========== Глава 9 ==========
Выбор пал на книгу, занимавшую Клода последнее время: оформленную и составленную лучшими мастерами того времени, поистине знающими своё дело людьми. Она была полностью написана на латинском языке, с иллюстрациями и вложенными между страниц травами. Латинский язык — вот первое, чем, по мнению архидьякона, должна была владеть девушка, чтобы помогать ему с приготовлением различных снадобий. К тому же, знание этого языка открывало перед ней большие возможности.
Эсмеральда приняла этот факт, не изобразив ни радости, ни печали, но в её взгляде мелькнула некая заинтересованность, которая и подкупила Фролло. Удивительное новое чувство посетило священника, когда он наблюдал за цыганкой, рассматривающей неизвестные ей символы, покрывающие страницы неровными строками, проводила по ним тонкими пальчиками, и хмурила прекрасное личико, словно пытаясь догадаться, что же зашифровано в страницах старой книги.
Клод начал обучение с азов языка: алфавита и каллиграфии, что давалось девушке с трудом. Если выведение замысловатых палочек и петелек требовало обыкновенного умения воспроизведения тех наборов букв, которые уже были изображены, то правила чтения освоить без понимания конструкции слова было совершенно невозможно. Для Эсмеральды оставалось неясным: как может ударение зависеть от кратких и долгих слогов, возможно ли подобное? Отчего один и тот же знак может читаться по-разному, если он совершенно такой же? На запоминания элементарных, по мнению архидьякона, правил у цыганки уходили дни. Она сотни раз по слогам повторяла ненавистные слова, продолжая изучать отданную священником книгу, неровным, совершенно детскими кривыми черточками заполняла поверхность каменного пола посредством использования обыкновенной головешки обугленного полена в углу кельи.
Фролло не раз отмечал упорство юной ученицы, но излишняя похвала не бывает полезной, посему внешне свое восхищение он не выражал, оставаясь строгим и временами даже раздражительным. У девушки вопросы вызывали вполне понятные обыкновенному школяру вещи, и это довольно часто испытывало терпение архидьякона, крайне тяжело переносящего подобную глупость.
Он тщетно пытался побороть в себе страсть, возрождающуюся всякий раз, как пересекал он порог кельи и видел сидевшую за столом цыганку. Сам вид этого дикого от природы существа, смиренно сидящего перед раскрытой книгой и шепчущего что-то, лишь смутно напоминающее латинские термины, вызывал у священника смесь разнообразных чувств. Желание наклониться к девушке и коснуться губами этой прелестной шейки, обхватить ладонями хрупкие плечи и стоять так столько, сколько она позволит, овладевало Клодом, когда он подходил к окну и вставал по правую руку Эсмеральды. Та лишь вздрагивала, коротко приветствуя посетителя и чуть приподнимала шаль на плечи, словно чувствуя на себе отяжелевший от похоти взгляд. Она уже не считала священника чудовищем, но он все еще внушал ей ужас, возможно, виной тому было его неумение полностью контролировать свои действия, возможно, — ошибки их первой встречи, ведь ту ночь девушка не в силах забыть и теперь. Но что было, того не изменить, каждый день Клод навещал ее в одинаковое время, иногда брал с собой на службу, и тогда Эсмеральда надевала свое платье и платок, подаренные архидьяконом, вставала в тени, где никто не мог ее заметить и узнать, и молилась вместе со всеми. Слова молитвы, в отличие от сложных латинских слов, легко слетали с уст и придавали девушке сил в достижении своей главной цели. Иногда ей даже казалось, что они делали ее счастливее, внушали спокойствие.
Клод не мог налюбоваться прекрасной цыганкой, когда, стоя на коленях у двери, глядел в замочную скважину, наблюдая, как девушка выполняла все те указания, которые Фролло давал ей, и шептала молитву, сложив обе ладони и прикрыв глаза. Архидьякон тогда презирал себя за свое непозволительное желание овладеть ею, но вскоре одергивал себя, напоминая о том, откуда пришло это создание: с улицы, от цыган, от диких, распутных воров и нарушителей порядка, коим место на виселице или в стенах тюрьмы.
***
Проходили дни, Эсмеральда начинала осваивать грамматику, могла отличить второе склонение от четвертого, осознала возможность существования среднего рода, хотя в действительности ей все еще сложно было представить подобное одушевленное существо. Отдельные слова читала с легкостью, соблюдая правильные ударения и для нее больше не представляли никакой сложности правила. Фролло знакомил ее с травами и элементарными рецептами, заставлял запоминать все с точностью, словно понимал, что это в скором времени может понадобиться, и любая ошибка может привести к непоправимым последствиям.
Все время девушки было заполнено разнообразными занятиями, посему привычная грусть и воспоминания о капитане становились все бледнее и бледнее, как и сама затворница, потерявшая былой румянец щек и чахнущая без солнечного света и легкого весеннего ветерка.
Клод не мог не заметить подобных перемен, но выпустить цыганку на волю, значило никогда больше не получить ее обратно, и раз сама девушка не просила его более о свободе, он не смел ей напоминать.
А что же случилось со звонарем после того, как он застал своего господина с прекрасной цыганкой вновь? Понял ли, какие непристойные цели преследовал архидьякон, прикрываясь благим делом: обучением неграмотной девушки, или священник снова возвысился в глазах «сына», как добродетель? Скорее не то и не другое — Фролло не мог заслужить былого доверия горбуна, но и окончательно потерять его уважение тоже; ночью Квазимодо охранял вход в комнату, где спала цыганка, утром — неподалеку от кельи ждал прихода Клода или же кого-то постороннего.
Эсмеральда никогда не видела звонаря, в то время, как тот был почти всегда рядом, любовался ее красотой на расстоянии и лишь изредка приносил цветы, наполнявшие келью своим ароматом и делающие тем самым затворницу немного счастливее.
Казалось бы, цветы, какой пустяк, юношеское ребячество… но архидьякон не мог допустить, чтобы подобное продолжалось так долго. Ему досаждало излишнее внимание звонаря, ревность пылала страшнее страсти, и, пусть цыганка действительно лучезарно улыбалась, заметив цветы, священник зарекся во что бы то ни стало скрыть девушку и от Квазимодо, чтобы впредь ничто не мешало ему обладать строптивой дикаркой: ни служитель, ни звонарь, ни простой посетитель собора — никто, кроме него самого.
Ночами архидьякон не мог сомкнуть глаз: дневные воспоминания терзали разум, отчего пальцы сжимались в кулаки, а с губ срывался тихий полустон. Она была слишком близка, протяни он руку, коснулся бы ее плечика, окажись он обыкновенным человеком, не обремененным этой ненавистной должностью священнослужителя, — славно бы они жили вдали от этого безумства…
Конечно, эта хрупкая идиллия не могла продолжаться долго, совладать со своей страстью может далеко не каждый человек.
***
Феб появился в жизни Эсмеральды тогда, когда она совершенно не ожидала его увидеть: во время молитвы, когда Клод не мог воспрепятствовать их разговору, ведь он вел службу, отвлечение от которой могло дорого ему обойтись. Девушка посчитала посещение собора офицером обыкновенной случайностью, но то было вовсе не желание отпустить грехи…
Угасшее пламя опалило залечившееся от старых ожогов сердце несчастной.
Комментарий к Глава 9
Следующая глава будет выложена на этой неделе. Надеюсь, продолжение вас не разочарует, мои дорогие читатели) Всех с Новым годом, успехов вам, счастья, удачи и, конечно, здоровья.
Ваша Джесс
========== Глава 10 ==========
Фролло смиренно продолжал службу, но на его лице не осталось и следа от того былого спокойствия, что овладевало им, когда глаза его видели в толпе читающую молитву цыганку. Теперь же взор его ненавистью прожигал офицера, непозволительно близко подошедшего к плясунье и с нескрываемым желанием глядящего на неё. Освещение собора не отличалось превосходной яркостью, посему волнения, отразившиеся в облике Клода, никем замечены не были, однако от внимательных слушателей не укрылись изменившиеся интонации голоса.
Между тем, Эсмеральда долго глядела на Феба, не осмеливаясь открыто заговорить с ним: их голоса могли услышать, а сама речь прервала бы молитву. Но главная причина была в том, что девушке не хотелось, чтобы священник стал невольным свидетелем их разговора. Он слишком долго мучил её своей ревностью, увидев же теперь злейшего соперника, архидьякон мог сотворить всё что угодно, забыв про страх смерти. Дни, проведённые наедине с Клодом, позволили цыганке, наконец, понять - он был столь же страстен и непредсказуем, как и она сама. И, если уж она, испытав на себе насмешки офицера, переступила через свою гордость, чтобы вновь открыто, с любовью глядеть на него, то Фролло, много раз слышавший её тихое «О, мой Феб», тотчас был готов броситься перед ней на колени и молить о том, чтобы она принадлежала только ему. Ей иногда казалось, что священник мог бы даже убить офицера, будь у него такая возможность, она не сомневалась в его безумстве, но хватило ли бы ему на это силы. Это был уже другой вопрос.
Клод вновь заставил себя глядеть в книгу и говорить уже поставленным, слегка охрипшим от долгой речи голосом. Но, чем ближе к концу подходила служба, тем сложнее ему было смотреть за плясуньей: он пытался повторять слова по памяти, но мысли его путались, отчего и слова звучали не так уверенно, как если бы он читал их с листа.
Эсмеральда отвела взор от капитана, повернувшись к Фролло, когда тот снова потерял самообладание и запнулся на каком-то слове. Она колебалась: желание уйти со службы сейчас, чтобы остаться наедине с любимым, — девушка была уверена — Феб пойдёт за ней, это решение она читала в его взгляде, но вот какое будет наказание, последующее от Фролло за непослушание?
Плясунья глядела на священника и видела, как глаза его спешили прочесть строчку, чтобы вновь встретиться взглядом с ней, Эсмеральдой, и затем продолжить чтение. Сейчас ей было страшно: что, если архидьякон бросится в погоню за ней, что, если ничто не остановит его, и разговор с де Шатопером не состоится? А ведь теперь ей есть, что сказать ему, теперь уж она точно не выставит себя необразованной цыганкой с улицы, а будет держаться, как девушка из высшего общества, пусть и не как равная, но достойная внимания и уважения.
И тогда девушка решилась на хитрость.
Когда её личико вновь повернулось к капитану, Эсмеральда уже не выглядела напуганной и удивлённой. Не было и выражения, похожего на слепую влюбленность. Она томно глядела на Феба, чуть улыбаясь ему и не выпуская из тонких пальчиков уголков платка, вскоре взгляд её сделался дерзким, она чуть вскинула головку. Что это? Высокомерие или обыкновенная женская игра?
Ей казалось, что подобные изменения привлекут внимание капитана, и тот последует за ней: она угадала.
Феб де Шатопер был из тех людей, которых заводило несколько дерзкое поведение девушек: это вселяло желание повелевать ими, обладать и укрощать. Обладание же таким диким зверьком, как эта цыганка стало почти что смыслом его существования. Спокойная жизнь с Флёр угнетала его, отбирала всякую возможность развлечься. Но теперь всё изменилось: судьба вновь свела его со Смеральдой, этой неугомонной, но прекрасной дикаркой. Судьба. Судьба, по повелению которой, именно жена просила его привести цыганку в дом, чтобы та рассказала, что ожидает их в будущем. Вот уж поистине безумство: эта малютка только и умела, что танцевать и радовать взор простых граждан, но не гадать и не варить снадобья для приворотов. Или Феб ошибся в ней?
Эсмеральда вспорхнула с места, дождавшись, когда Фролло вновь отвлечется на молитву, и в мгновение ока показалась у входа в Собор. Феб успел лишь оглядеть присутствующих и скрыться вслед за плясуньей.
***
Эсмеральда не знала, зачем капитан пришёл к ней, но понимала, что это единственный шанс поговорить с ним и раз и навсегда оправдать себя. Пусть теперь он был связан узами брака с другой, она хотела снять клеймо позора со своего имени. И, может, тогда бы капитан разрешил ей быть рядом с ним.
Служанкой, любовницей, кем угодно, но только видеть де Шатопера каждый день. Как могла она его ненавидеть? Как посмела осуждать его выбор? Если он счастлив с этой знатной девушкой, значит так тому и быть, она смирится с этим и примет, как должное.
Плясунья повернулась, услышав позади шаги. Капитан молчал, и она начала разговор сама.
— Вы забыли свою Эсмеральду, ведь так? Несчастную, которую спасли той ночью, — девушка скинула платок с головы, поместив его на плечи. Самообладание давалось ей с трудом. Она убеждала себя: подобный тон необходим, нельзя же сразу броситься к де Шатоперу, совершенно забыв о том, с каким пренебрежением он говорил тогда о ней. Но как же это сложно: держать себя в руках тогда, когда на тебя смотрит тот, о ком думала слишком часто, кто, даже будучи предателем, оставался желанным и любимым. Возможно, в мыслях она по-другому представляла себе их встречу, хотела начать с обвинений, показать ему, что он достоин лишь презрения. Но в действительности получилось совершенно не так.
— Отчего же? Напротив, я не мог сомкнуть глаз с той самой ночи, когда ты не пришла в назначенное время, красавица. Я был огорчён этим отказом…
— Поэтому привели в церковь ту, которая не делает Вас счастливым?
— А ты не так проста, как кажешься, прелестное дитя. Но к чему эти разговоры, ведь теперь мы одни, и больше нет никаких препятствий, — он протянул девушке раскрытую ладонь, но та не протянула своей в ответ.
Что же это значит? Он больше не испытывает стыда перед людьми, находясь рядом с ней или же причина тому: отсутствие посторонних и само место их встречи? Цыганке хотелось верить, что Феб делал это из любви к ней, ведь это приятно: тешить себя подобными надеждами, даже будучи уверенным в обратном?
Но можно ли переступить через гордость?
— Вы любите меня? — с детской наивностью спросила она, внешне оставаясь совершенно спокойной и даже холодной, — Неужели не держите обиды на меня? Не злитесь и не пытаетесь обвинить?
«О, мой Феб, конечно, ты любишь меня, как я смею в этом сомневаться».
— Другого и быть не может. Но что же ты, прекрасное создание, ты вскружила мне голову, а потом просто исчезла. Я искал тебя, но, может, все напрасно? Твое сердце уже принадлежит кому-то, поэтому ты так холодна со мной теперь? — капитан подошел ближе и коснулся ладонью её руки.
Цыганка вспыхнула, отшатнулась от капитана, словно это раскаленные щипцы дотронулись до кожи.
— Как Вы можете так говорить, жестокий! — воскликнула она наконец, и слезы потекли по её щекам. Она смахнула их ладонью, и через мгновение обвила руками его шею, всем телом прильнув к нему. — Я люблю Вас, зачем вы мучаете меня?
— Слова, это лишь пустые слова, дитя, — он осторожно отстранил её. — Если бы ты только могла доказать свою любовь ко мне, я бы положил весь мир у твоих ног.
— Но что же Вам нужно от такой, как я? — она не сумела скрыть разочарования в голосе. Он вновь ведёт себя с ней так, словно она ничего не значит. Но ведь это неправда? Она ведь дорога ему, не так ли?
— Только одна просьба, красавица. Завтра, днём, когда выступление того шута со стульями подойдёт к концу, я буду ждать тебя у трактира. Не обмани меня на этот раз, и тогда, быть может, я поверю тебе.
— Я непременно приду, — только и успела произнести цыганка, когда что-то темное, лишь смуте напоминающее человека, оказалось позади капитана. Девушка еле удержалась, чтобы не закричать от ужаса: в этом силуэте ей почудился архидьякон.
Она накинула платок на голову и поспешила скрыться в соборе, оставив капитана. Несчастная, она снова хочет переступить через гордость и встретиться с Фебом. Но что, если он хочет посмеяться над ней? Что, если он действительно жестокий человек, ни во что не ставящий её чувства?
«Ах, какие глупости», — девушка вбежала в келью и почти упала на кушетку: сколько слов осталось не сказанными. Чувства вновь затмили разум, и она, не помня себя от горя, заплакала, сокрушаясь, что не поступила так, как велит сердце. Вместо искреннего признания Феб получил сухое приветствие, за что она и поплатилась его пренебрежением по отношению к ней.