— Клод Фролло, — тихо произнес он, чтобы никто кроме девушки его не услышал. — Но, позвольте, я всё расскажу вам, когда мы придем в собор.
— Мне нужно прежде увидеться с моим мужем. Раз Джали не может пойти со мной, мне придётся оставить её с ним, — огорченно пролепетала цыганка. — Но у меня нет никого кроме неё. О, Феб, смотри же, чем я жертвую ради тебя.
— Так вы не целомудренны! — воскликнул Фролло. — Как же можете вы говорить о чистой вере, если вы по цыганским законам были в близости с мужчиной?
— Я? — в ужасе прошептала Эсмеральда. — Ах, нет, он мне не муж. Это только, чтобы его не повесили, я согласилась. Мы как брат и сестра. Если я перестану быть целомудренной, амулет потеряет свою силу, и я никогда не найду моих родителей.
— Если вы говорите правду, значит ещё не всё потеряно, — священник взглянул на сдвинувшуюся косынку, оголившую округлое плечико. — Пойдёмте же скорее.
Молча они вновь начали двигаться по направлению к площади. Звуки бубна раздавались громче, и вскоре поэт, жонглирующий стульями и котами, предстал перед ними. Он уже заканчивал представление, когда Эмеральда подбежала к нему.
Архидьякон остался ждать. Ему не хотелось, чтобы Пьер узнал его, но и не хотелось, чтобы цыганка отходила так далеко. Он боялся, что плясунья скроется вместе с поэтом, что тот переубедит её. Не мог поверить в то, что она согласилась последовать за ним. Счастье с Фебом было для неё сильнее собственного счастья, и даже ужас, испытываемый ею от одного вида священника, не мог заставить её отступить. Мать девушки могла быть кем угодно, находиться в любом городке Франции, и всё же попробовать найти её стоило. Уступать плясунью капитану Фролло не собирался, но и как избавиться от него не знал. Он ходил взад и вперед, сжимая и разжимая длинные пальцы, и размышляя о дальнейших действиях.
Ожидание не оказалось долгим. Эсмеральда, поманив Гренгуара подальше от человеческих глаз, объяснила ему, что должна измениться и исчезнуть ненадолго. Поэт был совершенно против её затеи, ведь он мог остаться без еды. Однако узнав, что козочка останется с ним, и они будут выступать, уступил. Девушка попрощалась с Джали, наказав мужу следить за ней и оберегать. Простилась и с ним.
И вот, наконец, её фигурка вновь показалась рядом с человеком в сутане.
========== Глава 2 ==========
Священник молчал всю дорогу, следуя по улицам Парижа, словно тень, и бросая короткие взгляды на шедшую позади девушку. Та же была поглощена своими мыслями, не замечая этого и не обращая внимания на слезы, стекавшие по горящим от стыда щекам. Она не могла простить этой измены, и оттого глаза ее были полны грусти и ненависти к самой себе. Как посмела простая плясунья не прийти к офицеру? Что же он о ней подумает, что скажет? Обманщица, лгунья…
— О, мой Феб, — изредка шептала Эсмеральда, представляя капитана стоящим на том месте, где они должны были встретиться, или же капитана, рассказывающего про ее обман школяру. Глаза ее становились еще печальнее, и она была готова сейчас же оставить свою затею.
«И все же, он смеялся. Нет, я не могла пойти к нему сейчас», — успокаивала она себя всякий раз. Движимая одной лишь целью — стать достойной капитана, цыганка шла за архидьяконом, стараясь все же не потерять его из виду.
«Ах, если бы только Джали была со мной, я бы не ощущала себя такой несчастной», — думалось девушке, когда ненависть утихала, и наступало чувство одиночества. Кругом никого не было, окна уже давно закрылись, и на город опустилась ночная тишина, нарушаемая лишь далекими криками бродяг. На небе загорались звезды. Девушка всегда любила смотреть на них и мечтать о светлом будущем, разговаривать с козочкой. Их появление несло в себе какую-то волшебную силу, неизвестную ей. Сейчас же ночные светила казались цыганке обыкновенными огоньками, простыми и молчаливыми, как камни на площади. О, эта гнетущая тишина. Даже спутник ее не проронил ни слова, и, кажется, шел бесшумно, а ведь именно теперь девушке хотелось услышать хоть что-то от него. Сейчас он был единственным, с кем она могла заговорить. Но архидьякон молчал, и она страшилась заговорить с ним первой.
Когда они подошли к Собору Парижской Богоматери, уже совсем стемнело. Со стороны Красных врат лишь лунный свет освещал дорогу, и пришедших увидеть не могли. Но, несмотря на это, священник поспешно достал связку ключей, остерегаясь остальных служителей. Девушке нельзя было появляться здесь, а, значит, ее необходимо не медля скрыть от посторонних глаз, закрыть в его личной келье, куда кроме него самого никто не заходил. Да, именно туда они сейчас и пройдут.
Архидьякон нашел нужный ключ, и одним движением подозвал цыганку. Она медленно подошла к нему и остановилась, как бы обдумывая, правильно ли она поступает.
«Ах, он, наверное, уже ушел. Я обманула его… никогда, никогда он мне этого не простит. И все же, я изменюсь, стану чище, лучше, и он полюбит меня. Да, полюбит вновь, и больше не будет смеяться. А сейчас уже поздно идти к нему», — девушка подняла глаза, встретившись с удивленным взглядом священника. Фролло готовился в любое мгновение броситься за плясуньей, если та вздумает бежать. Теперь он ее не отпустит, нет, никогда не отпустит.
«Маленькая мушка, попавшая в паутину. Но ведь, какая судьба — и я, и она являемся мухой и пауком. Она пленила меня своей красотой, а я заманил ее своей хитростью. Какая судьба…»
Но девушка не собиралась убегать. Она осторожно улыбнулась, шагнула к отворенным воротам, и тогда архидьякон впервые заговорил с ней, протягивая руку.
— Знай, пока ты не обрела веру, находиться в стенах Собора тебе запрещено. Есть только одно место, в которое я могу отвести тебя. Ты все увидишь, не бойся, — прошептал Фролло, откинув капюшон.
Цыганка опасливо коснулась пальчиками раскрытой ладони, и чуть не отдернула руку обратно, почувствовав, как холодные пальцы сжали ее, словно тиски.
***
Темная келья встретила пришедших нерушимой тишиной. Священник впустил девушку внутрь и закрыл дверь на ключ — теперь пути назад не было. Еще чувствуя жар ее ладони на своей, архидьякон отпрянул от цыганки, направившись к столу. Звон стекла наполнил келью, вспыхнуло пламя свечки, и тени задрожали на стенах. Эсмеральда стояла рядом с дверью, рассматривая помещение, в котором оказалась. Повсюду лежали всевозможные сосуды и другие необходимые для алхимии предметы, доселе неизвестные девушке.
«Ах, этот человек, наверное, настоящий колдун», — ужаснулась она и тихо спросила:
— Зачем вы закрыли дверь?
Ответа не последовало.
— Я не хочу быть пленницей. Если мне можно находиться в этой комнате, зачем же запирать ее?
— Ты не пленница, но первое время ты не сможешь покидать келью. Я запер ее, чтобы то чудовище, которого ты так боишься, не похитило тебя, — произнес архидьякон, и вновь стало тихо. Услышав про чудовище, цыганка больше не задавала вопросов. Хотя находиться рядом со священником было не менее страшно, чем в ту ночь с похитителем, Эсмеральда уверила себя, что все это она делает ради Феба, и что страх не может стать между ней и счастьем.
Фролло смотрел в окно, выходящее на озаряемую лунным светом площадь, и, предавшись воспоминаниям, казалось, забыл, что в келье есть еще кто-то.
И вскоре девушка продолжила изучение окружающих ее предметов. Равнодушно глядела на книги, покрытые пылью и лежавшие на полу. Эти старые переплеты, страницы с неизвестными ей знаками начали вызывать у нее некий интерес лишь после того, как она увидела в одной из них уже знакомое слово «Феб».
Архидьякон еще смотрел на площадь, боясь повернуться и взглянуть на цыганку. Сейчас она была в его власти, и, если ему захочется, он закроет ее здесь. Он может сейчас же наброситься на нее и ласкать так, как ему и не снилось, и никто не сможет помешать. А что же она? Сможет ли после этого полюбить его?
«О, любовь — это когда он и она принадлежат друг другу и душой, и телом». А он хотел обладать ее душой. Чем же он лучше этого солдафона, если желает только тело? Ничем, совершенно ничем. И все же, искушение было велико — теплота ее ладони, округлые плечи, тонкие пальчики, гибкое тело, — и священник не сдержался — повернулся.
Заметив счастливый взгляд девушки, направленный на книгу, он подумал было, что она понимает латынь и разделяет его любовь к книгам, но, увидев, как она одними лишь губами произнесла ненавистное имя, поспешно отвернулся и закрыл глаза.
— Как же ты наивна! — воскликнул священник, и цыганка испуганно захлопнула книгу, посмотрев на него. — Ты невинное и наивное дитя, тебя пленили его золотые латы, его красота, но ты не знаешь, каков он на самом деле!
— Я не желаю ничего слушать! — резко прервала Эсмеральда попытку архидьякона образумить ее. Нет же, вовсе не за внешность она полюбила капитана. Разве можно любить только красоту? Ах, капитан спас ее, проявил смелость и благородство, полюбил ее.
И все-таки девушка невольно прислушалась к словам, не сумев забыть этого смеха, того, с каким надменным видом произнес Феб этому мальчишке, что сегодня он встретится с ней. Но то был не Феб, нет, он не мог насмехаться над ее чувствами.
— Не желаешь слушать?! — обезумев, Клод в момент сократил расстояние между ними. — Так узри же. Пусть не сегодня, не сейчас, ты увидишь, что он не тот, кем ты его мнишь, девушка.
— Ах, замолчите, — она выставила вперед ручку, чтобы отдалить его от себя, но он поймал ее, прижав к своим губам.
— Дерзкая цыганка, знаешь ли ты, что я чувствовал, когда встретил тебя впервые?
— Не хочу ничего знать! Ужасный человек, не прикасайтесь ко мне! — она попыталась вырвать руку, но его пальцы сжались сильнее.
— Почему ты так жестока ко мне? Тебе известна жалость, я знаю, я видел, как ты напоила то чудовище. Почему же нельзя и мне подарить немного своей жалости и любви?
— Вы обещали помочь мне… — разочарованно произнесла цыганка, — а теперь я вижу, что вы не тот человек, каким представились, — она хотела вновь воспользоваться кинжалом, но вспомнила, что Фролло этой угрозы не боится. И такое отчаяние завладело ей.
— Тебе ничего неизвестно, — он хотел было прижаться к ней, поцеловать ее прекрасную шейку, но цыганка продолжала свои обвинения, неистово ударяя его:
— Ах, мой Феб любит меня. А вы…ненавидите, я знала это, знала, и все равно поверила вам!
Тихий вздох, полный отчаяния вырвался из груди священника, он осторожно взял цыганку за плечи и встряхнул. Та замерла, испугавшись еще больше.
— Я не хочу тебе зла, девушка. Я люблю тебя, слышишь? Люблю. Дай мне надежду, подари хоть немного своих прикосновений, поцелуй, все, что угодно, и я оставлю тебя, выполню все, что обещал, я не лгу, — прошептал архидьякон, прижимая ее к стене кельи и целуя оголенное плечико.
— Ах, вы обманываете меня! Я не поверю больше ни одному слову, гадкий, подлый человек! — воскликнула несчастная, стараясь отдалить его от себя. — Феб любит меня, конечно любит! Я не могу изменить ему.
— Ну хорошо, пусть так! Оскорбляй меня, обвиняй меня, но что же будет, когда ты лично узнаешь, что он не любит тебя и никогда не любил? Он хотел воспользоваться тобой, наивное дитя, а потом не вспомнил бы и имени, — продолжал архидьякон, совершенно забыв о причине прихода девушки. — Ты не знаешь ничего о таких, как он.
Но Эсмеральда не слушала его больше. Многое из того, что уже сказал ей этот человек, занимало ее мысли, когда она жила во Дворе чудес. Но отступить теперь — значило навсегда потерять надежду на счастливую жизнь с капитаном, которого она любила больше жизни. Она из последних сил старалась отодвинуть от себя священника, и все же, долгое сопротивление довело тело до изнеможения, и цыганка сдалась.
Фролло перехватил и вторую ручку девушки. Та задрожала от охватившего ее ужаса. Сейчас этот человек унизит ее, осквернит, и она больше не будет достойна Феба де Шатопера. Цыганка вскрикнула от этой ужасной мысли, и ноги ее подломились.
— Зачем ты мучаешь меня? — тихо произнес Клод, поднимая девушку на руки. Жар ее тела чувствовался даже сквозь плотную ткань сутаны. Какое дикое желание сжало в свои железные тиски архидьякона, какая страсть загорелась в его темных глазах, когда руки прижали ее хрупкое тело к груди. Он готов был поклясться, что такого сильного искушения не испытывал доселе никогда. Цыганка больше не сопротивлялась, молчала, находясь полностью в его власти. Девушка лишилась чувств, и Фролло, воспользовавшись моментом, наклонился к ней. Огненный поцелуй опалил ее чуть приоткрытые губы, такие желанные и доселе неприкосновенные. Священник осторожно положил цыганку на кресло. Эсмеральда не прикоснулась к нему. Ее глаза все еще были закрыты, а слезы стекали по раскрасневшимся щекам.
Архидьякон сел перед ней на колени и провел пальцами по волосам — они были даже мягче, чем он их себе представлял; затем по щеке, стирая слезы, его губы коснулись ее оголенного плечика, и вскоре он осыпал поцелуями руки девушки. Тяжело дыша, священник касался ладонями ее тела, воскрешая видения, преследовавшие его. Он взвыл от негодования, стиснувшего сердце, и желания, завладевшего всем телом.
— О, вероотступник, грешник! — в ужасе прошептал он и, обхватив свои плечи, поднялся. Взгляд метнулся к смуглым ножкам плясуньи, столько ночей сводившим его с ума своими танцами, к ее гибкому телу, от которого исходило такое живое тепло. О, эта пытка, которую он предоставил себе сам, закрыв девушку вместе с собой в келье.
Клод, опьяненный посещавшими его образами, чуть пошатываясь, подошел к столу, в надежде отвлечь себя наукой, но стоило ему открыть книгу — цыганка представала перед ним. Вид из окна больше не отвлекал его, а лишь еще больше распалял желание. Он находился во власти ее чар, и не было никакого спасенья.
— Гибель моя! — воскликнул Фролло, падая на колени.
На этот безумный крик цыганка открыла глаза, думая, что именно он ознаменовал конец ее свободы. Она вздрогнула, приготовившись к чему-то ужасному.
Однако не увидела рядом с собой лица архидьякона.
— О, эта пытка… безумец, несчастный безумец, — повторял он, и пальцы его сжались. — Это непреодолимое желание!
Эсмеральда безмолвно лежала на кресле, боясь шелохнуться и привлечь к себе его внимание. Страшилась и того чувства, зародившегося в ней от вида страданий этого человека, пугавшего неимоверно. Пока она лежала в беспамятстве, ей казалось, будто что-то прикасалось к ней, и теперь она не хотела осознавать, что-то были прикосновения архидьякона. Она еще ощущала его опаляющие поцелуи на своей коже, и ей было неприятно. Только Феб может прикасаться к ней и целовать.
Она любит Феба, и Феб любит ее, так почему же им не быть вместе? Почему должна она становиться причиной мучений этого священника? Он сам предложил ей помощь, а теперь просит от нее то, что она не может ему дать.
Цыганка боится его действий, его непредсказуемость мешает ей проникнуться к нему настоящим сопереживанием.
— Что вы хотите сделать со мной? — спросила, наконец, она без тени страха в голосе.
Фролло повернулся к ней, и глаза его были безумны. Девушка встретилась с этим взглядом, и ужас охватил ее.
Священник боролся с самим собой, с тем, что возбудила в нем Эсмеральда. Он смотрел на нее и старался не думать о ее красоте, о манящем теле, об этих черных глазах, подобных ночному небу. Однако желание вновь взяло верх над самообладанием — он поднялся на ноги, нахмурился и побледнел еще больше. Если сейчас он вспомнит все те манящие, сладострастные видения, терзающие его ночами, то уже ничто не сможет сдержать того желания, рвущегося наружу. О, эта борьба с желанием. Всю жизнь приходилось ему ломать себя, отказываясь от радостей обычной жизни, в то время как его брат жил, пользуясь тем, что давала свобода.
Придерживаясь рукой за стену, архидьякон подошел к двери, и каждый шаг давался ему с трудом. Он чувствовал жар хрупкого тела, ощущал тихое дыхание, и кулаки его сжимались с неистовой силой от посланных искусителем грез.
Только открыв ключом дверь и держась за ее ручку, священник взглянул цыганке в глаза и тихо произнес:
— Я хочу, чтобы ты верила мне, девушка. Пусть мои прикосновения тебе неприятны, пусть ты не хочешь меня слушать, — она смотрела на него своими прекрасными глазами и касалась пальчиками амулета. Пламя свечи чуть освещало ее все еще напуганное лицо, и оно казалось прекраснее, чем когда он увидел ее на улице. — О, любить женщину и быть ей ненавистным. Любить ее всем неистовством, чувствовать, что за тень ее улыбки ты отдал бы свою кровь, свою душу; денно и нощно лелеять ее в своих мыслях — и видеть, что она влюблена в солдатский мундир! Но пусть так, пусть ты не можешь дать мне то, что я хочу, но я все обдумал. Умоляю, если в тебе есть сердце, не отталкивай меня. Я не прикоснусь к тебе, если ты сама этого не захочешь, но, прошу… танцуй для меня… Я не обману тебя, но только танцуй для меня, девушка, и этим ты сделаешь меня счастливым, — он не выпускал ручку двери — она была единственной опорой. Перед глазами расплывались тени, кружили на стенах, но священник не сводил взгляда с лица цыганки.