никто никогда их не думает. Сны – это не слова, это образы, это чувства, и это новая область – поэтому Куинни вторгается в чужое мысленное пространство, смотрит через щель, совершенно не стесняясь. Ей видно обитателей всех соседних комнат. Видно – без особых усилий.
Уроки у Гриндевальда идут ей на пользу.
Кстати, о нём.
Комнаты в Нурменгарде расположены запутанным и ужасно сложным образом. И, несмотря на прочные стены из камня и бесконечные коридоры, Куинни оказывается совсем недалеко от него – потому что сквозь ночь может видеть его сны.
Это ужасно интересно и безумно страшно. А Куинни не может себя сдержать, потому что, покинув клетку единожды, запираться в ней снова – невыносимая боль. И она делает очередной шаг, слышит грохот льда под ногами – но не тонет. Куинни парит над холодной водой, Куинни поднимает голову, избегая встречи с бездной – лишь бы её не поглотило. И Куинни смотрит только вперёд.
Она чувствует, как в лицо тёплый ветер. Чувствует, как воздух трещит от радостного напряжения. Это похоже на маленькую сказку – всё вокруг болезненно-жёлтое, и льда под ногами нет – бездна распахивается прямо перед ней.
Во сне Гриндевальд не ставит никаких защитных блоков на сознание – для этого нужна концентрация. И Куинни пользуется этой маленькой лазейкой.
Дерево всё также возвышается на берегу. А небо покрыто жёлтыми облаками. И Куинни хмурит брови, сжимается в кровати, потому что за окном бушует снегопад, а в подсознании Геллерта Гриндевальда – жаркое лето, в подсознании Гриндевальда – болезненное тепло. И набатом стучит одно имя: Альбус Дамблдор, Альбус Дамблдор, Альбус Дамблдор.
Качается, как маятник, и горит, горит, отдаётся эхом во всех уголках сознания. Куинни не может избавиться от этого боя, потому что он звучит и картиной, и текстом. И сердце жжёт, жжёт глубоко и беспощадно. И Куинни снова тонет – в воспоминаниях, полных любви, в болоте, полном болезненного отчаяния.
И душу рвёт на части.
Куинни не понимает, кому принадлежат эти чувства. И эта помноженная на два любовь разрывает её изнутри.
В детстве её любимой сказкой было «мохнатое сердце чародея». Правда, она никому об этом не говорила – даже Тине. Сестра бы её попросту не поняла. Куинни и сама себя не понимала до недавнего времени. Что такого пленяющего, интересного в истории с настолько ужасным концом?
Может, её главный элемент – любовь. То, как она берёт верх. То, к чему ведёт изоляция от неё – потому что, на самом деле, эти чувства остаются с нами всегда. И им надо уметь давать выход – иначе они сгниют и начнут отравлять весь организм. И эта ошибка, допускаемая каждым человеком – попытка спрятать мысли подальше от себя самого.
Куинни слышала, как Тина задвигала мысли о Ньюте, и слышала, как они разрывают её ночами, выливаясь слезами в подушку. Куинни ощутила на себе, какой горячей, какой ледяной становится любовь, если пытаться запереть её в сундуке.