========== Глава 1 ==========
На углу одной из улиц с перекрестка донесся звук бубна. Клод услышал, как офицер сказал школяру:
— Гром и молния! Поспешим!
— Почему?
— Боюсь, как бы меня не заметила цыганка.
— Какая цыганка?
— Да та, малютка с козочкой.
— Смеральда?
— Она самая. Я всё забываю её чёртово имя. Поспешим, а то она меня узнает. Мне не хочется, чтобы эта девчонка заговорила со мной на улице.
— А разве вы с ней знакомы, Феб?
Феб ухмыльнулся и, наклонившись к уху школяра, что-то прошептал ему. Затем разразился хохотом и с победоносным видом тряхнул головой.
— Неужели? — спросил Жеан. — И вы уверены, что она придет?
— Да вы с ума сошли, Жеан! Разве в этом можно сомневаться?!
— Ну и счастливчик же вы, капитан Феб!
Архидьякон услышал весь этот разговор. Его зубы застучали, заметная дрожь пробежала по всему телу. На секунду он остановился, прислонившись, словно пьяный, к какой-то тумбе, и затем хотел снова пойти за веселыми гуляками, однако внимание его привлекла миниатюрная фигурка, стоявшая в тени одного из домов. Стоило двум друзьям скрыться за поворотом, и та, которую так боялся встретить г-н де Шатопер, ожила, и, содрогаясь от рыданий, побежала в противоположную сторону. Маленькая козочка последовала за ней, и именно благодаря этому бесовскому животному священник узнал девушку. Не оставалось никаких сомнений — офицер, сопровождающий школяра, был тот самый Феб, чьё имя вплелось во все мысли Фролло. Значило ли всё произошедшее, что Эсмеральда не пойдет на свидание, он не знал, поэтому поспешил за убежавшей плясуньей.
Однако девушка, казалось, уже скрылась в сети домов, и архидьякон не на шутку перепугался, решив, что не найдёт её. Но вот до его слуха долетело жалобное блеяние козочки и тихий голос, ни на секунду не покидавший его с того самого мгновения, как он стал невольным слушателем пения цыганки на площади.
Священник накинул капюшон на глаза и бесшумно подошел к одному из домов. Он огляделся — кругом было безлюдно, а значит, теперь он являлся единственным свидетелем. Это к лучшему, ведь лишние зрители ему не нужны.
— Ох, он стыдится меня, Джали, — произнесла девушка.
Архидьякон прислушался, и, казалось, врос в стену, к которой прислонился. Недвижимый и бледный, подобно статуе, он прижался лицом к холодному камню и вслушивался в каждое произнесенное слово.
— За что же он так со мной? Неужели и правда, я могу его опозорить? И почему, почему он засмеялся? — плясунья погладила козочку, — Ох, конечно… уличная девка, ведьма, цыганка… Смеральда!.. Конечно, ему стыдно говорить со мной на людях! — она тихо заплакала, вспомнив, как капитан сам назвал её девчонкой с чертовым именем.
Тяжелый вздох вырвался из груди священника.
— Ах, если бы я только смогла найти моих родителей. Может, судьба подарила мне доброе имя? О, моя бедная матушка… — пальчики нащупали висящий на груди амулет.
— Нет, нельзя сейчас идти к нему. Но что же он подумает? Значит, я обманула его, пообещав прийти? Он не простит мне этого никогда, но я не могу… Несчастная, почему я не родилась в дворянской семье? — продолжала девушка. Раздосадованная, она прижала к себе Джали. — Ах, он смеялся, упоминая обо мне. Неужели он не любит меня? Не может быть, он ведь был так добр ко мне. О, мой Феб! Если бы ты только научил меня своей вере, мы бы венчались… я бы полюбила твоего Бога, молилась бы за тебя. Ты бы никогда меня не стыдился боле. Ах, как бы мы были счастливы, — цыганка не хотела признаваться себе в нелюбви капитана к ней, но неприятные мысли всё не уходили. Не растворялся и образ Феба, так уверенно заявившего, что цыганка придет.
— Ах, зачем же нужна такая любовь? — она замолчала, услышав шорох.
Стоявший всё это время в тени архидьякон внимал каждому её слову и с каждым мгновением больше и больше восхищался ею. Она говорила о вере, и мысли его путались, а сам он рисковал в любую минуту раскрыть своё присутствие громким вздохом отчаяния. Она, простая цыганка, танцовщица, колдунья, была целомудреннее его. Его, Клода Фролло, архидьякона Жозасского, давшего обет перед Богом.
— Кто здесь? — вновь раздался голос цыганки, и священник понял, что его заметили. Помедлив немного, он вышел на свет, и девушка в ужасе прижалась к стене.
— Кто вы? — она хотела закричать, увидев, как фигура медленно приблизилась к ней.
— Это тот священник, — упавшим голосом произнесла цыганка, когда капюшон был снят. — Не подходите, или я закричу!
— Неужели я внушаю вам ужас? — хрипло спросил архидьякон.
Она молчала, глаза говорили за неё.
— Позвольте мне помочь вам, — моляще произнес он и сделал осторожный шаг в её сторону. Его бледное осунувшееся лицо вспыхнуло, а глаза загорелись болезненным огнем. При свете заходящего солнца он пытался вобрать взглядом всё, что мог. Цыганка была действительно прекрасна, даже прекраснее, чем он смел представлять её в своих тайных мечтах. Её темные глаза, подобные двум бездонным колодцам, полные страха, были устремлены на него и всё ещё блестели от слёз; волосы, чёрные как ночное небо, спадали на округлые плечи. О, эти плечи… Он хотел касаться их, покрывать поцелуями. Её стройное гибкое тело. Сколько ночей ему представлялось оно в его объятьях, отвечавшее на его поцелуи? Такое хрупкое и живое. А эти смуглые пальчики сжимавшие амулет? Сколько раз видел он, как эти пальчики играли с бубном на площади. Как же хотелось притронуться к ним, почувствовать их тепло. Священник пытался хоть на мгновение отвлечься от созерцания красоты смуглянки.
Девушка поднялась на ноги, стыд охватил её, и она захотела скрыться от прожигающего взгляда архидьякона. Но, как можно было сбежать, так и не узнав, что ей предложит этот человек?
— Разве могу я довериться тому, кто с такой неистовой злобой прогоняет меня с площади, когда я прихожу заработать себе на хлеб? — чуть громче произнесла она, изобразив свою гримаску. — Вы хотите моей смерти, я знаю… Вы ненавидите меня, но почему? Я не сделала вам зла и не помышляла об этом.
Он стал ещё бледнее. Тихий хриплый вздох вновь вырвался из его тяжело вздымающейся груди:
— Это не ненависть. Это любовь… Я люблю тебя! — почти крикнул он, и его пылающие страстью и решимостью глаза встретились с её, удивлёнными.
— Но нельзя здесь говорить об этом, нас могут услышать. Молю, девушка, прими мою помощь, не бойся, — он протянул руку.
— Ах, что вы знаете о любви, — прошептала она, не придав его словам должного смысла. — О, мой Феб! — слезы вновь покатились по её щекам, и она закрыла их ладонями.
— Не произноси этого имени, если не хочешь причинить мне боль, — взмолился священник и упал перед ней, сжимая в объятиях её колени. — О, ты не знаешь, что такое несчастье! Быть священником и любить девушку, а в ответ лишь слышать ненавистное имя. Не плачьте, молю. Пойдемте со мной, и я сделаю всё для вашего счастья, — шептал он, покрывая её прекрасные колени поцелуями. Цыганка замерла, затем перестала плакать и попыталась отдалить его от себя.
— Не прикасайтесь ко мне! — как можно громче сказала она, однако рядом не было ни души, и её никто не услышал. — Вы говорите о любви и несчастье, обвиняете в том, что я ничего не знаю. Но разве это любовь? Отпустите меня! — цыганка оттолкнула его, и он сел перед ней на землю.
— Сжалься, девушка! Одно слово, и я сделаю тебя самой счастливой. Я сделаю всё, что ты прикажешь, отныне я твой раб. Твоё счастье — моё счастье. Не это ли любовь? О, безумец, я поддался чарам этих прекрасных глаз, — он уронил голову, обхватив её руками.
Девушка стояла неподвижно, боясь прикоснуться к нему и вызвать тем самым новую бурю страстей, кипевшую в склонившемся мужчине.
— Но что же любовь для тебя? — почти прошептал архидьякон.
— О, любовь. Любовь — это самое светлое чувство, — мечтательно произнесла она. — Это когда двое понимают друг друга и оберегают. Они оба любят. Да, вы правы, это одно счастье на двоих, но одного этого недостаточно. Они должны доверять друг другу… Любовь — это когда они принадлежат друг другу и душой, и телом, — девушка взглянула на Фролло. — Он не должен нападать на неё, как зверь. Это не любовь…
— Так почему ты не можешь принадлежать мне? О, несчастный! — в отчаянии воскликнул он. — Любить цыганку, её плечико, ножку и не иметь возможности даже прикоснуться, почувствовать это тепло… Но, что ж, будь по-твоему, — покорно ответил священник, сжав кулаки. — Ты не хочешь моих прикосновений, но подари хоть свои. Они принадлежат и душой, и телом. Это твои слова, девушка!
Мысли цыганки вновь были заняты Фебом, и она поспешила перебить архидьякона, желая узнать, чем же он может ей помочь.
— Что вы хотели услышать от меня? — гримаска вновь появилась на её личике.
«Что ты будешь моей и только моей», — подумал священник. Он поднял голову. Теперь его лицо казалось ещё бледнее.
— Что вы согласны пойти со мной в Собор. Я слышал, что вы хотите обрести веру. Я могу помочь вам. Я, как никто другой знаю, что для этого нужно. Только не отвергай моей любви! Молю…
Плясунья молчала, находясь под горящим взглядом архидьякона. Ей даже показалось, что кроме похоти и страсти она увидела в его глазах мольбу и немного искренней любви.
«Ах, если бы на меня так смотрел мой Феб».
— Только если пообещаете не прикасаться ко мне… иначе я убью вас, — она отошла на несколько шагов, стараясь увеличить расстояние между собой и человеком, всё ещё пугающим её своим состоянием.
Заветное согласие было, наконец, получено. Глаза священника просветлели, и он поднялся на ноги:
— Тогда нужно спешить, на ночь Собор закрывается, — Клод непроизвольно хотел было вновь схватить девушку, но та ловко выскользнула.
— Вы обещали не прикасаться ко мне, пока я не привыкну к вам. Возможно, мы с вами подружимся, большего обещать не могу, — она поманила козочку, и та послушно последовала за хозяйкой.
— Нет, дитя, коза — бесовское животное. Нельзя, — произнес священник. — Отныне вас ждет новый путь, вы будете жить в Соборе.
— Ах, Джали не может пойти со мной? Но мне будет её сильно не хватать, она моя сестричка, — печально произнесла цыганка. — Я буду навещать её во Дворе чудес.
— Вы хотите стать лучше? — ему было приятно думать, что она находится в его власти. Девушка согласилась. — Большую часть времени вы должны находиться в Соборе и вам придется забыть о танцах на площади.
— Ах, так вот, чего вы хотите!
— Девушке непристойно танцевать на людях в таком наряде, — продолжал архидьякон.
— А мужчине непристойно подслушивать разговоры, — перебила его цыганка.
Он вначале покраснел, затем побледнел.
«Дерзкая девчонка, если бы я только был уверен, что ты не сбежишь, я бы сейчас же исполнил всё то, о чем грезил все эти ночи».
— И на что я буду жить? Где возьму другую одежду? Танцы и пение это всё, чем я могу заработать деньги… — она склонилась к козочке. — Ты слышала, Джали, что предлагает мне этот человек? Он хочет, чтобы я умерла от голода и больше не танцевала.
«Я хочу, чтобы танцевала только для меня, чтобы только я мог видеть, как пляшут твои прекрасные ножки», — его пальцы сжались сильнее.
— Я дам тебе всё необходимое. Одежду, которую носят богатейшие девушки Франции, пищу, которую едят короли, — я предоставлю тебе всё, что пожелаешь, и тебе не придется больше зарабатывать на жизнь подобными уличными представлениями.
— Страшно подумать, какова цена вашего добродушия, — она помолчала, и, что-то вспомнив, произнесла: — Ах, впрочем, мне всё равно, я согласна… ради моего Феба, — она улыбнулась, и окрыленная светлыми мыслями об офицере побежала туда, где оставила Гренгуара. — Что же вы не идете? Или уже раздумали мне помогать?
— Как можешь ты так говорить? Жестокая, — он попытался совладать с собой. — Не произноси этого имени, оно причиняет только боль.
— А чьё же имя может быть прекраснее этого? Феб, — нараспев протянула она и звонко рассмеялась.
— Почему же вы любите человека, который презирает вас? — сжигаемый ревностью, Клод шел за ней, вновь натянув капюшон на глаза, чтобы никто его не узнал и не увидел, как пылают его щёки.
— А почему люди любят солнце? Оно прекрасно. А Феб, он прекраснее солнца, он — настоящий мужчина. Он спас меня от ужасного монстра. Только храбрец мог сразиться с этим чудовищем, — девушка вздрогнула от воспоминаний. — Презирает? Пусть. Он дворянин, офицер, на что ему уважать цыганку.
Священник замер. Он хорошо помнил ту ночь, когда приказал Квазимодо похитить Эсмеральду.
— Он просто выполнял свой долг. Вы думаете, он бы рискнул своей жизнью, если бы не дело чести? — страсть снова одолевала архидьякона. Он схватил её смуглую ручку, чуть сжав локоть. Эсмеральда остановилась, и выхватила свой кинжал. — А я? Я готов пасть мёртвым к твоим ногам, девушка, только ты не оценишь этой жертвы.
Он посмотрел на блеснувшее лезвие и выпустил цыганку, рассмеявшись: — Неужели ты думаешь, что твой кинжал принесёт мне больше боли, чем мои собственные мысли? Ты ничего не знаешь, девушка, ты не знаешь, каково это — носить в себе неугасаемый огонь, который разгорается, стоит тебе оказаться рядом. Я думал, ты колдунья, которая очаровала меня своей магией, ведьма, пришедшая за моей доселе безгрешной душой. Но нет — ты простая цыганка, которая хочет свести меня с ума.
— Ах, почему я слышу слово цыганка чаще, чем свое имя? Неужели у меня действительно такое ужасное имя? А я думала, оно такое необыкновенное. И ведь я даже не знаю, что оно означает, — она задумалась, а затем добавила: — Скажите, а вы знаете, что оно означает? — девушка с надеждой посмотрела на священника, вдруг обратив на него внимание. Кажется, только сейчас она в полной мере ощутила его присутствие. Клод взглянул на неё, и не сразу понял, что она обратилась к нему. В её просьбе не было той жесткости, что слышалась во всех её к нему обращениях.
— Это очень красивое имя. Эсмеральда…это на испанском… но что же? — он мучительно пытался вспомнить. Цыганка внимательно следила за ним, и даже остановилась. — Может, тут есть какая-то символика? Почему вас так назвали?
— Не знаю. Мне кажется из-за этого, — девушка показала свой амулет.
— Колдовство… — он посмотрел на него, желая сказать ей, что на её новом пути не должно быть языческих вещей, но вдруг обратил своё внимание на зеленую бусину. — Это похоже на изумруд. «Esmeralda» означает «изумруд», — произнёс, наконец, архидьякон. Доселе не задумываясь о смысле имени цыганки, он был удивлен, узнав, что имя было вовсе не цыганским. — Очень красивое имя.
— Вы так считаете? Ах, изумруд, — плясунья осторожно улыбнулась. Теперь она искренне не понимала, за что Феб так не любил её имени. А, впрочем, может и любил, просто не сразу его запомнил? Не желая мучить себя более вопросами, девушка решила присмотреться к спутнику. Пусть тот всё ещё пугал её своими действиями, сильного отвращения он в ней не вызывал. Обитая во Дворе чудес, цыганке встречалось видеть людей и некрасивее, а на улице защищаться от разбойников поопаснее. Священник же представлял собой нечто среднее между безумцем-романтиком и философом-ученым. Хотя, девушка мало что знала об учености и философии, но после разговоров с Гренгуаром слово «философия» приняло значение бесед о любви, дружбе и прочих темах, на которые она так любила мечтать. Безумцем же он ей казался за свои непредсказуемые действия. Девушке думалось, что он мог и сам заколоть себя тем кинжалом, которым она оборонялась, и это пугало. Может, ей лишь казалось, что он её ненавидел? Возможно, то, что она цыганка, оскверняло площадь, на которой она танцевала? Но почему же другие люди её не гнали?
— Я мог бы привести вам тысячу имен на разных языках, но ни одно из них не будет таким же прекрасным как это, — священник готов был вновь рассказывать о своей любви, но цыганка перебила его.
— А как вас зовут? Я хочу знать, кто пугал меня всё это время, — она приостановилась. Священник молча огляделся — людей видно не было. Ему не хотелось раскрывать своего имени, девушка могла раскрыть его перед Гренгуаром, и этот глупый поэт мог навредить замыслам Фролло. И всё же, цыганка, кажется, не хотела идти дальше, не дождавшись ответа.