Томас нервно вертит в ладонях игрушечный мячик Фарфаллы, неведомым образом оказавшийся под рукой. Шарп начинает всерьёз опасаться, что неуёмное стремление его жены проникнуть во все тайны и докопаться до истины рано или поздно приведёт к тому, что правда раскроется.
* Мотылёк, бабочка — итал.
========== VI. Правда ==========
Комментарий к VI. Правда
Soundtrack - Brian May, “Too Much Love Will Kill You”
В любви нет места совершенству.
Эдит никогда не думала, что ей придётся согласиться с этой фразой. В девушке кипело нерастраченное тепло, которое она мечтала подарить Томасу — да и Люсиль тоже. И самому Аллердейл Холлу, этому угрюмому хозяину здешних земель, оплоту былых времён, безвозвратно погрязшему в прегрешениях своих владельцев.
Но в любви нет места совершенству. Проходит не так уж много времени с момента её приезда, но Эдит уже ощущает себя полностью истощённой, измученной неравной борьбой с загадочной болезнью и неиссякающими загадками поместья. Она словно бьётся в закрытые двери в поисках ответов на вопросы, но Аллердейл Холл лишь высасывает из неё силы, оставляя взамен гнетущее, всепоглощающее чувство ужаса. Миссис Шарп видит, что её надежды построить добрые отношения с сестрой мужа терпят крах — за застывшей, натянутой улыбкой кроется отвращение, которое с каждым днём становится для Эдит всё более очевидным, какой бы мёд не источали уста Люсиль.
А Томас… Он не даёт жене повода усомниться в его чувствах, но его недоверие к её страхам порождает отчуждение между супругами. Слишком часто Шарп уходит от ответов, слишком часто отказывается признавать очевидное, слишком часто по ночам его не оказывается рядом. Эдит уже не удивляется этому, лишь с горечью отмечает, как растёт в груди болезненный ком, никак не связанный с изнуряющим её кашлем. Когда очередной ночью миссис Шарп встречается с призраком матери Томаса и Люсиль, это становится для неё переломным моментом, рубежом, после которого она не может больше отрицать — ей хочется сбежать из этого дома, её веры в лучшее не хватает на то, чтобы свить уютное семейное гнездо в таком месте, как Аллердейл Холл. Чуть придя в себя после истерики, она с запоздалым отчаянием осознаёт, что произнесла слова, которые, по своему же собственному разумению, не должна была произносить никогда — «Мне нужно уехать отсюда». Но если она останется — сколько ещё удастся протянуть?
Нет, нет, уговаривает себя девушка, всё вернётся на круги своя. Целебный чай Люсиль и забота Томаса поставят её на ноги. А загадки рано или поздно разрешатся. Эдит неимоверным усилием воли берёт себя в руки. В конце концов, её пугают призраки, происхождение которых туманно, существование которых не доказано, а её муж бьётся над решением реальных проблем — и ему требуется её поддержка. Поэтому, когда баронет получает на почте новые детали для машины, миссис Шарп разделяет его воодушевление:
— Ни на секунду не сомневайся в своём успехе, дорогой, даже не смей думать о провале, на этот раз ты преуспеешь!
Шарп благодарно стискивает её руку, и прямо здесь, на почте, распаковывает драгоценную посылку, чтобы скорее рассмотреть, что ему прислали. Глядя на то, с каким восторгом её муж вертит в пальцах металлические винтики, Эдит вновь преисполняется надеждой на благополучный исход событий. Томасу по силам воплотить свою разработку в жизнь, а ей по силам разгадать пугающие знаки от привидений Аллердейл Холла.
Именно в этот момент в руки Эдит попадает очередная зацепка, повергающая девушку в ступор — письмо на её имя из Милана. Миссис Шарп озадачено рассматривает слегка пожелтевший конверт. Он выглядит так, словно ждал адресата уже очень давно. Эдит вдруг ловит себя на мысли, что напоминает сейчас себе героя детективных рассказов Конан Дойля, столь любимого Аланом — какого-нибудь сыщика, который стоит на пути к разгадке, но никак не может связать воедино все нити, чувствуя, что упускает нечто важное.
«Вы давненько женаты, сэр», — вот эта фраза пригодилась бы ей, чтобы сложить отдельные кусочки в целую картину, но, к сожалению, бормотание старика Финли она не приняла всерьёз.
***
Томас давно привык существовать в туманной полудрёме, и теперь он нескоро приходит в себя. До поры до времени он непостижимым образом разделяет свою жизнь на две части: на одной чаше весов всё, что связано с Люсиль, на другой – всё, что связано с Эдит. Днями он всё чаще проводит время с женой, купаясь в незнакомой ему прежде атмосфере безоблачного счастья. Ночами Люсиль возвращает своё, яростно выцарапывая брата из рук ненавистной соперницы, неистово стремясь наверстать все минуты и часы, которые украла у неё новая миссис Шарп. И каждый раз в глубине души Томаса еле слышно скребётся совесть, нашёптывая ему, что любовь между ним и сестрой — порочна. Проводить ночи с Люсиль — словно дурная привычка, от которой хочешь отказаться, но машинально повторяешь снова и лишь после содеянного думаешь: «Как же так, отчего я опять сделал это?» Однако его сестра бы никогда не согласилась с такой трактовкой.
— Между нами — неразрывная связь, — неустанно напоминает она Томасу, как будто её жарких объятий и пленительных взглядов недостаточно. Шарп гладит Люсиль по волосам, вдыхая знакомый с детства запах, и понимает, что оспорить её слова он не может. Но ведь такие же слова он однажды сказал Эдит, так как же вышло, что он объединён сразу с двумя женщинами, такими разными — и такими незаменимыми для него? Люсиль не верит в то, что молоденькая американка может стать хоть сколь-нибудь родной её брату, зато сама она давно срослась с ним в единый организм; только вот для Томаса связь с сестрой постепенно превращается в тугие удушающие путы. Она упускает момент, когда её стремление сосредоточить на себе весь мир Шарпа начинает тяготить его, и поэтому невидимая нить между ним и Эдит становится для баронета важнее, именно за неё он отчаянно цепляется, пытаясь выкарабкаться из пучины своего полузабытья.
Проведённая с женой ночь на почте меняет отрешённое состояние Томаса: из вязкой, размытой дрёмы он попадает в настоящий кошмар — такой, в котором ты догадываешься, к чему всё ведёт, но, словно застряв в липкой паутине, не можешь ничего изменить, хочешь бежать быстрее и лишь стоишь на месте. Правда, осознаёт это Шарп не сразу, поначалу он, напротив, блаженствует от особой степени близости, возникшей между ним и Эдит. Раньше он никого не подпускал так близко, одну лишь Люсиль, никому не доверял настолько, а теперь он раскрылся перед Эдит и с трудом осмысливает произошедшее, словно это была не её первая ночь, а его. Жена не хочет возвращаться в поместье, и он разделяет её чувства всей душой: здесь, на почте, родилась их новая маленькая вселенная, хрупкая и прекрасная. Каждый жест, каждый взгляд теперь имеют другой смысл.
И именно поэтому, случайно оговорившись при Люсиль и встретив ревнивую отповедь сестры, Томас впервые ощущает, как отработанная за долгие годы схема даёт трещину. Он больше не может скрывать любовь к Эдит, он больше не хочет существовать с закрытыми глазами — но тогда ему придётся узреть не только ласковую улыбку жены, но и гримасу гнева на лице Люсиль. Хуже того, ему придётся взвалить на свои плечи тяжёлый груз тех преступлений, которые они с ней совершили. И, наконец, ему придётся осознать, на что он обрёк супругу.
— Как мне лучше её убить? — вкрадчиво спрашивает Люсиль, растягивая слова. — Ты ведь знаешь, что я не люблю ограничиваться лишь чаем. Это так скучно…
Она методично возит тряпкой по столу, очищая его от остатков еды — последствия вспышки её безудержного гнева, обрушившегося на голову вернувшихся с почты Томаса и Эдит.
— Не припомню, чтобы ты прежде обращалась ко мне за советами по этому вопросу, — севшим голосом отвечает Шарп. Его лицо становится белее снега, постепенно заметающего дорогу на Аллердейл Холл.
— Мне показалось, что её участь интересует тебя чуть больше, чем участь её предшественниц, — по тону Люсиль нельзя уловить, какой накал эмоций бушует внутри неё, однако глаза горят безумным огнём. — Так почему бы тебе не приложить руку к решению её судьбы?
— Тебе показалось, — эхом отзывается баронет, чувствуя, как ладони становятся влажными от пота.
— Ты мог бы, по крайней мере, сам вернуть мне кольцо, — губы Люсиль искажает нервная ухмылка. — Я ведь говорила, что оно мне дорого.
Вернуть кольцо. Значит, отрубить палец.
— Люсиль, в этом нет никакой нужды! — с этими словами Томас, не выдержав, стремительно покидает кухню, а сестра, комкая тряпку в руках, провожает его диким взглядом.
— Любовь, — шепчет она. — Наша любовь нуждается в этом.
Шарп мечется по коридорам дома, не замечая, куда его несут ноги. В сознании звенящим, оглушающим колоколом бьётся мысль: Люсиль обдумывает жестокое убийство Эдит — его Эдит, — и она ни перед чем не остановится. Томас никогда не отрицал, что сестра безумна, он знал это, он привык принимать это, как должное, но сейчас ему впервые пришло в голову: а не безумен ли и он, раз допустил такое? Раз сам завлёк в их сети девушку, с первого мгновения запавшую ему в душу? Баронет тщетно пытается отмахнуться от этой идеи, но нарастающая паника завладевает им без остатка. Он спускается в главный холл, чтобы выйти на улицу, вдохнуть свежего воздуха, как вдруг, уже почти достигнув двери, слышит за спиной тяжёлый вздох. Шарп резко оборачивается, готовясь увидеть сестру, но холл пуст — и лишь огонь, разведённый в камине, внезапно разгорается ярче. Томас загнанно озирается по сторонам.
Он не верит в призраков, иначе давно бы уже тронулся умом. Но в его теперешнем состоянии Шарп становится слишком восприимчивым. Ощущая, что не может сопротивляться новой волне паники, он выбегает из здания и, почти не помня себя, зачерпывает голыми ладонями снег, чтобы приложить его к пылающим щекам.
Чудовищная истина, навалившаяся на Томаса, едва ли не буквально придавливает его к земле. Он не знает, как спасти Эдит — и как открыть ей эту истину, ведь ни одной из его жён так и не стало известно до конца, как глубоко они с Люсиль погрязли во тьме.
Однако в этом он заблуждается.
***
Одним поздним вечером третья миссис Шарп негромко входит в мастерскую, не осыпая Томаса проклятиями, вопреки обыкновению. Она прислоняется к стене и устало смотрит, как муж, склонившись над столом, старательно выводит что-то на бумаге, не поднимая глаз.
— Твоя сестра сказала, что убьёт меня, как других твоих жён, — спокойно проговаривает Энола, ожидая, что её слова всё же заставят Томаса обратить на неё внимание. Он бледнеет и откладывает чертёж в сторону.
— Я сказала, что уеду домой, — продолжает Энола свою речь. — А Люсиль отвечала, что я останусь с вами навсегда, как все, кто был до меня. Сколько?
— Сколько? .. — переспрашивает Шарп глухим голосом, взглянув, наконец, жене прямо в глаза.
— Сколько было таких же несчастных, как я? — спрашивает Энола. Её непривычно тихий, проникновенный тон заставляет Томаса вздрогнуть.
— Двое, — отвечает он мрачно.
Шарп думает, что она обречена повторить участь этих двоих — ведь Люсиль не скрывает от него, что вновь начала подмешивать яд в её чай. Но для Энолы угрозы невестки кажутся чем-то несбыточным, в её представлении убийство непременно связано с кровью, криками, жестокостью, но никак не с чашкой горячего терпкого чая. «Едва ли Люсиль способна хладнокровно заколоть меня, — думает Энола. — Особенно после того, как мы вместе положили столько сил на то, чтобы выходить её дитя…»
И всё же отныне ей открылось, что у неё были предшественницы — и они были убиты. Шарпы списывают свою очередную жертву со счетов, дожидаясь, пока отравленное питьё сведёт её в могилу, а она, между тем, начинает по крупицам восстанавливать правду, желая разобраться в том, что творилось в стенах поместья. Яд изматывает её крепкий организм, но она уверена, что подхватила обычную простуду, и, пока ноги ещё не подводят её, Энола незаметно для Шарпов обходит комнату за комнатой, ища свидетельства о существовании прежних жён.
Томас никогда не держал их фотографии и документы о наследстве на видном месте, но и никогда не старался тщательно их спрятать. Ящики старых комодов и письменных столов со скрипом выдвигаются, потревоженные деятельной Энолой, даже в болезни не растерявшей окончательно свою кипучую энергию, и на свет всплывают пожелтевшие от времени, неестественно застывшие на бумаге лица Памелы и Маргарет. Несколько дней спустя в Аллердейл Холле раздаются и их голоса — Энола обнаруживает фонограф и записи, которые были сделаны ещё тогда, когда женщины не догадывались об истинных намерениях Шарпов.
Чем яснее предстают перед ней образы почивших жён, тем отчетливее она осознаёт, на что способна сестра Томаса. Последней каплей становятся найденные отрезанные локоны, которые Люсиль аккуратно заплела в косы и свернула в кольца.
Надо бежать!
Однако та, словно хищник, чуя малейшее изменение в поведении жертвы, добавляет в чай увеличенную порцию яда, и последние силы оставляют Энолу.
— Пей, — склоняется над ней Люсиль с неизменной фарфоровой чашкой. – Пей, и боль отступит.
Потому, что ты умрёшь.
И, хотя Люсиль не произносит эту фразу вслух, зрачки Энолы вдруг расширяются от ужаса запоздалого осознания. Ей уже не спастись, потому что смерть давно струится по её венам. Лишь мысль о том, что вслед за ней в ловушку может попасться ещё не одна несчастная, помогает третьей мисс Шарп, еле волочащей ноги, добраться под покровом ночи до фонографа и оставить своё послание.
Чай… Они добавляют яд в чай.
***
В глазах Эдит Томас безошибочно читает — она узнала правду. Он не может взять в толк, как ей это удалось, но она узнала правду. Полуживая, замёрзшая, его жена лежит под тяжёлым пуховым одеялом и дрожащей рукой отодвигает от себя чашку, которую настойчиво предлагает Люсиль. Эдит, бедная маленькая птичка, попавшая к ним в клетку. «Вы давненько женаты, сэр», — звучит в её голове хрипловатый голос Финли. Слишком поздно, почему же эти слова не всплыли в памяти раньше…
Шарп и сам ощущает себя запертым в клетке. Сейчас он бы всё отдал за то, чтобы увезти Эдит из дома, но как сделать это в обход сестры? Он с отчаянием просит супругу никогда не пить чай, но эта просьба — лишь бесплодное сотрясание воздуха, ведь все трое прекрасно понимают, что Эдит больше не прикоснётся к напитку. И Люсиль уже придумала, что делать с непокорной невесткой. Жалкая попытка отговорить её проваливается, и Томас остаётся наедине с собой и вихрем раздирающих его душу мыслей.
Эдит нужно отвезти к доктору, вне всяких сомнений, но баронет не может устроить поездку, не вызвав подозрений у сестры. Шарпу чудится, что он и вовсе не может шагу ступить из этого проклятого дома, занесённого снегом, и обречён смотреть, как жена тает, исходя кровавым кашлем. Он сказал ей однажды, что в любви нет места совершенству – о, как он был прав! Невидимая связь между ним и Эдит превратилась в тончайшую нить, натянутую до предела, и, кажется, Томас действительно умрёт, если она разорвётся. Да, такая связь есть и между ним и Люсиль — вот только он умрёт, если она, напротив, не разорвётся.