Привычным движением сорвала с пальца кольцо, в одной вспышке обернувшееся мечом. Первый «зверь», рыча, рванулся в атаку, а девушка, обернувшись вокруг своей оси, точным ударом снесла ему голову. Прах медленно осел к ее ногам.
- Совсем зеленый и маленький, похоже, - прокомментировала Амая, оглядывая еще троих приблизившихся. – А с вами, думаю, сложнее будет…
Лука резко затормозил в лесу, не пробежав и половины пути. Затем обнажил меч, что есть силы, рубанул им по старой коряге, отозвавшейся печальным громким скрипом, и бросился в обратную сторону. Зря он послушал ее и ушел, всю дорогу его разъедало сильнейшее беспокойство и страх. Страх того, что он потеряет ее.
Он вернулся вовремя: Амая сразила уже троих. Девушка блокировала мечом удары тяжеленой палицы. На скуле виднелся свежий и тонкий порез, уже почти затянувшийся. А в руках – дрожь от сильной усталости, от изнуряющей битвы. Лука бросился наперерез противнику, который заходил девушке со спины и прижался к ней спиной.
- Лука, я же просила!.. – хрипло крикнула она, нанося новый удар и рассекая тельхину грудь. Их противники рассыпались пеплом, но остались еще четверо.
- Наверное, это последние отбившиеся от стаи, - заметила Амая, перехватывая меч двумя руками. Лука вышел чуть вперед.
- Мы справимся, - проговорил он, принимая первую атаку на себя. Девушка скрестила клинки со следующим. Режущий звон металла неожиданно неприлично громко огласил окрестности. Казалось, его было слышно за километры, казалось, сейчас сюда сбегутся все обитатели Лагеря и слетятся гарпии. Но так только казалось двум бойцам, погрузившимся в запал битвы. Выбив нож из рук противника, Лука ему, предположительно, в горло вогнал клинок. Тельхин взорвался, а парень рванул к следующему. Амая не отставала от него, разрубая своего противника.
Сконцентрировавшись на одном, дочь Гебы не заметила другого. Со спины к ней крадется последний тельхин из шайки напавших. Как только она повергла стоявшего перед ней противника, другой рубанул меч по ее спине. Амая резко прогнулась с криком. Лука оглянулся, и на его глазах тельхин снова ударил ее, по ключице на этот раз. Парень бросился к ним и одним ударом по спине отправил противника в преисподнюю.
- Амая! – он подхватил падающую девушку и аккуратно уложил ее под дерево, придерживая. – Амая, ты… Ты,… Как же это… Я даже амброзию с собой не взял… - шептал Кастеллан, прижимая ее к себе и беспорядочно целуя. Красная кровь с золотистыми вкраплениями еле заметно искрилась в лунном свете и оставалась на его руках и куртке, на губах. – Держись…
Амая дернулась, из ее горла вырвались хрипы, казалось, еще немного, и хлынет кровь.
В воздухе появился аромат кипариса, и в маленьком вихре возникли Геба и Аникет, державший мать за руку. Они мгновенно оказались рядом с парой, Аникет решительно забрал свою сестру из рук Луки, а Геба плеснула на ее раны нектар. Затем осмотрела меч, которым была ранена ее дочь и вынесла неутешительный вердикт: «Лезвие покрыто ядом».
- Я же ей говорила, - горько и мрачно произнесла богиня. Затем повернулась к полукровке. – Возвращайся в Лагерь, Лука Кастеллан. Я позабочусь о своей дочери.
- Но… - пытался возразить взволнованный Лука.
- Нам надо спешить, - прервала его Геба. – Она бессмертна, она не умрет от болезни и долго не состарится. Но эти раны нанесены отравленным клинком, они могут убить Амаю. Прощай, Лука Кастеллан. Можешь молиться о том, чтобы с моей дочерью было все в порядке.
С этими словами богиня взяла сына за руку, и они исчезли в вихре.
Лука вернулся в свой домик и просто упал на кровать. Он не снял куртку и не вытер руки, испачканные кровью любимой девушки. Ему было плевать, увидят его таким обитатели Лагеря, что они с ним сделают, когда узнают, что он натворил. Его сейчас волновало то, что скрыто от его глаз. Проснувшийся от шороха Эфан Накамура с ужасом смотрел на искрящиеся пятна странной крови. Лука смерил его ничего не видящим и не выражающим взглядом, но ничего не сказал, вернувшись к осмотру потолка.
Две недели прошли для парня как в тумане. На тренировках он был рассеянным, пропускал слишком легкие удары, хотя и слыл лучшим мечником за последние годы. Эфан не рискнул рассказать о ночном видении, нутром чувствуя, что делу это все равно не поможет, а их старосте может стать только хуже.
Как-то раз, после ужина, Лука ушел на берег озера, сел на песок, устремив взор свой в небеса, представляя, что где-то там, за облаками, за сотнями километров скрыт Олимп, где сейчас Амая. Жива ли она, он не знал, но искренне надеялся на это и до дрожи боялся худшего исхода. Проходивший мимо Хирон снова подозрительным и сочувствующим взглядом посмотрел на подопечного, не зная, в чем причина его депрессивного состояния, но искренне желая ему помочь. Только Лука все равно будет отмалчиваться, не собираясь открываться даже ему или Аннабет.
Как только Хирон скрылся, к сидящему на берегу Кастеллану приблизился мужчина, держащий у своего уха мобильный телефон.
- Здравствуй, Лука, - тихо позвал он, убирая телефон. Кастеллан лениво и медленно повернулся голову, с отзвуком злости и гнева глядя на своего отца. Вестник богов Гермес присел рядом с ним, внимательно посмотрел на сына. – Я рад тебя видеть.
- Это не совсем взаимно, - ответил Лука, обнимая колени. Разговаривать со своим отцом, к которому он не питал позитивных чувств, сейчас не хотелось.
- Сынок, я хотел встретиться с тобой. А еще…
- В кои-то веки, - съязвил Кастеллан.
- Похоже, ты не настроен сейчас на разговор со мной, - вздохнул Гермес и поднялся на ноги. – Что же, я подожду. Но весть тебе передать я обязан.
Лука повернул голову, ожидая того, что скажет отец.
- Прости меня, - извинился Гермес. Парень смерил отца не понимающим взглядом, но решил подождать продолжения. – Я не первый раз извиняюсь перед тобой, но сейчас…
Гермес замолк, подбирая слова. Лука уже собирался отвернуться, но Гермес решил ничего не скрывать и не приукрашивать, сказать все начистоту.
- Лука, Амая умерла.
В этот вечер последняя нить доверия оборвалась. Душа, казалось, опустела. В этот вечер Лука впервые плакал, не в силах поверить.
========== Глава 7. Ложь во благо. ==========
За последний месяц Луке стало немного лучше. Взгляд прояснился, стал более сфокусированным, фразы, произносимые парнем, утратили свою рваность, незаконченность, опустошенность. Кастеллан еле заметно улыбался, следя за шутками и проделками братьев Стоулл. Но по ночам его мучения продолжались. Один тяжелый сон преследует его почти каждую ночь. Сначала он видит Амаю в белом платье, весь ее силуэт излучает тепло и свет, сама девушка нежно улыбается и тянет к нему руки, пытаясь прикоснуться, обнять, прижать к себе. Но едва он касается эфемерных, призрачных пальцев, как обстановка резко меняется. Лука оказывается в огромном, просторном зале, высоком, таком, что, кажется, само небо чуть опустилось, чтобы прикрыть зал, послужить ему крышей. Посреди располагается каменное возвышение, на котором лежит дочь Геракла и Гебы, в том облике, в каком он ее видел живой в последний раз: вся испачканная собственной кровью – облаченная в короткий белый хитон, который пропитался сукровицей. Ее окружают фигуры в пеплосах, скрывающих лицо. Но вот один из них с легким, тихим шорохом падает на пол, открывая испорченное печалью, постаревшее в миг лицо Геракла. Вся фигура героя, всегда высокая, статная, величественная, сейчас сжалась и съежилась, а глаза, казалось, не видели ничего, кроме мертвого тела любимой и единственной дочери. Он подходит к Амае, аккуратно сжимает тонкие и холодные пальчики, глядя на закрытые глаза ее и приоткрытый рот, на засохшую корочку крови на губах. К Гераклу бесшумно приближается тонкая маленькая фигура, с последним ее шагом спадает пеплос, открывая юную печальную Гебу, держащую мужа за плечи. В глазах богини застыли слезы. У изголовья на коленях сидят Алексиарес и Аникет, исполняя роль караула. С другой стороны к импровизированному алтарю подходят все олимпийские боги, каждый из них прикасается ко лбу девушки и что-то шепчет. Последним приближается Аид, а вместе с ним еще два парня, братья-близнецы, с кучерявыми темно-коричневыми шевелюрами в черных балахонах. Мрачный и молчаливый покорно поднимает на руки ее тело, а другой ухмыляется, глядя на это.
- Идемте, - властно и тихо произносит Аид. – Танатос, - мрачный парень кивнул. – Гипнос, - ухмыляющийся склонил голову.
Последним к девушке приближается невероятно красивый юноша, Ганимед, в последний раз целует ее в щеку. Процессия, возглавляемая Аидом, движется к выходу, Персефона поправляет одеяние девушки. Они проходят мимо Луки, и теперь парень смотрит им вслед. Голова Амаи болтается на весу, но в один миг она замирает, поворачивается к Кастеллану; красные глаза резко и широко распахиваются, губы что-то шепчут. Танатос оборачивается, и тело девушки в его руках взрывается кровью, которая падает к его ногам. Сам бог смерти подносит к своему лицу окровавленные пальцы и облизывает их, чуть зажмурившись. Плескавшаяся на плитках кровь с бульканьем снова собралась и образовала тело девушки. Лука кричал со слезами на глазах.
Кастеллан метался в бреду, лоб покрывала испарина, пальцы сжимались до боли, ногти царапали кожу. А у его кровати, в изголовье, стояли две фигуры в плащах. Первая – девушка лет двадцати пяти со странными узорами вокруг глаз и на лбу, с красно-коричневыми, чуть спутанными волосами. Плащ скрывал тонкокостную, анорексичную фигуру, облаченную в темно-серый хитон. А рядом с ней возвышался Гипнос. Оба распростерли руки над спящим полубогом.
- Владыка Зевс будет благодарен тебе, Ата, - с усмешкой проговорил бог сна.
- Чем же этот мальчик насолил громовержцу, что он приказал мне им заняться, после того, как скинул с Олимпа? – хрипло поинтересовалась богиня обмана. – А ты, Гипнос, далеко не тихий, спокойный и благосклонный к людям, раз составляешь мне сейчас компанию…
- Должен же я быть противоположностью мрачному и черствому Танатосу, а, - ответил Гипнос, убирая руки. – Хватит с него, сколько уже мучаем… Идем, Ата.
Боги тихо исчезли в тени, а Кастеллан резко вскочил, хрипло повторяя имя любимой девушки. Лука тяжело задышал и замахал руками, свалив на себя копья и мечи. Выбравшись из-под арсенала, он осознал, что спит в спальном мешке в оружейной, куда перешел после того, как три ночи подряд обитатели домика Гермеса просыпались из-за его воплей и половину ночи не могли уснуть нормально. Чертыхнувшись, он повалился обратно, закрыв глаза ладонью. Боги его мучили уже который месяц. Словно не слышат они, не знают, того, что в смерти Амаи он винит себя в первую очередь. Одновременно с этим он испытывает к богам еще большую ненависть, презрение, отвращение. Они не дали ему проститься с ней, забрав на Олимп и закрыв туда доступ. Он много раз просил прощения у девушки, не прекращая, однако, верить и надеяться на то, что она жива. Слабый лучик надежды теплился в его душе и в его сердце.
Аннабет обеспокоенно наблюдала за Лукой все это время. Она пыталась его расшевелить, растормошить и вернуть к привычной жизни, но парень игнорировал все ее попытки. С праздника и ужина он уходил раньше всех, едва съедал малую порцию еды. А тренировки… Он с диким остервенением сражался со своим вымышленным противником, нанося такие удары, словно перед ним злейший враг, а не товарищ. Поверженные валились на землю с глухим стуком, со всего размаху и проводили в лазарете гораздо больше времени, чем обычно. И Аннабет догадывалась о причине такого поведения. Что-то случилось с той девушкой. Однажды поздним вечером мисс Чейз вышла из своего домика и заметила Луку, который с видом воришки крался куда-то в сторону границы. Обеспокоившись таким поведением друга, Аннабет бесшумно последовала за ним, держась на расстоянии. Несколько раз она теряла из виду сына Гермеса. А когда нагнала неуловимого Кастеллана, то застала одновременно милую и шокирующую сцену. Посреди поляны стояли Лука и какая-то девушка, он нежно обнимал ее, невесомо целовал в макушку, а та улыбалась и что-то шептала ему. Дочь Афины присмотрелась и узнала в девушке богиню (или полубогиню, кто знает) с Олимпа, с которой Лука танцевал во время празднества. Аннабет грустно улыбнулась и бросилась обратно к домикам, на ходу стирая редкие слезинки с раскрасневшихся от бега щек.
А теперь… дочь Афины предположила, что что-то случилось с этой Амаей, сумев вспомнить имя дочери Гебы и Геракла. Иначе как объяснить тот факт, что взгляд Луки порой темнеет, в нем зажигается какая-то злоба, ненависть, и он, кажется, смотрит сквозь них, куда-то вдаль.
Амая выжила. Иначе не могло быть, она же дочь Геракла и Гебы, ее кровь в некоторой мере спасла ее. Немалую роль в этом сыграл Аполлон, обучавший искусству врачевания самого Асклепия, (ученик превзошел учителя), исчезнувшего спустя некоторое время после рождения Амаи. Геба не отходила от кровати дочери ни на шаг, все время проверяя ее состояние и следя за ним. Порой в эти покои заходил Ганимед, приносивший богине вина и, с грустью на красивом лице глядя на спящую раненую девушку, аккуратно поднося к ее губам вино и нектар, нежно приподнимая голову Амаи, заставлял ее, бессознательную, выпить хотя бы пару глотков. Затем, едва касаясь, целовал ее в лоб и тихо уходил, сжимая в руках полупустую чашу.
Геракл был зол, как черт, едва не разгромил собственную оружейную залу, порывался «спуститься с горы и накостылять этому наглому юнцу». Благородные порывы отца сдерживали в два приема Алексиарес и Аникет, убеждая того не устраивать экзекуции, говоря, что Амая действительно любит этого сына Гермеса, и не простит отцу такого своеволия. Герой, совершивший двенадцать подвигов, ворчал, как недовольный старик, хватался за лук и стрелы, но успокаивался, едва появлялась Геба, которая либо рассказывала о состоянии дочери, либо уводила их в ее комнату. Там находилась сокрушенная Илифия, страдающая от того, что не в силах помочь племяннице.
Благодаря стараниям Аполлона и Гебы Амая вскорости пришла в себя. Первые дни после пробуждения она провела в постели, принимая еду и питье из рук Ганимеда, науськанного Герой. А уже через неделю предстала перед Зевсом, которые последние дни провел в раздумьях о судьбе внучки, детство которой он видел перед собой и даже участвовал в воспитании.
- Амая! – громогласно произнес Зевс, его голос отразился от стен зала, эхо гулко, зловеще и, медленно затихая, звучало вокруг. – Произошедшее с тобой некоторое время назад…
Сидевшая на коленях перед владыкой и склонившая голову девушка поморщилась от боли в затягивающихся ранах, руки сжались в кулаки.
- …является следствием твоей и только твоей беспечности. Ты посмела нарушить законы и без моего ведома или ведома моей супруги, своих родителей, ты сбегала вниз на землю, ради безумных и бессмысленных встреч с полукровкой из известного всем нам Лагеря. Нам неизвестно, что еще происходило на Земле, но наказание ты, Амая, дочь Гебы и Геракла, понесешь сполна и за двоих.
Девушка с усилием сморгнула бегущие ручьем слезы, вызванные столь тяжелыми и серьезными словами и болью в ранах.
Громовержец поднялся со своего трона, следом за ним встали остальные олимпийские боги, верховный бог ударил своим скипетром по мрамору, и звук его разнесся по залу, подобно гонгу, и, казалось, дополнительной тяжестью лег на плечи Амаи и еще больше придавил к полу.
- Амая, дочь Гебы и Геракла, на неопределенный срок ты спустишься в царство Аида, до тех пор, пока один из Богов Большой Тройки, - на этих словах брови присутствующего Посейдона подскочили вверх, на лице отразилось недоумение и удивление: «А я тут при чем?» - Не решит, что ты все поняла, осознала и готова подняться наверх и вернуться сюда, на Олимп. Отправляйся немедленно!
Из тени колонны вышла бледная, но невероятно красивая женщина с собранными длинными черными волосами, казавшимися невесомыми. А глаза казались многоцветными, но как-то поблекли немного, потеряли привычный цвет и жизнь. Персефона, супруга Аида.
- Вместе с Персефоной ты спустишься туда, - подвел итог громовержец и жестом показал, что все свободны. Двери распахнулись, и к дочери со слезами на глазах бросилась Геба, обнимая и целуя ее. За ней следовали Геракл, Алексиарес и Аникет, которые присоединились к своим женщинам в скорбном печальном молчании, не проронив ни слезинки. Распрощавшись с ними, Амая поклонилась олимпийцам и вместе с Персефоной покинула зал.