Гермиона знала, что глаза его, хотя она не могла их разглядеть при лунном свете, сейчас подёрнуты туманной дымкой, скрывающей его мысли и чувства. Как всегда, за исключением тех случаев, когда она выводила его из себя. В такие моменты в глазах его вспыхивало зелёное пламя.
Он не верил в то, что она Гермиона Грейнджер, и ни за что не поверит без серьёзных доказательств. Но сейчас её это мало волновало. Сейчас она хотела, чтобы ни для неё самой, ни в особенности для него не имело значения, кто она такая.
Там, позади него, открытая французская дверь, по-видимому, вела в спальню. Рядом на полу галереи лежал матрас, накрытый только простынёй.
Надо же с чего-то начать разговор, тем более, что он будет нелёгким — она это предчувствовала.
Дуновением ветра до неё донесло запах его табака, крепкий и одновременно сладкий. Гермиона бессознательно вдохнула его. Она чувствовала и запах, исходивший от самого Гарри. Аромат мыла, смешанный с крепким мужским запахом. Ей это нравилось.
— В городе привыкаешь большую часть времени жить, закрывшись от внешнего мира. От шума и загрязнённого воздуха. Но здесь… я словно попала в иной мир, — заговорила она, чтобы хоть как-то нарушить гнетущую сердце тишину.
— Новый или тот, который вы ещё помните?
Как ни странно, ее этот вопрос не удивил и не обидел. Она даже заставила себя улыбнуться.
— Вы когда-нибудь можете остановиться? Постоянно спрашивать, проверять, взвешивать… Ну к чему это, Гарри? Вы же всё равно не верите ни одному моему слову.
— Может быть, я не перестаю надеяться, что однажды вы скажете нечто такое, что убедит меня. Заставит поверить в то, что вы та, за кого себя выдаёте.
Он вынул сигарету изо рта, внимательно посмотрел на неё и аккуратно положил на перила.
Гермиона дождалась, пока он снова встретится с ней взглядом.
— Разве это так важно, кто я такая?
— Да, черт возьми, и вы это прекрасно знаете. Джесс и Алекс заслуживают того, чтобы получить обратно настоящую дочь.
— Я сейчас говорю не о том, что подумают или во что верят другие. Я спрашиваю, так ли это важно в данный момент для нас двоих? Сейчас, когда никто нас не видит и не слышит. Вот именно сейчас, когда вы смотрите на меня, Поттер, имеет ли для вас значение, настоящая Гермиона Грейнджер перед вами или нет? Скажите честно.
— А для вас имеет значение, что я думаю по этому поводу?
— Не надо отвечать вопросом на вопрос.
— Ну хорошо. Сейчас уже за полночь. Красивая женщина забрела ко мне, можно сказать, прямо в спальню. Конечно, при определённом настрое не имело бы никакого значения, кто она такая на самом деле.
— Опять осторожничаете. Вы когда-нибудь можете уступить хоть на йоту, Гарри?
— Знаете, я слишком часто был пешкой в чужих играх.
— А кто говорит об играх?
— Но вы же здесь. Зачем вы пришли, Гермиона?
— Мне не спалось. Я подумала, может быть, прогулка поможет.
— Ничего себе прогулка — целую милю, без дорог, через лес. Что, наверное, скука одолела? Развлечений захотелось? Я думаю, после Нью-Йорка это место кажется вам настоящей дырой. А играть перед всеми роль чистой невинной девочки, наверное, чертовски наскучило? В то же время большинство мужчин здесь готовы залезть вам в трусы, и вас манит то, что я не один из них. Мне наплевать, какое бельё вы носите.
Такая грубость в его устах звучала настолько непривычно, что в первую минуту Гермиона потеряла дар речи. Взяв себя в руки, она заговорила тем же издевательским тоном:
— А вы подонок, Поттер. Я только не могу понять, действительно ли вы меня до такой степени ненавидите или просто делаете вид.
— Я никогда не играю на публику.
— Чепуха. Все играют на публику. А мы с вами играем в эту игру с той самой минуты, как я впервые вошла в ваш кабинет.
— Я не играю. Я просто хочу знать правду.
— Правду? — она издала короткий смешок. — А при чём тут вообще правда? Какое она имеет к этому отношение?
— Самое прямое.
Она покачала головой:
— Возможно, вам действительно хочется так думать, Поттер, но вы же неглупый человек. Я задала нам вопрос и хочу услышать правдивый ответ. Вот сейчас, в данный момент, имеет для вас значение, настоящая ли я Гермиона Грейнджер?
— Нет.
Черт бы ее побрал! Все-таки она вытянула это из него. Гарри чувствовал, как растёт напряжение внутри.
Гермиона не засмеялась. Даже не улыбнулась.
— Вы, наверное, скорее поверите ядовитой змее, чем мне. Но это не имеет никакого значения. Вы хотите меня, Поттер, и мы оба это знаем.
— Не важно, чего я хочу или, наоборот, не хочу. В моём возрасте надо иметь голову на плечах. А вы вроде как должны притворяться моим другом.
Голос его звучал резко и хрипло. Казалось, слова ранят ему горло. Она вытащила его желание на свет, и теперь оно лежало между ними, голое, неприкрытое.
— Подруга. И неужели вы никогда не считали её привлекательной? Даже на балу? Даже в палатке — одни в целой Вселенной.
Гарри резко качнул головой, сердито глядя на Гермиону, и она вздохнула, принимая поражение.
— Значит, у вас есть голова на плечах? А что, если у меня её нет?
Он не двинулся с места. Изо всех сил старался не двигаться.
— Что вы такое говорите, Гермиона?
— Что ж, это в духе человека вашей профессии. Обо всем надо сказать вслух и в подробностях. А я-то думала, вы поняли, зачем я здесь. По-моему, вы сами об этом сказали. Будто бы мне стало скучно, и я ищу, кто бы положил меня в постель. Ну или что-то в этом роде.
— Гермиона…
Она резко перебила его. Теперь ее слова дышали сарказмом:
— Здесь меня окружают в основном школьные друзья, которые, в отличие от вас, поверили в меня. Лето становится слишком… знойным, ночи такие длинные и жаркие. Что остается делать девушке? Конечно, я бы могла дождаться возвращения Виктора, поскольку он уже не единожды проявил ко мне интерес. Ещё есть Драко Малфой, ему очень понравилось выставлять себя вселенским мачо. Но мне что-то не хочется потворствовать его самолюбованию. И потом, мужчины, считающие себя величайшими любовниками в мире, на самом деле, как правило, таковыми не оказываются.
Гарри чувствовал, как внутри поднимается что-то тёмное, огромное и неуправляемое. Понимает ли она, какие силы могут вырваться наружу в эту ночь?
— То есть вы хотите сказать, что это была бы пустая трата времени.
— Если не хуже. Мне почему-то кажется, что в постели он склонен проявлять некоторые… отвратительные привычки. Поэтому я, пожалуй, не стану с ним связываться.
— И значит, остаюсь только я.
Она улыбнулась:
— Ну естественно. Рона и Невилла я даже не рассматриваю. Они ведь женаты. Так что давайте закончим эту маленькую сценку и опустим занавес по всем правилам.
Гарри внезапно понял, что ему всё-таки удалось пробить броню ее спокойствия. Она разъярена до крайности, оскорблена, возможно, он даже причинил ей настоящую боль. Вот и широкая улыбка выглядит фальшивой, и голос, произносящий издевательские слова, дрожит, и сама она вся трясётся, как в лихорадке.
Прежде чем он успел что-либо сказать, она продолжила всё тем же издевательским тоном:
— Пожалуй, я облегчу вам задачу. Скажу, что, поскольку вы единственный интересный и доступный жеребец на всю округу, я и пришла сюда сегодня ночью, чтобы вы уложили меня в постель. А пока я терпеливо этого жду, вы сможете вдоволь потешиться, смешав меня с грязью, высказать всё свое презрение, сказать мне, какая я паршивая шлюха. Если же этого вам покажется недостаточно, чтобы ощутить сладкое чувство превосходства, можете добавить несколько оскорблений по поводу моей внешности. Ведь Гермиона никогда не была красавицей, иначе почему вы не пригласили её на бал. Например, сказать, что, на ваш взгляд, я вовсе не привлекательна и не желанна.
— Гермиона…
— Ну же, Поттер. Ведь только этому вас и научили — уничтожать противника любыми способами. Не этим ли вы всё время занимаетесь и занимались всё детство? Поскольку не можете контролировать ситуацию никаким другим способом, нападаете, унижаете меня, втаптываете в грязь. Ну ничего, это послужит мне хорошим уроком. И уж больше я сюда не приду в надежде, что меня положат в постель, какими бы жаркими и долгими ни казались мне ваши ночи.
Она резко отвернулась.
— Подождите, Гермиона.
Он схватил её за руку. Она замерла, яростно сверкнув в темноте янтарными глазами:
— Идите вы к черту!
Она вырвала руку и помчалась вниз по ступеням. Гарри колебался лишь одно мгновение. Пробормотав проклятие, побежал за ней. Он нагнал её у большого дуба. Едва сознавая, что делает, снова схватил её руку. На этот раз Гермиона издала какой-то дикий звериный крик и попыталась достать палочку. Он перехватил её руку, прежде чем она успела это сделать.
— Простите меня, Гермиона.
Рука её казалась такой маленькой и хрупкой в его ладони. Внезапно Гарри потрясло сознание того, как беззащитна она в руках любого мужчины. Если всё, что она говорит, правда, то как же могло случиться, что она потеряла столь важный отрезок своей жизни? Всю жизнь. Кто стер ей память?
— Простите меня. Я сожалею…— покаялся он шепотом, прижимая её к себе.
— Нет, вы не сожалеете ни о чем. И я тоже. Слава Мерлину, теперь все точки расставлены. Я давно знала, что вы считаете меня лгуньей. Теперь мне ясно, что вы вообще обо мне думаете.
— Я действительно хочу вас.
Руки его скользнули вверх. Он легонько потряс её за плечи, чувствуя, как разбивается вдребезги вся его хвалёная способность владеть собой, и он не в силах ничего с этим поделать. Между ними больше не существовало никаких барьеров, они их безжалостно разрушили, и сейчас осталась только правда, ничего больше. Та самая правда.
— Вы правы, и мы оба это знаем. Правы в том, что для меня не имеет никакого значения, кто вы такая. Я никогда не хотел свою подругу, но хочу вас.
Она оттолкнула его.
— Пустите меня.
— Не отпущу, пока вы меня не выслушаете. Я потерял контроль над ситуацией, и это сводит меня с ума. Вот почему я хотел сделать вам больно. Может быть, я и ещё раз попытаюсь сделать вам больно.
Пальцы его впились ей в плечи. Он вовсе не собирался произносить эти слова, они вырвались сами собой.
— Я думаю о вас все время. Каждый день и каждую ночь, в суде, в Министерстве, здесь. Думаю и чувствую, что начинаю сходить с ума. Да, я сошёл с ума. Я почти не сплю, потому что каждую ночь мне снится, как я обладаю вами. Я просыпаюсь в отчаянии и мечусь по комнате, как зверь в клетке, — он снова с силой встряхнул её. Голос его звучал резко, как удар хлыста. — Теперь вы понимаете? «Хочу» — слишком слабое слово, оно не передаёт того, что я испытываю к вам. Я одержим вами, заполнен вами до такой степени, что ни для чего другого уже не осталось места.
Она молча смотрела на него. Потом снова рванулась.
— Прекратите это, Поттер. Отпустите меня.
Он резко рассмеялся.
— Не совсем то, чего вы ждали, правда? Слишком сильно, слишком резко, слишком неромантично. Вообще слишком. Но это не имеет значения, поскольку вы тоже хотите меня, Гермиона. Поэтому вы и пришли сюда.
Она снова замерла, глядя на него потемневшими глазами. Нервно облизала губы.
— Я… я не знаю. Я не собиралась приходить, во всяком случае, не до самого дома. Просто пошла по тропе… а потом увидела вас. Я…
— Вы ожидали приятной беседы, а затем немного нежностей. Так?
На этот раз его издевательские слова даже не смутили Гермиону. Она была потрясена произошедшей в нём переменой. Утонченный, холодный, бесстрастный человек, которого она видела, исчез. В нём, оказывается, бушуют яростные, тёмные, необузданные порывы. Она не знала, что с этим делать. Он прав, в своих мыслях она не осмеливалась идти дальше поцелуев и, может быть, лёгкого флирта. Ни о чем большем не позволяла себе думать. Это ни в какое сравнение не шло с его страстной одержимостью. Этого она не хотела, он и здесь прав. Не сейчас. Она должна найти разгадку своей жизни. Кто она? И почему лишила себя памяти. Она знала, что сделала это сама. Что могло произойти с ней такого страшного, что она решилась на это. И сейчас меньше всего ей нужны чувства, которые потребуют от неё большего, чем она готова отдать.
Она остро ощущала его близость, его неожиданно мощную грудь и руки. Пальцы его давили, мяли её плечи, но он этого, по-видимому, не замечал.
— Чего я ожидала, не имеет значения. Вам не нравится то, что вы чувствуете, а у меня не хватает нервной энергии, чтобы справиться с… — она запнулась и продолжила с кривой улыбкой: — Чем-то более сложным, чем просто постельные отношения.
— Тогда мне придется решать за нас двоих. Так?
Даже в темноте она чувствовала его пугающе напряжённый взгляд. Внезапно ощутила мощный толчок внутри, как будто все её чувства пришли в движение под влиянием шока. Она хотела отступить, убежать… но не могла двинуться с места. Сердце гулко колотилось в груди, стало трудно дышать, где-то глубоко в теле разливался жар, какого она никогда раньше не испытывала.
Она сглотнула слюну. Почувствовала, что не в силах даже отвернуться от него.
— Нет. Я не могу. Вы хотите слишком многого. Я…
Он резко наклонился и с жадностью впился в её губы. Гермиона забыла все, что она собиралась сказать. Руки её потянулись к его обнаженной груди, пальцы ощупывали мягкие густые волосы и твёрдые мышцы под ними. Он совсем не похож на человека, проводящего целые дни в костюме за письменным столом, скорее, на аврора, постоянно ходящего в рейды, или спортсмена, сотни часов проводящего в небе.
Гермиона ощутила, до какой степени он возбуждён, и ее снова окатила горячая волна. Она осознала, что отвечает на его поцелуи так же яростно. Охватившее её желание оказалось таким неистовым и таким внезапным, что она едва не потеряла сознание.
Гарри оторвался от неё. Распухшие губы пульсировали, горели огнём. Он резко поднял голову. Вздохнул с глухим звуком, похожим на рычание.
— Ты мне нужна. Нужна. Я думал, это пройдет, что я опомнюсь, но нет. С каждым днём становится только хуже, я больше не могу думать о тебе, как о подруге детства.
Гермиона, как загипнотизированная, смотрела на него. У неё возникло смутное пока осознание, что она смогла бы уйти, оторваться от него, если бы в нём было только то, с чем она уже сталкивалась — страстное, но контролируемое желание, неистовство плоти, совсем не задевающее душу. От этого можно было бы легко уйти. Или принять без особых треволнений, по обоюдному согласию, получить удовольствие ради удовольствия. Цивилизованным путём…
В том, что происходило сейчас, не было ничего цивилизованного. Его желание прорвалось, как потоки воды сквозь дамбу. Её несло в этом вихре неистового желания. Сознание, что он захвачен не меньше, чем она, ещё больше подстегивало. Никогда в жизни Гермиона не чувствовала себя столь необходимой мужчине.
— Черт побери, Гермиона!
Он обхватил её лицо дрожащими руками. Снова яростно поцеловал.
— Скажи «да» или снова скажи, чтобы я убирался к чёрту. Только не заставляй меня ждать ответа.
Где-то в глубине сознания едва слышный голос благоразумия нашёптывал, что надо остановиться. Он не должен видеть, как она перед ним беззащитна. Однако новый вихрь эмоций смёл все благоразумные мысли. С губ её сорвался какой-то стонущий звук — ответ и ему, и себе самой. Руки скользнули вверх, обняли его, ногти впились в твёрдые мышцы спины. Грудь поднялась от возбуждения, затвердевшие соски под блузкой коснулись его груди.
У него перехватило дыхание.
— Да? — хрипло проговорил он.
— Да.
Слово вырвалось само собой до того, как она успела подумать. Вся её неуверенность растворилась в мощном потоке ощущений.
Пальцы его скользнули вдоль её шеи, вниз, к застежке, и прежде чем Гермиона успела ему помочь, блузка распахнулась и слетела с её плеч. Она изогнула спину, прижалась напрягшейся грудью к его груди. Он издал хриплый звук. Его губы и язык играли с её губами, покусывали, трогали, возбуждая сильнее, чем обычные поцелуи. Руки скользнули вдоль её спины, прижали теснее.
Гермиона услышала собственный стон, ощутила боль в груди, нестерпимый жар в сосках. Желание нарастало так бурно, что это походило на приступ безумия. Не сознавая, что делает, она ухватила зубами его нижнюю губу. Он издал звук, похожий на рычание. Дыхание их смешалось. Он нащупал эластичный пояс на её шортах, потянул вниз. Гермиона ощутила ногами влажную от росы траву. Только в этот момент она заметила, что туфель на ногах уже нет.