========== Глава 1 ==========
Теон собирается на прогулку с собаками, надевает мешковатую одежду и черные очки.
Рамси широкими шагами меряет тюремную камеру. От одной мысли, что этот сучоныш Вонючка далеко и его никак нельзя достать, глаза застилает кровавая пелена. Голова перестает соображать от бешенства. В ярости Рамси бьет кулаками бетонные стены.
Теон идет на площадку, еле поспевая за собаками, которым хочется побегать. Он накидывает на голову капюшон куртки. Он не хочет, чтобы его узнавали, потому что газетчики основательно поплясали на его истории: “Сучка Болтона”, “Жертва садиста”, “Сможет ли когда-нибудь Грейджой стать полноценным членом общества?”
Рамси, отдышавшись и промыв окровавленные костяшки пальцев в жестяном умывальнике, садится писать письмо. С первого и даже со второго раза ничего не выходит, Рамси с силой комкает блокнотные листки в кулаке, а потом рвет их в мелкие клочья. Глядя на горку исписанных обрывков, он представляет, как прижимает к полу Вонючку-Перевертыша и запихивает рваную бумагу в лживое горло предателя.
Теон садится на скамейку и отпускает девочек побегать. Он неловко кидает им мячик — пустые пальцы перчаток, набитые ватой, мешают точности броска. Теон привычно жалеет пальцы. Даже если очень стараться забыть то, что сделал с ним Рамси — вот они, напоминания, каждый день перед глазами.
Рамси, стиснув зубы, вспоминает, как унижался Вонючка: как таращился испуганными глазами, как преданно ловил каждое движение, как торопливо исполнял все приказы, как прятался по углам, чтобы не заметили… Ему становится немного легче. Лучше не думать о предательстве… При одной мысли об этом его голову словно стискивает раскаленный обруч… а если представить, что Вонючка сейчас может быть с кем-то, полностью теряется самоконтроль. Рамси сует голову под кран с ледяной водой. Немного успокоившись, он начинает третий вариант письма.
***
Квартал многоэтажных домов с замусоренными улицами и исписанными граффити стенами. Неприметный человечек в сером худи приближается к старому высотному дому. Капюшон натянут на голову так, что виден только кончик острого носа и скошенный подбородок. Человечек останавливается у обшарпанного подъезда и сверяется с адресом, записанным на клочке бумаги. Он достает из-за пазухи плотный желтый конверт и заходит в темный холл.
***
— Джейни, стоять! Сначала задние давай!
Собаки топтались в прихожей, недовольно ворча. Они всегда считали вытирание лап после прогулки совершенно ненужным занятием. Но Теон был неумолим: лапы должны быть чистыми, иначе потом в его кровати будет полно песка. Теон разрешал им спать только на полу, но пока он был днем на работе, девочки хозяйничали в квартире — забирались в постель и сыпали короткую черно-рыжую шерсть на покрывало. Вдобавок Хелисента разрывала лапами постельное белье: она любила спать под одеялом, положив голову на подушку. А иногда по ночам она украдкой залезала на кровать и облизывала его лицо, когда он плакал во сне. В последнее время это происходило все реже, и Теон был очень этому рад. Прошлое понемногу начинало выпускать его из своих цепких когтей, воспоминания были уже не так остры, и далеко не каждую ночь он просыпался от собственного крика.
Только протерев все двенадцать лап и сняв собственные ботинки, Теон заметил, что из-под рифленого прорезиненного коврика у дверей торчит что-то желтое. Он вытащил простой почтовый конверт без подписи, и его сердце обрушилось с грохотом, от которого едва не заложило уши. Руки тряслись так сильно, что Теон с трудом раскрыл письмо, вложенное в конверт.
Правый уголок листа, грубо вырванного из блокнота, был сильно измят и скручен, будто его долго теребили пальцами. Крупные размашистые буквы, подчеркнутые фразы, слова, обведенные жирным кружком… Хотя строчки скакали перед глазами Теона, ему не нужно было вчитываться в текст — он и без того знал, кто его автор.
“28 января
Здравствуй, мой славный Вонючка! Как поживаешь? Скучаешь по мне?
Трусливый сучоныш, ты даже не осмелился явиться в суд для дачи показаний. Я считал часы до того дня, когда была твоя очередь сидеть на трибуне свидетеля, но ты не пришел, тварь. А я так ждал тебя. Я так хотел посмотреть в твои лживые глаза и спросить: “Почему ты это сделал?”
Вместо этого я любовался на твою мерзкую рожу в мониторе и слушал, как ты сливаешь Дом, который приютил тебя. Предатель-перевертыш, ты сдал нас! Ты сдал меня, моего отца, моих ребят, ты всех предал. А я так доверял тебе! Я думал, что мой Вонючка любит меня и никогда не причинит мне вреда.
Я смотрел на тебя — как ты сидел там, за столом этого мудака Баратеона, и трясся. Я слышал, как дрожал твой голос. Все в зале это слышали. Ты боялся меня даже там, в комнате, где тебя записывали для суда, и это доставило мне большое удовольствие, сучоныш.
Я заметил на записи, что тебе вставили передние зубы, и ты больше не шепелявишь — как это мило. Не волнуйся, когда я заберу тебя, я снова приведу твой рот в порядок.
Ты боишься увидеть меня даже за решеткой, и боишься даже когда меня нет рядом с тобой. Это хорошо.
Потому что ты всегда будешь бояться.
Я знаю все твои жалкие мысли. Я изучил вдоль и поперек всю твою гнилую душонку, и поэтому я знаю, что ты постоянно думаешь обо мне. Ты никогда не сможешь меня забыть.
Сейчас я в камере, а ты гуляешь на свободе, но мое освобождение — это всего лишь вопрос времени. Скоро я выйду из тюрьмы, Вонючка, и знаешь, что я сделаю в самую первую очередь? Я поеду прямо к тебе. Я верну тебя назад, потому что ты моя лживая трусливая сучка и ты должен быть рядом со мной.
А сейчас я расскажу тебе, что будет потом.
Ты очень дорого заплатишь за то, что предал меня. Для начала я вышибу нахрен твои новенькие блестящие зубки, чтобы мой Вонючка стал прежним. Я буду каждую неделю обдирать по одному из твоих оставшихся долбаных пальцев, пока не срежу их все под корень.
А еще я буду иметь тебя каждый день и каждую ночь. Даже если у меня стоять не будет, твоя задница все равно не останется в покое.
Как ты посмел предать меня? Я хочу получить ответ, Вонючка. Ты клялся мне в любви, и я поверил тебе. Я открыл тебе свою душу, а ты меня предал. И я хочу знать — почему? Почему ты это сделал, тварь?
Я выжму из тебя ответ, Вонючка! Ты все мне расскажешь, мой славный. Ты же знаешь, что в моих руках отмолчаться невозможно.
Жди меня!
Скоро я приду за тобой, и мы снова будем вместе.
Рамси Болтон”
Теон пришел в себя примерно через час, когда вечно голодная Кира, устав ждать, принесла в зубах свою миску и положила холодный металл ему на колени: пора ужинать. Теон неловкими движениями скомкал письмо и затолкал его под обувной шкаф, рядом с которым просидел все это время, скорчившись на полу. Ноги плохо слушались его, и он с трудом преодолел несколько метров до кухни, цепляясь за стену, а после, пытаясь покормить девочек, рассыпал сухой корм. Доберманы принялись гонять по истертому линолеуму коричневые плотные шарики, пока Теона мучительно выворачивало в раковину.
Ночь он провел, дрожа, в самом темном углу комнаты. Он забрался в старое продавленное кресло с ногами, и, обхватив колени, тихонько раскачивался, безуспешно пытаясь успокоить себя. Теон боялся заснуть: как только он закрывал глаза, перед ним возникало лицо Рамси, перекошенное от ярости. Дряхлые обломанные пружины впивались в спину и зад, но он не чувствовал боли. Теон ничего не чувствовал, кроме одуряющего кромешного ужаса.
Рамси придет за ним. Рамси никогда не оставит его в покое.
***
Теон заснул только под утро. Он забылся вязким тревожным сном, вздрагивая от каждого шороха. Ему опять приснился подвал, где он сидел, примотанный скотчем к стулу, и обреченно дожидался, когда откроется дверь и на пороге появится его мучитель.
Утром его разбудили девочки: они терпеть не могли, когда что-то нарушало привычный распорядок дня. Нетерпеливые собаки начали тыкаться холодными носами ему в руки: Джейни рвалась гулять, а Кира, как обычно, была голодна. Еду девочки всегда получали только после прогулки. Теон со вздохом выбрался из кресла. Если бы не они — он просидел бы в нем еще несколько суток и никуда бы не пошел. Теон потянулся, растер затекшие за ночь конечности, и, не умываясь и не меняя одежду, отправился гулять с собаками.
Во дворе он встретил управляющую домом Машу Хеддль, которая прежде весьма настороженно относилась к нему, когда он только въехал в эту квартиру, но потом смягчилась, увидев, что Теон всегда здоровался первым, не собирал дома шумных компаний, а собак выводил гулять только в намордниках. Маша дружелюбно кивнула ему, а Теон, отвечая на приветствие, растянул рот в нелепом подобии улыбки.
Возвратившись с прогулки, он с опаской глянул под дверь — но на коврике было пусто. Краешек вчерашнего письма торчал из-под обувницы, и Теон затолкал его ногой как можно дальше. Покормив собак, он встал под холодный душ, чтобы хоть немного прийти в себя. Девочки не наигрались на площадке и принялись гонять по квартире свой мячик. Теон уже порядком опоздал на работу, но ему было на это наплевать. Он, не торопясь, надел серые джинсы и толстовку с капюшоном, опустив его как можно ниже, чтобы спрятать лицо.
В офисе его встретил нетерпеливо топчущийся в холле Эддисон Толлетт, которого Манс прозвал “Скорбным Эддом” за его вечное сердитое ворчание. Эдда комиссовали из “Дозора” по ранению, и он устроился курьером в интернет-магазин, где работал Теон.
— Вот ты все дрыхнешь, Грейджой, а эта карга Барбри Дастин проест мне весь мозг, что я доставил ее дурацкие книжки на пятнадцать минут позже, чем она заварила свой мерзкий ромашковый чай.
Теон молча сунул Эдду пакет с книгами и ушел в подсобку. Больше всего ему хотелось спрятаться за стеллажами в углу и скулить там от ужаса и безнадеги.
Но Толлетт не отставал.
— Эй, а где пакет с дисками для старика Рисвелла? Накладную ты мне оставил, а диски — нет.
Теон быстро отыскал нужный пакет на стойке и все так же, не говоря ни слова, выпроводил Эдда за дверь.
Вдруг на его рабочем столе зазвонил телефон. Теон подошел к аппарату и с ужасом уставился на него. Он боялся снять трубку. Боялся услышать знакомый хрипловатый голос с резкой раскатистой буквой “р” — “Грррейджой!”
Телефон замолк, но Теон все продолжал стоять рядом в ступоре, глядя на него круглыми испуганными глазами.
Каждый день он с опаской отпирал дверь собственной квартиры и высматривал новый желтый конверт. Он знал, что Рамси не отступится. И знал, что переезжать снова абсолютно бессмысленно. Рамси нашел его здесь, найдет и в другом месте. Все, что сейчас осталось у Теона — обреченное тягостное ожидание.
Хелисента чувствовала, что с ним происходит что-то неладное, она чаще обычного подходила к нему, укладывала голову на его костлявые колени и грустно смотрела исподлобья черными глазами. Теон рассеянно гладил ее по голове, проводя большим пальцем по длинному гладкому носу. “Девочки будут рады, если Рамси вернется, — думал Теон. — Девочки любят нас обоих”.
На новое письмо в желтом конверте без подписи он смотрел как на ядовитую змею. Теон попытался обойти его, словно оно могло наброситься и укусить, впуская яд в его кровь. Но его кровь уже давно была отравлена, в ней навсегда остался страх. Страх перед Рамси.
Теон старался ходить по квартире так, чтобы не видеть письма, лежащего на коврике у двери. Но он знал, что оно там и ждет его. Рамси ждет его.
Через некоторое время он все же успокоился, снял телефонную трубку и дрожащими пальцами набрал номер, прочно засевший в памяти. Руки отказывались слушаться, и набрать номер удалось только с третьей попытки.
— Прокурора Баратеона, пожалуйста. Да, мэм. Моя фамилия… Грейджой. Пожалуйста, мэм, мне срочно нужно с ним поговорить. Спасибо, я подожду, — Теон закусил губу в ожидании ответа. — Здравствуйте, сэр. Я… я вчера получил письмо от Рамси Болтона. Нет, подсунули под дверь моей новой квартиры. Это уже второе! Я… я не мог. Я очень боюсь, сэр. Да, я помню, что ему дали пожизненное, но… Спасибо, сэр. Хорошо, я постараюсь.
Последние слова он произнес тихим, безжизненным голосом и положил трубку на рычаг. Разговор с прокурором не принес ему облегчения. Баратеон напомнил ему, что Рамси никогда не покинет тюрьму. Но Теон никак не мог успокоиться, его трясло, и страх сводил все внутренности в один липкий противный ком.
Через пару часов Теон все же нашел в себе силы выйти в прихожую. Он еще раз вспомнил слова прокурора Баратеона: “прекрати трястись, этот ублюдок до конца своих дней будет сидеть за решеткой”. Теон уговаривал себя, что письмо — это просто слова на бумаге и нельзя бояться вечно. Надо учиться жить нормально, чтобы не впадать в истерику и не седеть еще больше от каждого дурацкого письма. Тем более, что прокурор обещал перекрыть все каналы, и писем от Болтона больше не будет.
Собравшись с духом, Теон залез на кровать с ногами и попытался унять заполошно мечущееся в груди сердце.
Это просто слова на бумаге. Рамси в тюрьме и останется там навсегда.
Затаив дыхание, Теон осторожно вскрыл конверт.
На этот раз в нем было два листка, аккуратно вырванных из блокнота — один был исписан с обеих сторон, а второй заполнен до половины. В отличие от предыдущего измятого письма, бумага была бережно сложена и не замусолена. Строчки в тексте шли ровной линией, и всего лишь несколько слов были обведены кружком.
“10 февраля
И снова здравствуй, мой славный Вонючка! Как я вижу, ты совсем отбился от рук, и все мои уроки этикета пропали даром. Ты забыл, что это очень невежливо — не отвечать на полученные письма?
Но я понимаю тебя и даже готов не заметить, что ты проигнорировал мое послание. Оно ведь сильно напугало тебя, верно? Я знаю, что ты обмочил себе штаны, когда прочитал письмо, а потом всю ночь скулил от страха. Я это знаю. Я все про тебя знаю. И поэтому могу понять, что тебе было тяжело написать ответ.
Ну так соберись с силами, и напиши мне сейчас. Я хочу услышать твои объяснения и твои оправдания.
Я многое хочу услышать от тебя. Мне вообще хочется поговорить с тобой по душам — сутки напролет, не торопясь.
Ты хорошо помнишь стол для анатомического препарирования? Конечно же помнишь, мой славный, ведь ты столько раз лежал на нем. Все будет как обычно. Я раздену тебя догола, привяжу к столу, возьму инструменты, сяду рядом, и мы будем разговаривать по душам.
Я хочу разобраться — в каком месте я допустил ошибку? Где?! Что я проглядел? Почему мой Вонючка, которого я так любил, и о котором, твою мать, так заботился, нанес мне подлый удар в спину?!
Я хочу узнать все. Я хочу узнать, в какой момент у тебя возникла мысль о предательстве. Когда это произошло? В какой день? В какой час? Где ты был в это время и чем занимался?
Чем купил тебя этот олень-прокурор? Чем он поманил тебя? Он обещал тебе защиту? Деньги? Новые зубы? Может, он предложил тебе свой член? Или отсосал тебе? Не стесняйся, Вонючка, мне ты можешь рассказать все, и даже это.
А может быть, ты так сильно боялся тюрьмы, что решил избежать ее любой ценой? Но ведь нам она не грозила, глупыш. У федералов не было никаких прямых улик и доказательств. При самом худшем раскладе мы бы отсидели за решеткой максимум несколько месяцев — за найденный пакет травки. В тюрьме ты был бы под моей защитой, и ни один мудак не осмелился бы даже поднять глаза на тебя.
Потому что ты мой!
Я бы устроил так, чтобы мы сидели в одной камере. И потом мы бы вышли из тюрьмы вместе. Неужели ты думаешь, что я бы бросил тебя там?
Так скажи мне, почему ты согласился на то, что предложил тебе Баратеон? Почему ты предал меня, Вонючка?
Когда ты будешь в моих руках, я не буду торопиться. Я буду задавать вопросы, а ты будешь рассказывать мне все в мельчайших подробностях — с самого начала. Мы начнем со дня ареста. Тогда ты был мне верен. Я помню, как ты выкрикивал мое имя и полз ко мне по полу, а потом один бык огрел тебя прикладом, сука. Я бы забил ему в задницу этот долбаный автомат, но ты сам помнишь — меня к тому времени уже крепко скрутили, да и остальных ребят тоже.
Тогда ты хотел, чтобы я защитил тебя от быков. Я видел страх в твоих глазах. Тогда ты был всецело моим. И вдруг потом все изменилось. Наш адвокат Фрей сообщил мне, что ты даешь федералам показания, твою мать. Сливаешь им все. Если бы не ты, Фрей вытащил бы нас под залог, и к суду мы бы навели везде порядок. Никто ничего бы не раскопал. И все было бы хорошо. Но ты стал петь Баратеону, сучоныш, и теперь всем нам приходится напряженно работать над вопросом нашего освобождения.