— Куда мы едем? — наконец нарушила тишину Мария. — Ты решил вернуться на день раньше?
… и в голосе её не прозвучало сожаления… и, возможно, он остался бы столь же равнодушным, ответь я «да».
— Нет, точнее, я могу отвезти тебя к Дживике в любой момент, но сначала хотел бы показать тебе дом. Наш дом. Где мы жили два года. Два счастливых года.
— Ты хочешь сказать, что он всего в нескольких километрах от моего нынешнего дома?
— В десяти, если точнее.
Мария притихла и стала с волнением вглядываться в пейзаж за окном, насколько это, конечно, позволяли потоки воды, с которыми даже дворники едва справлялись. По правую сторону от нас проплывало побережье. Океан вздымал к небу руки волн. Словно в молитве. Порывы ветра клонили к земле деревья, точно спины молящихся. Природа просила за нас…
— Ещё далеко?
— Ехать осталось пару минут. Сейчас мы проберёмся через рощу, а потом снова окажемся на берегу.
— Океан пугает меня.
Я ударил по тормозам. Только для того, чтобы взглянуть ей в глаза. Та, которая бредила и грезила одним океаном, теперь вжалась в кресло и, обнимая колени, то ли вздрагивала, то ли всхлипывала.
— Раньше ты его любила…
— До того, как оказалась в реке, наверное. Сейчас я ненавижу океан и воду вообще. Я боюсь к ней приближаться.
— Мне отвезти тебя к Дживике? — снова спросил я. Ведь меньше всего мне хотелось делать что-то помимо воли Марии.
— Нет, не стоит. Поехали. Я… я хочу увидеть тот дом, который ты называешь «нашим».
…
— Жди здесь, — попросил я и в несколько прыжков добрался до веранды, успев промокнуть до нитки. Повозившись ключом в ржавой скважине, я распахнул дверь и, схватив свою ветровку, болтавшуюся у входа, вернулся к машине за Марией.
Я как мог укрывал её от дождя, пока она брела по жидкой грязи, но не вытерпев, прошептал:
— Извини.
И подхватив её одной рукой, перенёс через лужи, опустив на пол лишь у порога.
В нерешительности она топталась несколько минут: тёмный прямоугольник дверного проёма, отделивший от дождя наше прошлое, наш мир, очевидно, пугал её.
— Если не хочешь…
Но она сделал шаг, оставив грязные туфли за порогом.
…
Когда я покинул Гоа в прошлый раз, то ничего не трогал в доме. По прошествии стольких лет мы будто вернулись в тот самый день. Во всяком случае, я помнил его именно таким.
В кухне царил беспорядок, который оставили мы тем самым утром, занимаясь любовью прямо на столе. Платье, в которое тогда была одета Мария до сих пор, слегка припорошенное пылью, алой лужицей растекалось по полу.
Мария остановилась посреди комнаты и не решалась сдвинуться с места. Но я пригласил:
— Осмотрись… может быть… что-то покажется тебе знакомым…
И она послушно исчезла в спальне, чтобы через минуту вернуться с совершенно не изменившимся выражением лица. Мария посетила поочерёдно и ванную, и кухню, и гостиную, где никогда не бывало гостей…
— Есть хоть что-то? — спросил я, и, клянусь, в голосе прозвучало гораздо больше отчаяния, чем я хотел бы в него вложить.
Мария отрицательно покачала головой и опустилась в кресло. Она даже не удостоила меня взгляда, весь он без остатка предназначался Океану, беспокоившемуся в нескольких десятках метров от нас.
Сердце моё, гревшееся в лучах последней надежды, рухнуло в желудок. Я едва держался на ногах.
— Дождь почти закончился, — улыбнулась Мария. — Это хорошо.
— Всё равно там сыро и грязно. Перед тем, как уйти, лучше подождать пару часов. Можно выпить кофе и что-нибудь съесть. Мы сегодня не завтракали и не обедали, — я улыбался, но гримаса эта, наверное, больше напоминала оскал.
— Не думаю, что за годы отсутствия здесь людей в холодильнике что-то сохранилось, — вполголоса пошутила Мария.
— В километре отсюда есть лавка. Я быстро.
— Хочешь, прогуляюсь с тобой?
— Там действительно сыро и грязно. Лучше жди меня здесь, — сказал я, накинув насквозь мокрую ветровку. — Хорошо?
— Хорошо.
Меня не было каких-нибудь полчаса, но за время своего короткого променада я передумал миллион мыслей и теперь не мог определиться, чего хочу больше: увидеть Марию, когда вернусь, или… На самом деле ярче всего мне представлялась такая картинка, что по возвращении домой я найду лишь впущенный в открытую дверь сквозняк, сброшенный с колен плед и отсутствие машины, на которой мы приехали. Со стороны Марии было бы честнее уехать, не поставив точку. Просто уехать.
Вот почему мои пальцы дрожали, когда я нажал на дверную ручку…
…
Она сидела в кресле в той же самой позе, что я оставил её. Её взгляд по-прежнему был устрёмлён в растворившуюся теперь границу океана и неба.
— Это ты? — тихо спросила она.
Я кивнул, не отдавая себе отчёта в том, что она не услышит.
— Ничего готового нет, но я принёс вино, сыр и рыбу. Сейчас. Если подождёшь немного, тебя ждёт весьма приятное блюдо.
— Хорошо. Я никуда не тороплюсь.
Отвернувшись к раковине, я вывалил в неё рыбу, достал нож. Капля. Ещё одна, и ещё… они стекали по щекам и, соединяясь на подбородке, падали в раковину. Включив воду, я желал только одного: чтобы Мария не вздумала вдруг подойти.
Я не плакал со дня её «смерти». А теперь готов был упасть и больше никогда не вставать. И кстати, от слёз не становилось легче. Мутная пелена застила глаза.
Я машинально соскребал чешую. Сильнее. Сильнее. Сильнее. И… нож вошёл в руку, как в масло, легко соскочив со скользкой кожи.
Наверное, я что-то сказал, а возможно и выругался. Вот только Мария вмиг оказалась рядом. Кровь текла будь здоров, скорее всего, я попал в крупный сосуд.
— Как же так? Джейсон! — лепетала Мария. Её руки легонько касались моих, а я отворачивался, не в силах показать ей свои слёзы.
— Всё нормально, сейчас перестанет. Уйди…
— Я перевяжу, — спорила она. — Где-то здесь была аптечка, я… помню…
Мгновение остановилось, когда я развернулся к ней. Она стояла открыв рот и тихо вздрагивала.
— В шкафчике, над раковиной, — еле разлепляя губы, пролепетала она. — Такая нитяная сумка с лекарствами…
— Загляни, — предложил я.
…
Она накладывала повязку, наматывая бинт слой за слоем так, будто он был какой-то невиданной драгоценностью, а я боялся нарушить тишину. Мария впервые за долгое время находилась так близко, что её волосы чуть щекотали мою щёку.
— Так лучше? — спросила она, закончив и обратившись взором ко мне.
Утвердительно кивнув, я не мог выдавить и звука.
Так и стояли мы в полной тишине. Только её пальцы слегка приглаживали повязку, а я слушал её учащённое, сбивчивое дыхание.
— Поцелуй меня, Джейсон, — ударом грома разнеслось в комнате.
И можно задохнуться только от одного имени, таявшего между губ подобно леденцу. Можно торопить время или отрицать его существование. Губы, губы, губы. Я не дал ей дышать, не дал и секунды на реакцию.
— Люблю. Люблю-люблю-люблю-люблю.
— Ох, боже мой, Джейсон.
Она явно не готова к такому повороту событий, но я подхватил её и усадил прямо на хозяйственный стол. Пакет с покупками полетел к чёртовой матери, по тому же адресу отправилась и бутылка вина, обдавая красными брызгами и дождём разбитого стекла дверцы шкафчика.
Мои изголодавшиеся по её телу руки обретали, уничтожая островки одежды, всё ещё остающиеся на ней, но она… оттолкнула… и только для того, чтобы невыносимо нежно впиться в губы. Чтобы прошептать:
— Так нам не будет удобно. Лучше переместиться в спальню.
Опущенные тёмные шторы не давали и лучу света проникнуть в комнату, а я всё ещё не верил, что под пальцами разливается тепло кожи Марии. Я повторял плавные кривые её груди и бёдер, чтобы не выдержав попросить:
— Можно я зажгу свет?
— Если хочешь.
И под пальцами не фантом: золотистые волны волос, освобождённых от заколок, отзвеневших подобно заутренней о деревянный пол — шторм.
Она совсем другая. Необыкновенно отзывчивая. Выгибавшаяся подо мной от каждого прикосновения. Шумно вздыхавшая. А я едва решался прикоснуться. Едва ли верил…
— Хочу, — подвела черту она, и дальше всё… я провалился в темноту и ничего не помню.
Мы занимались любовью до тех пор, пока она не попросила:
— Мне нужно отдохнуть. Дай мне немного времени…
И Мария мгновенно заснула, уютно устроив голову на моём плече, а я всё не мог сомкнуть глаз.
…
— Просыпайся, Джейсон, Джей-с-с-сон, — тихий шёпот в самое ухо заставил вздрогнуть и открыть глаза.
От неё снова пахло кухней и заботой. А ещё немного тревогой.
— Что случилось?
— Ничего, — пожала плечами Мария. — Сейчас уже час пополудни. Можно выпить кофе и собираться.
Я резко сел в кровати. Так, что едва не опрокинул поднос, на котором заботливая Мария разложила кусочки поджаренной рыбы, тосты, расставила чашки с кофе.
— А я думал, что… надеялся…
— Что?
Мария смотрела мне прямо в глаза впервые на протяжении долгого времени, не отводя взгляда. И в нём читалось искреннее недоумение. Вопрос.
— Думал… после того, что было вчера, ты… надеялся, что ты захочешь остаться, — я как мог развернул свою мысль.
Она убрала поднос на прикроватную тумбу, чуть придвинулась ко мне, чтобы ещё через несколько секунд лечь рядом, положить голову на плечо и заглянуть в глаза.
— Джейсон. Я не могу здесь остаться. Маме нужен постоянный уход. Да и… есть у меня причина, по которой придётся вернуться в дом Ачария, даже если я и хотела бы остаться здесь, с тобой.
— Какая ещё причина?
— Об этом несколько позже, — тихо произнесла Мария, и я мог поклясться, что голос её задрожал. — Но я хотела бы, Джейсон, предложить тебе… попросить тебя… в общем… не откажешься ли ты поехать со мной? Остаться…
И мне было решительно наплевать, куда ехать за ней: на крайний север или наматывать круги вдоль экватора. Я теперь точно знал, что нырнул бы за Марией на дно Марианской впадины и достал бы её из верхних слоёв атмосферы.
— Да, — повисло между нами. А секунды спустя её руки накрыли мои плечи, губы потянулись за поцелуем.
Мы выехали из дома, когда солнце уже клонилось к закату. Дождь, что прошёл накануне, был таким сильным, что некоторые глубокие лужи не высохли до сих пор. Вода вырывалась из-под колёс и сверкала на солнце, устилая наш путь почти золотыми монетками.
Но Мария грустила. За всю дорогу она не произнесла и звука, а думала о чём-то, отвернувшись, притворяясь, что разглядывает монотонный пейзаж за окном.
— О чём думаешь? — улыбнулся я, устроив руку на её колене.
— Да так… ни о чём.
— Прекрати, я знаю тебя немного лучше, чем тебе хочется. Говори. Со мной ты можешь не бояться разговаривать.
Мария повернулась и одарила меня таким взглядом, от которого ледяные мурашки вновь забегали по спине.
— Что? — спросил я.
— Мне следовало признаться тебе в этом раньше…
— В чём? — сердце реактивно оборвалось, а Мария не улыбалась.
— Теперь это не имеет значения. Ты и сам обо всём узнаешь через каких-нибудь пару часов.
— Мария! Говори! Это отвратительно… ты даже не представляешь, как встревожило меня твоё заявление.
—У меня самой руки дрожат, — и чтобы подкрепить слова делом, Мария устроила ледяную мокрую ладошку поверх моей, всё ещё лежавшей на её колене. — Но я хотела бы сказать, Джейсон. До того самого момента, за который ты, возможно, будешь очень зол. Последние дни. Они не напомнили мне о прошлом, не показали ни единой картинки, но я поняла одну вещь, которая теперь гораздо важнее всех воспоминаний и историй. У меня есть дом, и он рядом с названной матерью. Но есть одно «но». Второй мой дом и мой храм — человек, которого я люблю. Имя ему Джейсон Борн.
— Скажи!
— Ты должен подождать. Не дави на меня.
…
Та пара часов, о которой говорила Мария, тянулась дольше вечности. Несмотря на её радость при виде Дживики, встретившей нас у калитки. Женщина стояла, опираясь на костыль, но совершенно самостоятельно, без чьей-либо помощи.
За чашкой чая мы разговаривали, и Дживика как могла деликатно выспрашивала о нас. Не кокетничая и не кривляясь, Мария сказала:
— Я очень надеюсь, что теперь Джейсон останется в этом доме. Если ты, мама, не против.
— Буду очень рада, — коротко ответила женщина. — Можете занять комнату Марии. Она достаточно просторная и для двоих.
Мне почти удалось расслабиться и забыть о том, что говорила Мария, когда за окном раздался мерный гул двигателя. Очевидно, к воротам подъехал автомобиль. Мария, до этого мусолившая в руках салфетку, сжала её так, что побледнели костяшки пальцев.
— Приехали, — улыбнулась Дживика. — Думала, они будут только завтра.
— Аиша написала, что им пришлось поторопиться из-за штормового предупреждения, — голос Марии дрожал, а сама она была бледна, как полотно.
— Пойдём же, встретим их, — Дживика неловко выбиралась из-за стола. Я же не поспешил ей на помощь. Вместо того взял Марию за руку. Но она вновь не смотрела на меня, только бросила короткое:
— Пойдём.
За воротами припарковался старый внедорожник. «Форд» или что-то такое. Марку угадать было сложно. Покрытый слоями краски поверх впечатляющего слоя ржавчины автомобиль был набит чемоданами и тюками.
— На отдых со всем хозяйством, — рассмеялась Дживика и, широко раскинув руки, шагнула к разгружающему багажник мужчине. — Санджи, Падма, Рави.
— Мама? — мужчина на мгновение оставил в покое чемоданы. — Ты ходишь? О, здравствуй, моя дорогая!
Я наблюдал за тем, как попеременно мужчина, женщина и мальчик подходят к Дживике, видел, как Мария пряталась за моей спиной, упираясь лбом в плечо.
— Что с тобой? — спросил я, поглаживая её по руке. — Мария?
— Посмотри на них сам.
Я внимательно рассмотрел мужчину и женщину, очевидно мужа и жену, одетых очень просто, но чисто. Они улыбались и всё ещё обнимали Дживику. Не обращая пока на нас, стоящих чуть поодаль, никакого внимания. Но не они приковали мой взгляд. Мальчишка.
Ребёнок лет семи оставался возле автомобиля. Я не мог понять, почему он не спешит к остальным, пока не обратил внимание на планшетный компьютер в его руках. Мальчик увлечённо смотрел в экран, не обращая внимания на окружающих.
Он не был похож на мужчину и женщину, с которыми приехал, вообще на жителя Индии: русые волосы, бледноватая кожа, светлые глаза и что-то до боли напоминающее…
— Рави, — тихо, срывающимся голосом позвала Мария.
— Мама… — мальчик, наконец, оторвал взгляд от планшета. — Здравствуй мамочка!
Я смотрел на него всего лишь мгновение: серые глаза, тяжёлый подбородок, крупный нос. И его лицо слишком напоминало моё собственное, чтобы проигнорировать это обстоятельство.
Я видел, как Мария чуть наклонилась, чтобы обнять его, подбежавшего, обвившего руками её талию. Высокий. Сильный. Настоящий мальчишка.
И я шагнул к ним и обнял. Обоих.
— Кто это, мама? — послышался детский голосок.
— Это твой отец, Рави.