========== В смерти — I ==========
Кто-то постучал в окно. Имельда распахнула ставни прежде, чем сообразила, что её спальня находится на втором этаже, поэтому никакой, даже самый высокий скелет до окна достать не смог бы. Но именно это и произошло: по крайней мере, над подоконником зависла костлявая рука, которая, видимо, и нарушила вечерний покой сеньоры Ривера. Моргнув, Имельда заметила, что владельца у руки не наблюдалось: та прекрасно обходилась без тела, сама по себе.
— Пресвятая Мария! — невольно отшатнулась Имельда. Даже для мира мёртвых это было не самое тривиальное зрелище.
Рука бодро вспорхнула и сложилась… сердечком.
— Когда ждать тепла, ай, mi amor, mi amor? Ты скажешь — в январе, ай, mi amor, mi amor…
Имельда неверяще перевела взгляд вниз, откуда раздавался голос.
Тусклый свет фонаря обрисовал нескладную тощую фигуру, замершую под окном. Скелет, донельзя потрёпанный, одетый в какие-то обноски, и даже — Имельда невольно зацепилась за эту деталь намётанным глазом, — без обуви. Именно он пропел слова из песни, до боли знакомой: ведь когда-то её посвятил Имельде…
— …Гектор? — спросила она с крепнущим подозрением, прищурившись, чтобы лучше рассмотреть потревожившего её визитёра. Тот, приподняв соломенную шляпу, расплылся в совершенно счастливой улыбке, а в следующую секунду ловко крутанул другой — прикрепившейся обратно к плечу — рукой гитару и раскрыл рот, намереваясь петь дальше.
Неужели это действительно был её муж, бросивший когда-то их с дочкой? При жизни Имельда ждала его каждый вечер, даже тогда, когда выбросила все инструменты, все нотные тетради и навсегда закрыла музыке путь в их дом. Она ждала украдкой, не признаваясь себе в том, что не может забыть Гектора, и с щемящей тоской смотрела вечерами на дорогу, ведущую прочь из городка. Он ушёл безвозвратно, а теперь разыскал её в мире мёртвых, чтобы досаждать глупыми серенадами.
От гнева перехватило дыхание, и Имельда, не проронив ни слова, захлопнула ставни. Песня оборвалась, но облегчение не наступило: родной голос Гектора, почти стёршийся из памяти, теперь заново звучал в ушах, бередя старые раны. Подбородок задрожал, Имельда сжала пальцы в кулак, сопротивляясь нахлынувшим чувствам. В голове помимо воли роились мысли: откуда он так быстро узнал, что теперь она тоже здесь? Зачем пришёл сейчас, если не захотел вернуться, пока они были живы? Как давно он сам умер? И почему выглядел так, словно долгие годы скитался, забытый всеми?
Впрочем, как же иначе. Уж о том, чтобы о Гекторе никто не вспомнил, она позаботилась. Когда-то Имельда любила его всей душой и познала горькую истину: никакая любовь не заставит человека остаться рядом, если его зовёт музыка. Гектор вычеркнул из сердца семью, и Имельда отплатила ему тем же.
Она устало опустилась на кровать и, уронив лицо в ладони, беззвучно заплакала — позволила себе слабость, надеясь, что все остальные уже легли и не увидят её такой.
Гектор потерянно смотрел на окно, в котором лишь на миг промелькнула его ненаглядная. Может, это ему почудилось, и надо подождать, спеть ещё, и тогда она непременно покажется? Но в глубине души он знал, что глаза его не обманули. То была его драгоценная Имельда — и она не стала слушать серенаду.
«Не ту! — чертыхнулся он, с досады хлопнув себя по лбу. — Не ту песню выбрал, идиот!» Нужно было спеть что-то нежное и лиричное, а не эти шутливые куплеты про чокнутую влюблённую парочку. Пусть по мнению Гектора именно эта песня — первая из тех, что он посвятил Имельде, — лучше всего рассказывала о них двоих; сейчас, конечно, она была неуместна. Долгожданная встреча после столь долгой разлуки, а он не сумел угодить жене!
Столько раз он прокручивал в воображении эту сцену: вот Имельда выглядывает на улицу, взволнованная мелодией их молодости, вот — видит его, с гитарой, как в старые добрые времена, когда ему случалось коротать целые ночи под её балконом. Гектор представлял, как лицо Имельды сначала вытягивается от удивления, глаза распахиваются широко-широко, а затем потрясение сменяется восторгом, взгляд озаряется счастьем. И вот уже она вторит ему, спеша превратить сольное выступление в дуэт — ведь вдвоём они всегда звучали особенно красиво.
В действительности вышло совсем не так.
Гектор нервно расхаживал взад-вперёд, топча мостовую босыми ступнями. Он и не собирался отступать, надо было только придумать, что спеть. И ещё — успокоиться, а беспорядочная ходьба только усиливала тревогу. Гектор привалился плечом к стене дома и провёл пальцами по струнам. Музыка всегда помогала ему, и сейчас он тоже рассчитывал на её силу.
Гитарные переливы наполнили переулок, лаская слух. Может, стоит ограничиться лишь мелодией, и пусть инструмент всё скажет за него? Раздумья прервал скрип: Имельда вновь открыла окно и, чуть подавшись вперёд, яростно прошипела:
— Убирайся!
Будь Гектор честен с собой, он признался бы, что в глубине души именно этого и опасался, сколько бы ни мечтал о долгожданном воссоединении с женой. И всё же он не догадывался, насколько категорична она окажется в своём решении.
— Имельда… — жалобно позвал Гектор.
— Вон с глаз моих! И чтобы духу твоего здесь не было!
— Как же… как же наши песни, Имельда? — пролепетал он совсем не то, что вертелось на языке, обескураженный её реакцией. Услышав вопрос, она разозлилась ещё сильнее: глаза сверкнули так, будто хотели сжечь его на месте, а голос задрожал от сдерживаемых эмоций.
— В моей жизни не осталось никаких песен после того, как ты предал нас. Я не оставила ни единой. И никто в моей семье больше не пел, не играл и не танцевал.
Гектор открыл рот, да так и замер, поражённый — то ли самими словами, то ли тем, какая боль крылась за ними.
— В моей смерти всё останется по-прежнему, — продолжила Имельда. Она совладала с чувствами, и её тон снова стал ледяным и непроницаемым. — Пой свои песни кому-нибудь другому и не показывайся мне больше никогда.
На этот раз она не скрылась из виду, а застыла, скрестив руки, и Гектор понял, что это значит: Имельда ждала, пока он уйдёт. Она знала его слишком хорошо. Закрытое окно не помешало бы ему провести здесь всю ночь, умоляя о прощении, но теперь он вынужден был, запинаясь и спотыкаясь, плестись восвояси, ощущая спиной испепеляющий взгляд Имельды.
Что-то оборвалось внутри.
Добредя до своей обшарпанной лачуги и плюхнувшись прямо на пол, Гектор какое-то время сидел без движения, уставившись в одну точку. Гитару он положил рядом и машинально постукивал пальцами по деревянному корпусу. Затем взглянул на неё, словно увидел впервые, и, вскочив, в порыве отчаяния отпихнул ногой. Гитара проехалась по полу, протяжно загудела, и этот звук, прозвучавший как укор, заставил Гектора опомниться. Он никогда, никогда не позволил бы себе так обращаться с инструментом, и теперь, рассматривая появившиеся на деке уродливые царапины, недоумённо приподнял брови.
«Прости, красотка, — наконец пробормотал Гектор, неуклюже поглаживая гитару, будто она была живым существом. — Что нам теперь делать…»
На следующий день он отнёс её на барахолку. Ему казалось, что после вчерашней вспышки гнева он уже не вправе играть на этом инструменте.
Спустя некоторое время стало ясно, что дело в другом. Он просто не мог теперь играть вообще — в ушах звенело Имельдино «…не осталось никаких песен после того, как ты предал нас».
Хотела она этого или нет, но Имельда и ему не оставила никакой музыки.
========== В жизни — I ==========
Шумный праздник на центральной площади Санта-Цецилии собрал едва ли не всех жителей. Измотанные гражданской войной, они находили отдушину в ярких карнавальных традициях, стремясь забыть о пугающей действительности. Впрочем, Санта-Цецилия находилась в такой глуши, что почти все сражения обходили это местечко стороной, однако времена, тяжёлые для всей страны, не прошли даром и для скромного городка.
Эрнесто де ла Крус, сын зажиточного торговца, долго готовился к этому дню. Пятого мая* лучшие музыканты Санта-Цецилии выступали под открытым небом, показывая своё мастерство, и он не мог упустить шанс заявить о себе. Они с Гектором не могли.
До центра надо было ещё добраться, и Эрнесто волок друга за руку, уверенно прокладывая путь через толпу. Тот постоянно отвлекался, то здороваясь с приятелями, то посылая воздушные поцелуи встречным красоткам.
— Эй, поживее, всё пропустим! — прикрикнул Эрнесто, когда Гектор вновь зазевался, проходя мимо площади Кастильо. Здесь тоже возвели праздничную сцену, у которой теснилась куча народа.
Гектор лишь беззаботно отмахнулся, высвобождаясь из крепкой хватки: его живо интересовало всё вокруг, и он никак не мог взять в толк, зачем им так спешить, если впереди вся ночь. В толпе послышались крики, словно кого-то хотели раззадорить, и вскоре чуткий слух музыканта различил слова: «Спой нам ещё, Имельда! Не уходи!» Гектор вытянул шею, пытаясь рассмотреть, из-за чего весь переполох. Взгляд выхватил из гущи людей стройную девушку в ярко-фиолетовом платье, вокруг которой вились ухажёры — сразу заметно было, что они борются за её внимание.
— Говорю же, я устала! — сердито воскликнула она, дёрнув плечом. Гектор ещё не осознал, что на его лице появилась блаженная улыбка (улыбка идиота, как с дружеской иронией говаривал Эрнесто), зато осознал, что только что увидел самое прекрасное создание на земле. Девушка ступала с королевской грацией, словно и в самом деле шествовала по дворцовой зале, а не по площади в богом забытом городке. Лицо у неё было дивной красоты, Гектор непременно сравнил бы его с полотнами великих художников, если бы был мастером поэтичных сравнений. Очнувшись от наваждения лишь тогда, когда восхитительная незнакомка прошла мимо, не уступая уговорам спеть ещё, Гектор схватился за гитару. В любом другом случае он забросал бы девушку комплиментами, да и сам бы не забыл покрасоваться, но сейчас язык будто к нёбу приклеился, и осталась одна возможность: позволить музыке выразить его чувства.
Первые робкие ноты утонули в общем шуме, но с каждой секундой мелодия звучала всё увереннее. Он сочинил её сам и теперь молился, чтобы та, кого называли Имельдой, услышала голос его сердца. Прошло несколько томительных мгновений, прежде чем девушка остановилась и повернулась на звук. Гектор встретился с ней взглядом и тут же застенчиво опустил ресницы — так пронзительно она смотрела, эта невероятная сеньорита. Он едва не сбился, переставляя аккорды — такого с ним уже давно не случалось.
Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем он заметил, что все вокруг смолкли, и даже неугомонный Эрнесто перестал дёргать его за рукав. Имельда замерла, слушая его музыку, но так и не запела, и Гектор запоздало сообразил — нужно сыграть что-то, что знают все. Он заново ударил по струнам, и площадь наполнилась задорными трелями «La Adelita»**.
En lo alto de una abrupta serranía,
acampado se encontraba un regimiento,
y una joven que valiente lo seguía,
locamente enamorada del sargento…
…подхватила песню Имельда. Её голос, неожиданно сильный, с едва различимой хрипотцой и с волнующим придыханием, показался Гектору прекраснее ангельского хора. Он подался вперёд, притоптывая в такт, и на миг ему почудилось, что Имельда вот-вот примется танцевать, не устояв перед заманчивым ритмом. Однако та, допев песню, едва различимо кивнула и скрылась в переулке, даже не подарив улыбки на прощание.
Может статься, Гектор так и простоял бы всю ночь, глядя ей вслед, но уж Эрнесто не позволил этому случиться. Встряхнув друга и не получив никакой реакции, он пощёлкал пальцами прямо перед лицом Гектора.
— Почему я раньше её не видел?! — выпалил тот, заново обретая дар речи. — Она прирождённая певица, а какая красавица!
— Это же Имельда Герреро, — сказал Эрнесто таким тоном, будто это всё объясняло. — Её родители очень богаты, и развлечения простолюдинов — не для этой пташки.
— Не похоже, что она впервые пришла петь на площадь, — возразил Гектор. — И высокомерия в ней нет…
— Высокомерия нет?! Да ты перегрелся, амиго.
— А что, вы знакомы? — с необычной для него подозрительностью уточнил Гектор.
— Да так, — уклончиво ответил Эрнесто и заискивающе улыбнулся. — Её все знают.
Ему ещё долго пришлось выслушивать дифирамбы в адрес Имельды, и даже после того, как друзья выступили на главной площади, Гектор продолжал что-то лопотать о своём пленённом сердце, хотя де ла Крус предпочёл бы обсудить то, как радушно их приняла публика.
— Ты точно сбрендил, — буркнул он, — если думаешь, что у тебя есть хоть крошечный шанс.
— Чем я плох? — с раздражающей наивностью спросил Гектор.
— Ну да, кожа да кости, нос на пол-лица, — хмыкнул Эрнесто так, чтобы Ривера не расслышал, и добавил уже громче: — Всем хорош, но к Имельде не подступиться, она никого к себе не подпускает. Так что выброси её из головы, послушай моего совета.
Тот привык доверять Эрнесто как старшему товарищу, который с детских лет был рядом и разделял все его проказы и авантюры, но сейчас, казалось, Гектор даже не понимал, что именно ему пытаются сказать. Замутнённый взгляд Гектора недвусмысленно свидетельствовал: юноша не способен думать ни о чём, кроме умопомрачительной сеньориты Имельды.
На следующее утро, впрочем, пыла у него поубавилось. В самом деле, чем он, безродный паренёк, чьим единственным богатством были гитара да тетрадь с песнями, мог приглянуться Имельде? Испытывая потребность побыть наедине со своими мыслями, Гектор покинул Санта-Цецилию, чтобы прогуляться на природе. Он любил бродить по горным склонам, в отдалённых диких местах, куда горожане редко заглядывали. И сочинялось там лучше всего. А ещё, пользуясь отсутствием людей, он не стеснялся напевать свои мелодии: в их дуэте певцом, уж как-то так повелось, считался Эрнесто, но и Гектору нравилось петь, пусть его голос звучал нежнее и мягче, чем того требовала мода.
Размышляя о вчерашнем вечере, он снова и снова воссоздавал в памяти царственный облик Имельды, представляя, как заговорит с ней. Фантазируя, он даже сорвал цветок стрелиции*** и галантно протягивал его воображаемой собеседнице — а она, разумеется, краснела и смущённо принимала подарок. Гектор усмехнулся сам себе: нет, эта сеньорита, должно быть, и бровью не поведёт, какое там смущение! Она сама — словно стрелиция: с выразительной, утончённой и гордой красотой, что выделяется на фоне всех других цветов, как бы хороши они ни были.
Вернулся он лишь к вечеру, но домой идти всё ещё не хотелось, и ноги сами понесли Гектора на площадь.
Когда он уже добрёл до одной из центральных улиц, впереди мелькнуло знакомое фиолетовое платье. Отказываясь верить в такую удачу, он бросился к Имельде, хотя желание заговорить с ней боролось с желанием провалиться сквозь землю. Гектор попытался совладать со столь нехарактерной для себя трусостью — робеть перед девушкой, что за стыд! — и выпалил скороговоркой, чтобы не выдать волнения:
— О прекрасная сеньорита, не соблаговолите ли принять в дар сей скромный цветок?
Имельда с недоумением посмотрела на него, в первый момент не узнав, кто перед ней, но почти сразу вспомнила, где уже видела этого юношу. В глубине её глаз вдруг мелькнула лукавая искорка, и взгляд слегка потеплел.
— Только если вы ещё раз сыграете, сеньор.
Гектор ощутил, как тугой ком в горле начал стремительно рассасываться, позволяя вдохнуть глубже, а сердце сладко заныло. Он широко улыбнулся.
— Только если вы ещё раз споёте.
Комментарий к В жизни — I
* Пятое мая — национальный праздник Мексики в честь победы мексиканских войск в битве при Пуэбле 5 мая 1862.
** «La Adelita» — мексиканская народная песня периода революции 1910–1917 годов. Перевод приведённого куплета:
На высоте одного крутого горного склона
Лагерем расположился один военный полк,
И одна молодая девушка, безумно влюбленная
В сержанта, смело следовала за ним.
*** Стрелиция — также известна как «райская птица» — выглядит так: https://i02.fotocdn.net/s14/171/public_pin_m/183/2492511914.jpg
========== В смерти — II ==========
Если спросить у любых Ривера — что ныне здравствующих, что уже почивших — почему Имельда исключила музыку из своей жизни, каждый даст один ответ: музыка расколола её семью, стала причиной всех бед, а потому оказалась под запретом.