Главарь в свою очередь пользовался превосходством и с удовольствием пожинал плоды трудов. В благодарность за приют всякий раз после удачной вылазки добрую долю получал. Сам же никого не грабил, масть не та, а жил, как сыр в масле катался. Дом самый лучший в деревне: высокий, с крашеной верандой, на две половины – зимнюю и летнюю. В обустройство шла основная часть барыша. Награбленное хранил впрок. В сундуках скопилось всякого добра: отрезы ткани, посуда, главная ценность тех лет – медные иконы, церковные рукописные книги, несколько подсвечников барского вида и прочие вещи. Ходили слухи, что при строительстве дома, в кирпичную стойку кринку с царскими червонцами замуровал про запас, на черный день. Только у него водились редкие по тем временам никелированные самовары, фарфоровая расписная посуда. Достаток виден во всем, не то, что у остальных, перебивающихся с хлеба на воду. У него и мясо, и сахар – не только по праздникам. До последней нитки долго доживать, закрома ломятся. На задворках амбар с зерном, погреб с солониной.
Так, что Павел с Иваном, без нужды будущую семью обеспечить могли. То и прельщало деревенских девиц на выданье, из кожи вон лезли, чтоб понравиться.
В тот день Наталья с утра «песню» завела:
– Манюш, пойдем на вечерки. Весело будет!
Та в ответ согласно кивнула. Раз зовут – надо идти!
Тетушка Катерина обрадовалась:
– Поди, родная, развейся. В пору женихов высматривать. Нечего возле старухи сидеть!
Припозднились девчонки, пришли, а там полная изба народу. Пока в дверях встали, чтоб приглядеться. Сидят молодицы на лавках, песню слушают. Одна с громким сильным голосом поет, что бросил милый друг, другую полюбил. Да так проникновенно и чутко, что мурашки по спине бегут.
Где девичий мой смех серебристый,
Где беспечная резвость моя?
Все ему одному безраздельно
Отдала, безрассудная, я.
Я готова забыть свое горе
И простить ему все его зло,
Не корите ж меня, не браните,
Мне и так тяжело, тяжело…
Слова искренние Манюшке прямо в уши попали, до слез прошибли. Иззавидовалась. Вздыхает, горемычная, думает: «Вот, кабы у меня голос был, интересно, смогла бы так спеть?»
Куда ей, только сетовать, ведь не обмолвиться. Внутри себя фразы перебирает, запомнить пытается. А зачем? Не сгодятся же!
Как только вошли, песня сразу же прекратилась, а любопытные взоры на Манюшку устремились. Смотрят все, перешептываются меж собой. Неловкая ситуация вынудила застесняться, столько внимания ни разу не получала. Не расписная же картинка в музее, чтобы перед всеми на обозрении стоять.
Оглянулась на подружку, нахмурилась.
– Сядем? – замялась Наталья и указала на свободное место.
Отошли на крайнюю лавочку, присели. А что толку?! Так же продолжают пялиться, того гляди до дыр засмотрят! Словом никто не проговорился, ни тебе здравствуйте, ни до свидания. Глухо! Хотя, понятное дело: чего с немой разговоры заводить?
Манюшка на таких собраниях не бывала. Все в диковинку – народу незнакомого тьма. Что делать?
Наталья, тоже подруга, называется, хоть бы оголосилась, сидит рядом, как пришибленная.
– Подружки! – наконец очнулась она, – это Манюшка. Прошу любить и жаловать!
Девчата загудели, будто команды ждали. Уж через пару минут, Манюшка была признана своей. Про нее забыли, занявшись увеселениями. Можно было облегченно выдохнуть, не чувствуя на себе пытливых взглядов.
В разгар веселья прибыли братья. Как всегда позже других. Иван сразу к девчатам подскочил, щекотать начал до визгливого хохоту. Павел, по обыкновению, глазами всех обошел и к стеночке встал. Равнодушное его лицо не выражало интереса к происходящему вокруг.
Манюшка такого красавца никогда не видела. Уставилась без отрыва, как на чудо света, смотрит, любуется. Павел взор приметил. По слухам знал, что немая племянница к Катерине прибыла. Первый раз здесь увидал, удивился: «Надо же прелесть какая! Личико светлое, свеженькое, поглядеть приятно».
Осмелился подойти. Доселе такого влечения ни к одной не испытывал. Не стушевался на виду у деревенских показаться, ему ни кто не указ. Внезапному порыву поддался.
Спрашивает первое, что на ум пришло: «Ну, что не скучно у нас?»
Красавица молчит в ответ, глазищами моргает. Засмущалась, щеки заалели. Потом догадалась, головой мотнула.
Павлуша понял, что попал впросак. Девка, то – немая! Но, что сделано, то сделано. В голове не укладывается, что такая краса речи не имеет. Несправедливость какая! Как знакомство водить? Что ни спроси, все впустую.
Пробежала искра между ними. У парня голову закружило, а Манюшка в сердце неясную тоску почуяла.
Молодежь тем временем по домам засобиралась, вставать спозаранку. Манюшка с подругой вместе вышли, дорога по пути. Встали на тропку, взялись за руки и двинули к дому.
Павел долго вслед смотрел, ждал, не оглянется ли. Что за наваждение такое? Видел в первый раз, а не налюбовался. Так бы и глядел не отрываясь.
Запала немая красавица в душу. Лег спать, а перед глазами милое личико. Разожгла печаль-кручина. Размечтался, что станет горячо целовать Манюшку, алые губы отведает на вкус. Обхватит сильными руками девичий хрупкий стан, прижмет до сладкой неги. После всю одежду до нитки снимет. Обласкает нежную грудь, пройдется по белой коже. Она – пташка, встрепенется чуть, а после, обовьет его ручками, сгорая от желания.
Повело парня от шальных мыслей. Жгучая кровь закипела, забурлила по венам. День и ночь стал о прелестнице мечтать, планы строить. Каждый раз видел в тесных объятиях, покорную, ласковую. Совсем покой потерял, будто околдовала его.
Манюшка же с той поры на посиделки не ходила. Не понравилось излишнее внимание. Словно на прокаженную смотрели: «Экая диковина – немая девка!»
Сколько ни ждал Павел, на вечерки ни захаживал – все напрасно: пропала девица, глаз не кажет. Возле дома караулить храбрости не хватило. Негоже, чтоб сплетники заподозрили, а то отец узнает. Тот на расправу скор, мозги быстро на место поставит.
Тоска совсем измучила, а выхода нет. Однажды, прихватив кошелку с пряниками, направился к проклятущей Зойке. Сдуру, ноги сами повели. У Павла опыта по женской части ни разу не было, ни с кем не спал. Начинать страшно, да запретный плод сладок! Не отведает – с ума сойдет! До края дошел.
Зойка, как всегда, обрадовалась гостю, пусть и незваному: «Здравствуй, Павел Якимович, чего пожаловали?».
Парень горделивый, заносчивый, а тут вдруг, оробел, что сказать не знает.
Она сразу поняла, зачем пришел, без лишних объяснений. К ней мужики лишь за любовью ходили. Не той, возвышенной и чистой, а телесной, осязаемой. И что с того? Каждый получал свое. Страсть у всех разная, кому-то достаточно поцелуев, а кому-то грубости подавай.
– Не стой, как истукан! Раздевайся, проходи. Я сейчас подготовлюсь, – определила Зойка.
Павла от волнения до дрожи пробило, даже пожалел, что порог переступил. Первый раз страшно.
Женщина опытная, как мужчинам угадать знала. Сразу действовать начала, поняла, что парень неумеха. Юркая, как лисичка, ластиться стала. Сначала с него одежду сняла, потом сама разделась.
Павел стеснялся наготы, но Зойка без одежды была уж очень хороша. Оглядел: гладкая, упругая, с большой мягкой грудью. Руки теплые, шаловливые, быстро применение нашли: прошлись по его груди, остановились на животе.
– Скорый, ты, однако! – восхитилась она.
Целуя в губы, увлекла на мягкое ложе. Жаркая любовница! Павел оглянуться не успел, уже сверху лежит. Распласталась под ним, растеклась. Податливая, под каждое движение охочая.
В первый раз получилось быстро. Потом, когда стал частым гостем, обучился всем любовным премудростям. Хороший ученик, да и учитель подходящий. Зойке любо в постели с таким кувыркаться: молодой, горячий, ненасытный.
Ночи, проведенные у красивой разведенки, понемногу утихомирили пыл. Павел порой стал забывать, насколько красива Катеринина сиротка. До поры до времени. Стоило заметить Манюшку на деревенской стежке-дорожке, как все начиналось сначала. Грешные мысли накрывали с головой. Начинались страдания. Необузданная страсть вновь лезла наружу. Он хотел обладать этой девушкой до скрипа зубов.
Время шло чередом, зима закончилась, оттаял пруд. Ребятня стала бегать рыбу удить. Взрослые с хитростью рыбу ловили: закинут морду с утра, а к вечеру – рыбех пять-шесть попадется, тут тебе и уха и жареха. После зимы, когда запасов мало остается – это хорошее подспорье скудного питания.
Повезло тут Манюшке. Дед Егор, который снасти плел, сделал ей подарок. Будучи девушкой услужливой, помогала старичку по хозяйству, вот он и отблагодарил. Встанет утром рано, сбегает на пруд, закинет нехитрое приспособление, а вечером рыба на столе.
Невнимательная Манюшка, не видела явных вещей и не предполагала, что за ней подсматривают. И не либо кто, а сам злодей Яким. Зацепил случайным взглядом среди прочих молодиц. Одного раза хватило, чтобы в память поместить. Теперь как вечер, шел на плотину подглядывать, будто других дел не имелось. Густые заросли кустарника скрывали наглеца. Сидит в зеленой гуще и ждет определенное время. Перед сумерками девица всегда является. Ловкая, гибкая, с рыбной ловлей в два счета управляется. Ухватится за веревку, вытянет снасти, наберет в ведерко рыбу, а морду домой тащит, чтоб не украли.
Наблюдает старый развратник, отмечает все прелести юной красавицы. Движения Манюшки – плавные, кошачьи. Рубаха непослушная с плеча соскользнет, оголит нежное плечико, выкажет, что для других глаз не предназначено или подол мокрый задерется, ножку стройную явит. Золотые волосы чуть на ветру колыхнутся, по спине рассыплются шёлковыми волнами. Дух захватывает, до чего хороша! Яким из своего убежища облизывается, как голодный кот, слюну пускает.
Она же, голубка, ничего не чует, без оглядки вертится. Скорее бы с делом управиться, не то, что одежду поправлять, одергивать.
Дивился бывший каторжник красоте приезжей сиротки. Конечно же, слышал, что она – бракованная, немая. Тем и интереснее казалось, азарта добавляло, влекло к прелести этой. Сколь ни любовался, ни разу не подошел, ни оголосился, вдруг напугает, а у него другие планы зреют.
Жарко пекло солнце, морило, наводя истому. Легкий шорох прошлогоднего камыша на слабом ветру, журчание ручейка вводили Якима в романтическое настроение. Он каждую весну ждал от жизни обновления. Если по календарю Новый год начинался в январе, то для него это не в счет, потому что отчисление вел от весны – поры посева зерна.
Словно зачарованный, наблюдает за движениями юной красотки, строя мечты о возможности возврата мужского задора, страдает об ушедшей молодости. В момент смутного волнения, понимает, что назад дороги не будет, но по-прежнему надеется на чудо.
Ясно, что немая девица заняла в голове и сердце главное место. Проснулся утром – образ милый перед глазами, лег в постель после дня – все думы об одном: поскорее лицезреть объект тайных желаний.
Семейная жизнь Якима не сложилась. Тяжко с нелюбимой женщиной жилось. В молодости, когда в женихах ходил, сам-то из семьи бедной, многодетной, а лицом и фигурой ладен уродился. Отец присмотрел ему невесту – Аксинью. Кандидатка оказалась далеко не красавицей: высоченная, худая, с длинным орлиным носом, к тому же плечистая, как мужик, руки грубые большие. Когда стояла рядом с женихом, одного роста получались. На ту пору ей двадцать пять лет от роду исполнилось, но ни разу не сватаная. Браковали за внешность неказистую.
Пусть так, зато одна дочка у родителей. По достатку – жена завидная: хозяйство крепкое, дом хороший. Приданного три короба с добавкой!
Не от сладкой жизни женился. Своя семья в нужде была – восемь ртов кормить нужно. Отец с матерью голодом перебивались, такую ораву пестуя. На помощь старшего сына надежду возлагали. Будь по-другому, даже не посмотрел бы на такую страшилищу, а тут довелось постель делить. Мимо прошло, что на шесть лет моложе, перестарок взял.
Тесть дом подарил, хозяйство полное справил, корову во двор привел. Считал, что, наконец, повезло – дочь пристроил, нарадоваться на зятя не мог. Сам в тот же год с тещей переехали, старость доживать в жилье поскромнее.
Аксинья оказалось доброй, покладистой женщиной. Угождала, как могла: варила-стряпала, слова поперек не говаривала. Яким, как только силу почувствовал, стал гнобить: обзывать, поколачивать. Терпела, родителям не жаловалась. Жила при муже и то хорошо. Кому такая нужна?
Женушка до чего противна, что в постель ложился только изрядно напившись. Поизмывается, в бока кулаками натычет, а потом в постель тянет, по-другому не выходило, злоба распирала.
Мужики в деревне били своих половин. Не сказать, что проступки были особо тяжкими, считалось, что супруга должна знать свое место. Почитать и уважать мужа, как хозяина и властелина! В случае несогласия мужчина кулаками устанавливал порядок в доме, при этом прочие домочадцы принимали побои, как должное.
Все соседи знали, что Яким строг с женой. Только такое положение никого не удивляло, более того – считалось нормой.
У бойкого молодожёна появились иные интересы. Сколотилась в Березовке небольшая ватага. Пошел среди хулиганов заводилой, легких денег захотел, да и азарта с избытком, силу дурную девать некуда. Стали в соседнем селе крестьян грабить. По неопытности попались, конечно. Якима, как зачинщика в тюрьму упекли на три года. Напарники же и подфартили, все повесили на соратника, сдали с потрохами.
Тюремный труд в то время широко использовался в пользу государства. Каторжники строили мосты, копали траншеи, корчевали пни, а по деревенской местности основным занятием стала лесозаготовка: спил, рубка строевого леса.
Артель осужденных из двадцати человек самолично выбрали Якима старостой. Случай привел: сцепились двое осужденных по-глупости, слово-за-слово, потом другие подключились, получилась свалка. Крепкий здоровьем, он влез в самую гущу, раскидал дебоширов массивными кулаками в разные стороны, ни кто на ногах, ни устоял. Оглянулся – лежат, охают, больные места потирают. Знатно накостылял, бояться стали, поперек слова не молвили, с мнением считались, совета спрашивали.
Каторжники, работающие в лесной бригаде, беспрекословно слушали, выполняли разнарядки на работу. За непослушание Яким наказывал строго, учил уму-разуму. После недолгого пребывания в заключении проявил силу характера, даже надзиратели, конвоировавшие к месту работ, уважали. На тяжких трудах не уставал, больше все распоряжения да указы раздавал, здоровье берег, отсиживался в казарме возле теплой печки. Осужденные по зиме могли руки-ноги отморозить, травму получить, а ему хоть-бы-хны.
Вернувшись домой, уразумел – зауважали бывшие дружки, прослышали, что в тюрьме старостой был. Теплый прием устроили, поляну накрыли, неделю до свиста гуляли. Вся деревня ходуном ходила.
Аксинья к тому времени подурнела: блеклая, облезлая, но для мужа старается: волосы жиденькие в мышиный хвостик собрала, бантом украсила, платье в цветочек нарядила. Вины в том, что дурна, не значилось, ведь душой светла и беззлобна. Родители в любви растили, оттуда и добра больше в жизни видела. К грубости и пакостям не привыкла, для других зла не желала, жила по заповеди: относись к людям так, как к самой себе, люби и почитай. Из уст никто, никогда не слышал грубого слова, крика. Такая слабость и покорность выводили жестокого мужа из себя. Не понимал он, как можно быть безвольной, мягкой и не давать отпора. Впрочем, впоследствии, именно эти черты характера, позволили ей удержаться рядом с таким сильным и грубым мужчиной.
Изголодавшийся по женской ласке Яким, каждую ночь трепал свою Аксинью. К великой радости она понесла, давно о деточках мечтала. Когда живот расти начал, в покое оставил, даже что-то типа заботы проявил. Ребенка хотел, обязательно сына-наследника.
К весне родился первенец – Павлушка. Все заботы-хлопоты супруги переключились на ребенка. Радости не было предела, да и к удивлению, глава семьи светился от счастья, возился с парнишкой, гукал, игрался.
Казалось, живи-радуйся, да не тут, то было! Потянуло Якима по старой тропинке. Позвали напарники на дело. Зная, что повезут в город обоз на базар, с товарищами сел в засаде. Только просчитался, в ту пору обозы часто грабили: с охраной оказался. Снова попал в затруднение – вдругорядь по этапу пошел. В этот раз сидел два года.