Хорошенько напряги свою память, Вонючка. Запиши ответы на все вопросы, которые я тебе задал. Потому что наш разговор будет очень обстоятельным и очень долгим.
Если хочешь немного облегчить свою участь, просто напиши мне обо всем в деталях. Если твое письмо удовлетворит мое любопытство, я смягчу наказание, и не буду слишком долго играть с тобой, мой славный.
Не забывай, что твое одиночество скоро закончится.
День нашей встречи близко.
Рамси Болтон”
Теон перечитал письмо дважды.
Рамси действительно его изучил и предсказал реакцию на первое письмо так, словно видел все собственными глазами. Теона охватил ужас, на мгновение ему показалось, что Рамси стоит у него за плечом. Ему было тяжело осознавать, что даже на расстоянии Рамси до сих пор способен прочитать его мысли и уловить все его чувства.
Теону было больно думать про день, когда их арестовали. Он постоянно гнал прочь воспоминания о том, как полз на коленях через комнату и звал Рамси. Но они помимо его воли возвращались снова и снова. Тогда ему казалось, что Рамси сможет защитить его от федералов. И только штатный тюремный психолог объяснил ему, что на самом деле защищать его надо было от Рамси. Но тогда сделать это было некому.
Вопросы о предательстве, которыми засыпал его Рамси, вызвали у Теона горькую улыбку. Нет, он не боялся тюрьмы. Он боялся разделить ее с Рамси.
Рамси требовал ответа на свое письмо. Теон скомкал его и отправил под обувной шкаф, в компанию к первому. Он собирался вычеркнуть Рамси из своей жизни. Он все равно не сможет забыть про него, потому что зеркало и собственные руки всегда будут напоминать о том, что Рамси искалечил его жизнь и его тело. Но теперь Рамси до конца своих дней будет жрать тюремную баланду. А Теону надо научиться жить без него.
***
Со временем Теон понемногу начал приходить в норму. Он старательно убеждал себя в том, что ничего страшного не произошло, ну подумаешь, пара листков исчерканной бумаги. Прокурор Баратеон обещал перекрыть все каналы передачи сообщений, а значит, новых писем от Рамси не будет.
Теон старался жить обычной жизнью: каждый день ходил на работу и гулял с собаками на площадке. Вот только магазинов он избегал, заказывая все необходимое на дом, хотя ему приходилось доплачивать за доставку. До сих пор Теон боялся быть узнанным на улице, и его нервировала необходимость носить перчатки с набитыми ватой пальцами. Он снимал их только дома или в интернет-магазине, где работал, коллектив там был маленький и дружный, все привыкли к его искалеченным ладоням и не обращали на них внимания. Теон принимал заказы от клиентов по телефону или электронной почте, и отсутствие пальцев ему в этом совершенно не мешало. Разве что печатал он не слишком быстро.
Зарабатывал Теон не очень много. Это раньше он любил щеголять в брендовых шмотках и дорогой обуви. Теперь же он предпочитал простую одежду, которая скрывала его болезненную худобу. Девочкам он покупал дорогой собачий корм и игрушки. Того, что платил Манс, ему как раз хватало и на себя, и на собак.
Еще у него были деньги на счете в Железном Банке. Те, что ему присудили в качестве компенсации морального вреда. Это были деньги Болтонов, а он ничего не хотел брать у Рамси. Тем более деньги. Наверное, надо было отдать их на благотворительность, но Теон не желал даже думать о них, не говоря уж о том, чтобы правильно ими распорядиться.
Новое письмо под дверью застало его врасплох. Значит, прокурор был не в состоянии перекрыть все пути, по которым Рамси из тюрьмы отправлял свою почту. А если так… то может быть, и насчет того, что Болтон сгниет в тюрьме, Баратеон тоже ошибался?
Теон разорвал край плотного желтого конверта.
Казалось, что блокнотные листки были сложены в плотный квадратик величиной не более спичечного коробка, а затем развернуты и тщательно разглажены. На местах сгибов буквы немного затерлись. Как и в первом письме, строчки пестрили многочисленными подчеркиваниями и обведенными в кружок словами.
“09 марта
Здравствуй, мой славный! Я уже начал беспокоиться за тебя. Второе письмо осталось без ответа, и я подумал — может, с моим дорогим Вонючкой что-нибудь случилось? Может, он лежит в больнице, и ему пришивают новые пальцы вместо тех, которые я отрезал? Зубы-то ему вставили, так почему не могут пришить пальцы обратно? А может, он заболел? Или попал в аварию?
Почему он не отвечает на письмо? По каким причинам? Но возможно, с моим славным Вонючкой все в порядке, подумал я. Вдруг ему просто не передали мое послание? Я поспрашивал своего человека и убедился, что все мои письма, в том числе и для тебя, гаденыш, доходят в оговоренный срок.
А еще я выяснил, что ты, сучка, в добром здравии, и, получив мое письмо, смеешь, твою мать, игнорировать его!
А потом я узнал очень любопытные вещи про тебя, тварь. Ты пожаловался на меня оленю-прокурору! И ко мне явился хмырь из его офиса и интересовался у меня, почему я угрожаю тебе. Спрашивал, как мне удается передавать тебе письма. И эта сволочь потребовала, чтобы я оставил тебя в покое. Это было самое смешное из всей нашей беседы. Я давно так не хохотал, Вонючка, этот идиот здорово повеселил меня.
Но есть один невеселый момент во всей этой истории, мой дорогой скользкий перевертыш. Прокурорские олени полагают, что мой адвокат замешан в запрещенной переписке, и теперь Фрей не может навещать меня. Это создает некоторые неудобства, Вонючка, а я не люблю, когда мне приходится решать проблемы, которые возникают на пустом месте.
И эти проблемы возникли из-за тебя! Неужели ты утратил последние мозги? Или, возможно, это было всего лишь временное помешательство? Только этим я могу объяснить твое поведение, мой славный.
Не смей злить меня, Вонючка! Ты ведь знаешь цену моего гнева. Ты его хорошо прочувствовал на своей долбаной шкуре. Не смей, сучоныш, плакаться и стучать окружному прокурору! Он все равно не сможет помешать мне.
Какого хрена ты вообще прилип к этому Станнису? Что вас связывает? Он получил твои показания и свою долбаную медаль за процесс. Больше ему от тебя ничего не нужно! Ты для него пустое место! Ты вообще для всех пустое место, и единственный человек, кому есть дело до того, живой ты или уже сдох в канаве — это я !
А ты даже не соизволил ответить мне на письмо, твою мать!
Ну ничего, мой славный. Скоро все встанет на свои места. Ты будешь рядом со мной, и я буду учить тебя заново. Мы будем восстанавливать навыки почтения, ведь ты как-то подозрительно быстро о них позабыл.
Так я тебе напомню. Я все тебе напомню.
Несколько дней в подвале очень быстро освежат твою короткую паршивую память.
Помнишь, что было, когда ты случайно назвал меня по имени, а не “мистер Болтон”?! Потом ты целую неделю не мог ни сесть, ни пожрать толком. Да что там говорить — ты даже ходить нормально не мог. И это было наказание за одну-единственную маленькую ошибку!
Сейчас список твоих грехов очень длинный, Вонючка, и, боюсь, что мы с тобой не управимся и за полгода.
Но ты не волнуйся, мой славный, — в отличие от тебя, память у меня отменная, и мы пройдем абсолютно все ступени. Я полностью выполню все свои обещания, но сейчас даже меня начинает настораживать твоя беспечность. Ты с такой легкостью добавляешь в список все новые и новые проступки, как будто у тебя двадцать жизней и запасные части тела.
Какой же ты липкий перевертыш, Вонючка! Ты не можешь не предавать и не стучать. Мне придется приложить очень много труда, чтобы выбить это из тебя полностью.
Я надеюсь, что ты подготовил ответы на все вопросы, которые я тебе уже задавал. Добавь туда еще один ответ вот на какой вопрос.
Какого хрена ты вообще пошел к Баратеону?!
Я написал тебе ясно — возьми лист бумаги, и, твою мать, ответь на все мои вопросы. Подробно. И что делаешь ты? Вместо того, чтобы сесть и выполнить то, что я тебе велел, ты мчишься к этому долбаному оленю.
Ты думаешь, он сможет защитить тебя? От меня? Да ты совсем охренел, Вонючка! От меня тебя не защитит даже ядерный бункер в долбаной дорнийской пустыне. Если я захочу, я тебя отовсюду достану, и никто не сможет мне в этом помешать.
Так что кончай дурить, мой славный, и пошевели оставшимися мозгами.
Ты моя долбаная сучка, и должен выполнять все мои приказы. Как только ты дочитаешь это письмо, ты немедленно сядешь и напишешь подробный ответ. Ты напишешь в нем все, что я хочу от тебя услышать, сучоныш.
Во всех, твою мать, деталях!
Ты настучал на меня Баратеону, поэтому будет немного странно, если ты отправишь свой ответ обычной почтой. Придется воспользоваться услугами моего человека-посредника (и это, твою мать, мне недешево обходится, а все по твоей вине, Вонючка!) Когда ты напишешь ответ, запечатай его в конверт и вечером положи рядом со своей дверью.
Если ты это сделаешь, то я пойму, что мой славный Вонючка взялся за ум. Что он хочет исправиться.
Не смей игнорировать мои письма, тварь! Ты даже представить себе не можешь, что я с тобой сделаю, если ты не ответишь мне.
Мне осталось сидеть за решеткой совсем немного времени
Мы увидимся. Уже скоро, мой славный.
Рамси Болтон.”
Теона бросило в холодный пот. Рамси всегда делал то, о чем говорил и всегда сдерживал свои обещания. Рамси написал, что они скоро встретятся, и он потребует у Теона ответа. И тут были возможны два варианта: или Рамси скоро отпустят, или Теона могут посадить. И та, и другая перспективы приводили в ужас. Но хуже всего было то, что по приказу Рамси Теону могли подбросить наркоту или еще что-нибудь запрещенное. Поэтому нужно было соблюдать предельную осторожность.
Теон решил попросить у Манса разрешения приходить на работу с одной из своих — рамсиных — собак.
Придя в офис, Теон сразу же направился в маленькую студию, где Манс записывал свой очередной альбом. Тот снял наушники, выслушал его просьбу и пожал плечами: делай как хочешь, я давно привык к твоим чудачествам, и снова включил фонограмму.
Кира была самой крупной из девочек и выглядела довольно грозно: если рядом с Теоном будет такая собака, вряд ли кто-то осмелится приблизиться к нему и подсунуть какую-нибудь дрянь.
В офисе Кира забиралась на старенький диванчик в уголке, где сотрудники обычно пили кофе, и дрыхла там весь день, похрапывая, скуля и дергая лапами во сне.
***
Теперь Теон выходил на улицу только в сопровождении Киры. И каждый раз, когда они возвращались домой, две другие собаки ревновали, скалили зубы и рычали, норовя тяпнуть Киру за ухо. Особенно злилась Джейни — она больше всех любила гулять и завидовала флегматичной Кире. Теон удерживал девочек, гладил шелковистые носы, шептал ласковые слова. Он очень хотел, чтобы дома было мирно и спокойно, и уговаривал их не ссориться. Когда собаки прекращали ворчать друг на друга, Теон выдавал всем троим лакомство: высушенную говяжью кожу, свернутую в форме косточки. Кира больше любила вяленые свиные уши, но Теон редко покупал их, они слишком жирные, а Кира и без того была весьма крупной.
Вид нового письма под дверью уже не вызвал у него панического страха, и Теон был этому рад. Однако ему было неприятно смотреть на желтый прямоугольник письма в прихожей, словно там лежала раздавленная лягушка. Он обходил письмо стороной, стараясь не касаться его даже взглядом.
Через пару часов Теон взял себя в руки и решил выбросить письмо, не распечатывая. Он поднял с пола плотный бумажный конверт, отнес на кухню, и, вместо того, чтобы порвать и выкинуть в мусорное ведро, положил его на стол. Он сам не понимал, почему не может разорвать эти несколько листов бумаги, не читая. Не может и все. Теон, держа письмо в руке, оглянулся на собак. Девочки возились на полу в комнате, лениво ворча, и пытались отобрать друг у друга мячик.
Теон прислушался к себе: такого одуряющего ужаса, как раньше, он уже не чувствовал. Наверное, он просто устал бояться. Не Рамси — его он будет бояться всю свою жизнь, до обморока, до мокрых штанов. Но можно было попробовать перестать бояться хотя бы его писем. Чтобы побороть страх, надо было начинать с малого. Теон резко выдохнул и разрезал ножом конверт.
Блокнотные листы вновь были пересечены линиями сгибов, словно их впечатали в мелкую квадратную решетку. Бумага сильно затерлась и обтрепалась по краям, как будто письмо долго таскали в кармане, прежде чем вложить в конверт. Строчки не прыгали, и в тексте почти не мелькали подчеркивания или жирно обведенные слова.
“23 марта
Здравствуй, мой Вонючка! Ты не пишешь мне писем, так может хоть на свидание придешь? Я здесь на хорошем счету, и могу организовать свидание в отдельной камере на целую ночь, как со своей славной женушкой. Мне порой не хватает твоей сладкой задницы рядом. Хочешь этого, Вонючка? Конечно, хочешь. Я не сомневаюсь, что после меня до твоего хрена никто не дотрагивался, а уж до задницы тем более. Сейчас ты очень сильно выбиваешься из стандартов красоты, мой славный, и даже несмотря на новенькие зубки, вряд ли девки ищут знакомства с тобой.
Ты одинок, Вонючка. У тебя никого нет. Я это чувствую. Я это, твою мать, знаю.
И знаешь, что я тебе скажу, ублюдок?! Так будет всегда! Ты всегда будешь один. Никто, ни один человек не обратит на тебя внимания, даже из жалости. Ты и шлюхам будешь противен. У тебя никогда никого не будет. Никогда!!!
А знаешь, почему так будет, Вонючка? Потому что ты абсолютно никому не нужен. Никто никогда не полюбит и не примет тебя, мой славный. Я — тот единственный, кому хоть немного небезразлична твоя судьба.
Представь, каково это — вечное одиночество. А оно тебя ждет, Вонючка, и ты сам виноват в этом. Ты никому не нужен, кроме меня. Не забывай об этом, мой славный!
Неужели тебе было так плохо со мной? Помнишь, как ты храпел голый на полу в обнимку с девочками? Я часто вспоминаю одно утро, когда ты лежал головой на Хелисенте, как на подушке, Кира укрыла твои ноги, а Джейни — плечи. Вы так сладко спали вчетвером, что я даже захотел сделать снимок на память, но ты сразу открыл глаза, как только я потянулся за мобильником. Ты всегда очень чутко спал рядом со мной и просыпался от каждого моего движения. И ты всегда с такой готовностью смотрел на меня — словно вымаливал, чтобы я тебя трахнул. И я тебя трахал.
А помнишь, как я брал тебя не на полу, а в постели? Ты так выгибался, подмахивал и хрипел, одно загляденье. Мне вот интересно, Вонючка, — все твои стоны и вздохи тоже были притворством? Ты все время говорил, как сильно тебе нравится то, что я с тобой делаю. Выходит, ты разыгрывал спектакль передо мной?
А ведь я тогда был нежен. Я очень бережно тебя трахал, потому что мне надоело, что ты постоянно ходил с прокладками, как девка, и зажимался так, что я вечно чуть уздечку не рвал нахрен.
Я всегда тебя готовил или приказывал готовиться самому. И ты говорил, что тебе это нравится — как я смотрю на тебя, как заставляю тебя дрочить, как я тебя имею. Ты говорил, что любишь это и хочешь, еще и еще.
Я не верю, что все это исчезло без следа, Вонючка. Ты все еще мечтаешь, чтобы я трахнул тебя, я знаю. Потому что ты совсем забыл, что это такое — когда тебя хотят. Когда тебя желают со страстью. Когда тебя хотят отыметь, потому что твоя задница возбуждает.
Но это возможно только со мной, мой славный. Потому что кроме меня никто не захочет твоего тела. Помни это, Вонючка. Только мне ты нужен, и только я тебя хочу. Без меня ты всегда будешь в одиночестве. Любой человек побрезгует не только прикоснуться, но даже просто посмотреть на тебя. Я видел, как толпа в зале суда таращилась на запись твоих показаний. Лица у всех так перекосило, будто им показали безносую морду сифилитика.
А вдобавок ко всему у тебя лживая гнилая душонка предателя. Ты предаешь всех, кто хоть как-то приблизил тебя к себе. Ты предал Старков, ты предал меня — так скажи мне, сучоныш, кому нужен такой предатель под боком? Ты ничтожен, Вонючка, ты — скользкая мерзкая медуза, которая вечно утекает в свою дерьмовую нору и отсиживается там.
Но я могу быть великодушен. Я смогу простить тебя. Только я способен простить тебя, и никто другой.
Приди ко мне, и я закрою глаза на все то, что ты натворил. Я не буду мстить тебе и не причиню тебе боли. Я готов принять тебя, несмотря на все зло, которое ты мне причинил.