Метла уносит ее вперёд прямо за ним, то почти опасно близко к земле, то к зрительским трибунам, у которых Голдштейн почти не успевает тормозить, чтобы вписаться в поворот. Весь мир сужается до четкой картинки с золотым мячиком и маячащей на заднем плане фигуре ловца другой команды, но Тина по-прежнему впереди. Метла легко слушается ее, накрениваясь то вправо, то влево, но когда она снова вылетает на поле с сорванным ветром капюшоном, снитч слишком быстро подныривает под ткань, обтягивающую трибуну, и Голдштейн стопорится. Краска отчетливо выступила на ее щеках, а пара мелких прядок все же выскочили из прически. Она с разочарованием обводит взглядом поле, пытаясь выловить взглядом золотой мячик, но он, как назло, пропал.
Счёт объявляется слишком тихо, думает Тина, не могла она пропустить так много, гоняясь за снитчем меж трибун, но цифры настойчиво сверкают на табло, и Вампус проигрывает уже на пятьдесят очков.
Внутри девушку разрывает от бездействия, нельзя же так, мячик слишком маленький, чтоб ловец постоянно за ним таскался, упустить его слишком легко. Собственное бессилие бьет по ней, как загонщик бьет по мячу, отражая удар прямиком в ее сторону.
Тина думает о том, что не успевает полностью отклониться, когда перед ней возникает защитник, поднимая биту и проходясь ею вскользь по бладжеру, который по-прежнему летит прямо на неё. Она прижимается к метле настолько быстро и близко, как только может, но всем существом чувствует не сильный, но настойчивый удар в руку и то, как бладжер цепляется за слетевший капюшон, путаясь в ткани и срывая плащ с легких заклепок на плечах, а Тину с метлы.
Ей везёт, что она крепко сжимает древко, везёт, что ладони почти не влажные, и что ее не пробивает страх. Хочется только на секунду закрыть глаза, спокойно вздохнуть, но этого ей никто позволить не может. Тина замечает краем глаза, как на трибунах местами взволнованно вскакивает народ, как профессора достают из тяжелых складок одежд палочки, готовые к тому, чтобы поймать ее в воздухе.
Тина думает, что обычно в таких ситуациях игроки отпускают метлу и мешком костей летят на землю, у которой их обязательно ловит заклинание преподавателей. Их быстро уводят с поля, не намереваясь выпускать обратно, ведь кто знает, что он там мог себе повредить. Голдштейн не хочет уходить, она до скрежета сжимает зубы, чувствуя себя беспомощной. Будь у неё под ногами хоть малая твердость, она могла бы оттолкнуться и притянуть к себе метлу, запрыгивая на неё, но, кажется, никто кроме неё об этом не думает.
Со стороны слышится четкий выкрик-приказ командира команды: «прыгай».
Ей совсем этого не хочется. Слово бьет по вискам не хуже бладжера, с силой отлетающего от бит. На глазах вот-вот выступят слезы, и Тина пытается сосредоточиться на чём-то, цепляясь взглядом за светло коричневую кожу собственных сапог. Пока не чувствует что-то ещё.
Отрывая взгляд от носок сапог, Тина слишком явно чувствует чужой взгляд на себе. Он легко проходится по ее лицу, останавливаясь на глазах, ожидая, когда она его отыщет. Порпентине удаётся это почти сразу, сложно пропустить мимо спокойный взгляд из толпы взволнованных и ожидающих. Да и сам владелец этого взгляда всегда притягивал к себе, маня в свои сети. Тина мимолетно думает о том, что может быть хуже. Если бы она была не магом, то наверняка бы потом долгое время проплакала в подушку от позора и неловкости перед парнем, который нравится. Но почему-то девушка не чувствует в себе отголосков чего-то такого, вместо этого она решительно смотрит ему в глаза, стараясь передать свою немую мольбу. Аккуратно ведёт правой ногой, тянет вниз носком и качает ей, показывая, что нужно. И Грейвс, кажется, понимает.
Голдштейн замечает, как тихо его губы начинают шептать нужное заклинание, как тонкий кончик палочки показывается из-под темной мантии. И когда она точно так же аккуратно ведёт ногой, то чувствует, как воздух уплотнился, словно набитая перьями подушка, но этого должно быть достаточно.
Она снова смотрит на Персиваля, перекатывая на языке его имя как тихую молитву о том, чтобы у неё все получилось. Тянется всем телом вниз, быстро притягивая метлу за собой на легкую временную опору. Долей секунд хватает Тине, чтоб отпружинить ногами от воздуха и приземлиться прямехонько на древко метлы, крепко ухватившись за неё руками.
По виску скатывается одна единственная капля пота, а взгляд цепляется за красное пятно плаща, что лежит на земле. Кажется только сейчас Тина понимает насколько высоко она застряла, как далеко зелёная трава, и каким страшным должно было выйти падение. Она поднимает взгляд, мимолётом оглядывая профессоров, которые немного растерянно переглядываются, пожимая плечами, а после переводит взгляд на Грейвса. Он сидит на своём месте, по-прежнему спокойно смотря прямо на неё, так, что сердце заходится в ускоренном ритме, а краска проступает на скулах. А потом на его постоянно спокойном, сосредоточенном лице появляется усмешка, по-настоящему мальчишеская усмешка-улыбка, кажется, даже счастливая, и гордая тем, что все вышло. Видя ее, Тину и саму распирает от счастья, и она улыбается в ответ.
Наверняка она бы так и осталась висеть в воздухе, если бы мимо, почти у земли, не промчался ловец другой команды, а перед ним не блеснула золотая вспышка. Девушка, не думая, срывается вниз, чувствуя невероятную уверенность и привычно любимый ветер в волосах. Они, на пару с молодым парнишкой, ныряют под лесницы, петляют в балках под трибунами и вылетают на поле. Кожа костюма скрипит, когда Тина сильнее сжимает бёдра, прижимаясь к метле, чтобы хоть немного увеличить скорость полёта.
Снитч резко устремляется вверх, и Тина без сомнений летит прямо за ним, пролетая мимо охотников, что передают друг другу квоффл, пролетая кольца. Кажется, что облака вот-вот коснутся мягкими перьями ее лица, но девушка прекрасно знает, что это всего лишь обман зрения, а по правилам школы настолько высоко улетать нельзя. Значит, и мяч скоро должен будет развернуться.
Когда ветер становится яростнее и холоднее, снитч покорно складывает крылья и падает. Просто подчиняется гравитации, устремляясь на землю, но так и не достигает ее, схваченный тонкими замерзшими пальцами.
Когда она снова снижается, игра в самом разгаре, но стоит вскинуть руку с золотой вспышкой вверх, как судья громогласно объявляет счёт.
– Порпентина Голдштейн поймала снитч, счёт Вампусов становится 230, и это ничья! – трибуны все равно взрываются смехом, и даже команда рада, что спустя долгое время кто-то надрал задницы Пакваджи. Пусть и в ничью.
Тина тоже почти рада, совсем не вовремя озноб пробирает ее, и сил хватает на натянутую улыбку действительно счастливым сокомандникам, спуск на землю и поход в раздевалку.
***
Персиваль готов ругаться самыми похабными ругательствами потому, что после матча перед взглядом только и встаёт, что бузинный взгляд Порпентины Голдштейн. Ее от природы бледное как мел лицо, тонкие кисти, сжимающие грубое древко, и, кажется, совсем хилое тельце, обтянутое кожей и прочными пластинами. Но стоит ему нашептать заклинание, как она, демонстрируя выносливость и силу, кажется, такую чуждую для ее тела, подтягиваясь, прыгает на метлу. Эта картинка встаёт перед глазами каждый раз, стоит Персивалю смежить веки. Словно кто-то без его ведома там ее нарисовал в самых ярких и насыщенных цветах, что даже если захочешь, взгляд не оторвёшь.
Он слышит Уорена, что стоит рядом, и что-то говорит о защите от темных искусств, но мыслями совсем не тут. Мыслями он снова и снова добровольно натыкается на ее темный взгляд, который буквально вспарывает ему кожу, от которого просто невозможно оторваться. С тихой усмешкой думает о том, что Порпентина Голдштейн действительно ядовитая взглядом.
– Чего ты улыбаешься, Персиваль? – Уорен озабоченно трёт переносицу. – Ты то, конечно, все сдашь и даже не моргнёшь, а мне как запомнить то непомерно длинное заклинание? – На последней части друг чуть ли не взвывает, вызывая ещё более открытую улыбку у Грейвса.
Уорен всегда преувеличивал и преуменьшал там, где не надо. Ведь по своему мастерству владения магией, он был почти на одном уровне с Грейвсом, но все равно перед каждым зачётом так убивался, а после скороговоркой перед учителем выдавал сложное заклинание и всё, на удивление его же самого, получалось хорошо.
Это всегда забавляло не по годам серьезного и сосредоточенного Грейвза. Он поддел пальцем туго стянутый на шее галстук, снова вспоминая сочные ягодные глаза.
– Ловко же Голдштейн сегодня на метлу вскочила… – Уорен качает головой, дивясь воспоминаниям и как-то слишком сильно выпучивая глаза. Грейвс замечает наигранность его удивления ещё до того, как он легко смеётся и хлопает его по плечу. – Я видел, как ты прятал палочку, а потом следил за ней на поле. От меня не укрыться, Грейвс. – он заговорчески хихикает, словно не он только что был озабочен сдачей зачета.
Смотря в зеленые глаза друга, Персиваль видит в них дружескую поддержку, смешанную со смешинками, и какую-то самую малую толику понимания. Да и улыбается он со знанием дела, растягивая полные губы и одновременно смахивая разметавшиеся по лбу горчичные пряди волос. Уорен легко, словно делает так каждый день, закидывает руку на плечо другу и, со знанием дела и знанием самого Персиваля, выдаёт:
– Потом расскажешь.
А Грейвс и сам не понимает, что происходит, знает лишь то, что все-таки поделится с другом, и будет тогда совершено точно знать, что сказать. А пока, только отвечая на улыбку смешком, тянет задорное «Идиот» и посмеивается вместе с другом.
***
– Мне совершенно не удаётся его поймать… –Тина садится за библиотечный стол напротив сестры, чьи золотистые кучеряшки туго подпрыгивают вместе с поднятой головой Куинни. Она легко хихикает, и Порпентине невольно кажется, что у неё так точно никогда не выйдет. Ее смех наверняка со стороны похож на карканье полудохлой вороны, не то что легкий и задорный смех сестры.
– Вовсе нет, – Куинни со знанием дела качает головой, отвечая сразу на обе фразы сестры. — Быть может, это он не хочет быть пойманным…
Видя замешательство на лице Тины, блондинка смеётся, заражая улыбкой и сестру, которая, кажется, успокоившись, открывает пухлую тетрадь и принимается писать что-то из такой же пухлой книги.
Тине действительно не удавалось застать Грейвса нигде. Раньше это казалось более простым, она то встречала его в коридоре, то во внутреннем саду, то в библиотеке, роще, большом зале, а теперь он куда-то делся. Вместо этого ранее безразличные взгляды стали по восхищенному ободряющими, словно она не сыграла в квиддич, а стала колдуньей года. Это смущало и нервировало одновременно, а больше всего волшебницу злил тот факт, что за обилием белозубых улыбок и взглядов она совсем не видела его. Не видела темных глаз, цвета ночного неба, в которые смотреть хочется вечность, так долго, что можно провалиться и разглядеть мелкие вкрапления звёзд. Его фигуру она замечала только мельком: то это вычурно прямая спина (с идеальной осанкой Персиваля Грейвза было совсем легко отличить в толпе), или его темные волосы, переливающиеся благородным каштаном при солнечном свете.
Чертового (совсем нет) Грейвса стало невыносимо мало в ее жизни, и самое что ни на есть ужасное в этом то, что Тина ничего не могла с этим поделать. Все идеи о том, как можно остаться с ним наедине и поблагодарить, рушились на глазах, заставляя Голдштейн сжимать в отчаянии кулаки и мысленно приближаться к самому неблагоприятному из планов.
– Не думаю, что это хорошая идея… – как бы между прочим замечает Куинни, устало вздыхая, предчувствуя неприятности. – Но ты уже все решила.
Младшая Голдштейн совершенно не злится. Ей не привыкать к сестре, у которой вдохновлённость какой-то идеей чередуется с чуйкой на неприятности. Она помнит так ясно тот момент, когда ее фигурка соскользнула с метлы, повиснув в воздухе, что кончики пальцев начинает покалывать, а слезы наплывать на глаза. Конечно, Куинни знала, что падение не будет смертельным, но сам факт того, само осознание ситуации, в которую вляпалась Тина, выбивал из под ног почву.
Куинни тогда, после матча, расцеловала обессиленную сестру в обе щеки и тут же повела в общую спальню, где, посадив на постель, просто напросто обняла, так как должно это делать сёстрам. И это дало всё, все эмоции, тонкой веревкой стягивающие горло обеих сестёр, спали бессильными нитями к ногам.
Потому сейчас, видя восторженно вдохновленное лицо сестры, Куинни может только согласиться с тем, что это не самая ужасная неприятность, в которую может вляпаться Тина.
***
Весь план Тины был, мягко говоря, непродуманным. Единственное, что она точно знала, это то, что Грейвс был старостой факультета Рогатого Змея, а как известно, все старосты понедельно совершают обход замка вечером. На прошлой неделе дежурила Морис Линдерстраудж, и ее писклявые крики было слышно даже в спальнях со всеми запертыми окнами и дверьми. И по логике, вслед за факультетом Птица-Гром шёл факультет Рогатого змея, где и учился Персиваль.
Тина благоразумно, как решила она, выбрала днём для вылазки среду, и сейчас тихо шла по темному коридору, вспоминая время. Она вышла примерно за пятнадцать минут до комендантского часа, и сейчас не могла сосчитать, сколько времени она уже бродит по коридорам. Совсем не вовремя думает о том, что если она ошиблась, и эта неделя отдана на дежурства другого факультета, то у неё будут проблемы. Не маленькие. Наверняка декан назначит ей выговор, даже несмотря на то, что сама недавно восхищалась прошедшей игрой. А потом будут письма тёте, и разочарованные письма в ответ. Тина этого не хотела. При мыслях о таком исходе в груди что-то неприятно скреблось и тянуло.
Тина как раз прошла галерею картин, давно спящих, и оказалась у окон, что были распахнуты, пропуская ночную прохладу в коридор, и тогда же она услышала шаги. Тихие, не от того, что человек крался, а просто из-за особенности походки, но от того не менее четкие, они звоном отражались в ее голове. Быть может, это вовсе не Грейвс, а вообще учитель, и ее поведут к директору прямо сейчас, не выясняя обстоятельств. Ладони похолодели, Тина сделала пару шагов вперёд, отходя от окна и скрываясь в тени у поворота.
Словно услышав ее, шаги замедлились и, когда из-за поворота показался Персиваль Грейвз собственной персоной, Тина все равно испуганно пискнула, лишний раз выдавая себя. Она почти сразу же зажала рот ладонью, но взгляд Персиваля уже отыскал, и он блекло осветил ее люмосом.
Девушка невольно заметила, как на мгновение прикрылись его глаза, и губы снова сложились в ту усмешку, но спустя пару секунд перед ней стоял привычно строгий не по годам Персиваль Грейвс. Он устало выдохнул, оглядывая коридор и после делая пару смелых широких шагов навстречу ей. Он встал так близко, что Тина невольно почувствовала запах его парфюма, а носки их ботинок, кажется, вот-вот соприкоснутся. Она где-то читала, что так встают люди, которые хотят поцеловаться, в какой-то любовной книжке не магов. Щёки предательски заалели.
– Что ты тут делаешь? – юноша прошёлся по ней взглядом от кончиков ботинок до широкого красного свитера, но шагу назад не сделал, кажется, оставшись довольным расстоянием.
– Искала тебя… – Тина набирает в легкие воздух, замечая, как одновременно с ее грудью поднимаются брови Персиваля… – Да нет же, я хотела поблагодарить за то, что произошло на поле. Я бы не справилась. Но мне все никак не удавалось тебя, где бы то ни было, застать, потому…
– Потому ты решила погулять по ночному замку? – его тон кажется Тине рассерженным, она ёжится под его пристальным взглядом. — Голдштейн, ты не думала, что можешь в ночной темени нарваться на какого-нибудь извращенца?
Тина не думает, просто отвечает на автомате.
– Ты, кажется, единственный, кого я могла повстречать. – она сразу тупит взгляд в пол, краснея сильнее прежнего. – Извини, то есть, ты не извращенец, староста ведь и…
Тина приходит в себя, переставая бормотать, после того, как над самым ухом слышит его тихий смех. Он легкий и красивый, совсем как Персиваль, и ей тут же хочется растянуть губы в ответной улыбке.