========== 1 ==========
В Яме ― сырость кипящей под мостом горной реки, запах раскаленных, натянутых нервов и мокрого бетона. Снаружи гудят взрывы громовых раскатов, хлещет дождь, сливая не принятые землёй излишки в пропасть, отчего взвеси воды расползаются в воздухе густым туманом, и чешется корка едва зажившей раны на плече.
Здесь стены пропитаны адреналином, тестостероном и чужим страхом, принесенным на пыльном вороте униформы из развалин, кишащих изгоями, словно тараканами. Эти стены пульсируют кровью разорванных артерий, нытьём растянутых мышц и хрустом размолоченных хрящей. Здесь пахнет домом и свободой. Свободой сдохнуть, как тебе нравится.
Яма живёт и дышит круглые сутки. Для измотанных новобранцев давно просигналил отбой, а за монолитом бетонных перекрытий бесстрашный патруль воет волками и ухает дикими койотами. Закончилась смена, они вернулись домой. И разведка вернулась.
Ей не идёт смрад помойки изгоев, не идёт свернутый в кулак узел светлых волос, давно не мытых для соответствия легенде, и свежий шрам на сливочной, забитой чернилами коже не пойдёт ей тоже. Хочется смыть с себя усталость и липкую погань пота, доложиться в штабе и нажраться вдрызг, а может раскроить чью-нибудь особо похотливую морду из того же отряда патрульных. Благо, таких там достаточно. Во всяком случае, было, пока в должность не заступил новый молодой Лидер.
― Ну, что, амазонка, вернулась?
Её тихие шаги стреножит едкий, приглушенный рокотом водяного потока голос, от которого щекотно в грудной клетке, а чужой взгляд она почуяла перекрестьем рёбер, будто мишенью, сразу как перешагнула порог. Эрик смотрит на неё сверху вниз, словно хищник, днём и ночью стерегущий свой прайд, а за ртутной радужкой столько же безумия, сколько в выпитой до дна бутылке абсента.
― Рапорт составлен, я сейчас в душ, потом сдам секретарю.
― Можешь доложить мне лично.
Он спускается медленно, лениво, как ядовитый змей, парализующий свою жертву гипнозом, ни разу не оступившись, несмотря на то, что крови и алкоголя в этом сильном организме, казалось, пятьдесят на пятьдесят. Он здесь — альфа и омега. Дорвавшись до власти, он смакует её яд, как хороший сомелье, только Максу удаётся сдерживать его склонность к излишней жестокости. Юнис подозревала, что головой он повредился еще в Эрудиции. Причесанный мальчик со взглядом убийцы, протянувший руку над раскаленными углями.
― Душ у меня тоже есть, или ты там со своими изгоями забыла об этом?
Вкрадчивый, звенящий пьяной яростью голос обволакивает плотным, наэлектризованным вихрем её стройную фигуру, не оставляя без внимания ни единого участка. Ни длинной шеи, вкрадчиво виднеющейся из плотно застёгнутого ворота, ни широко, устойчиво расставленных ног, ни простой бусины в пупке под форменной курткой. Её не видно, но он давно и прекрасно знает о ней. Между ними остаётся один лишь шаг, лишь секунда до схода снежной лавины, и Юнис снова на её пути. Возле него — район сейсмической активности, и она уже не первый год живёт у самого эпицентра. Бесстрашным не привыкать ходить по краю, ей привычен зашкаливающий пульс и дыхание на срыве в непосредственной близости от Лидера, который давно и прочно наложил своё вето на все посторонние притязания к её телу.
― Слушай, а ты правда с ними трахаешься, чтобы получить информацию?
Она лишь закатывает глаза. Урождённой бесстрашной свобода дороже жизни, и его вечная ревность ей, как удавка на шее. Его и так слишком много, на других её просто не хватит. Собственничество ей в гены не заложено, а эрудиты могут это чувство тремя простыми формулами описать, у них семейные ценности ключевой роли не играют. Отчего же Эрик такой дремучий? Какая ещё фракция прописалась в его ДНК?
Последние шаг преодолён, под его подошвами хрустит, рассыпаясь в пыль, осколок принесённого с улицы гравия. Эрик до неё не дотрагивается, сохраняя между ними считанные миллиметры, но Юнис забывает, когда в последний раз делала вдох. Его руки — переплетения корабельных канатов, жесткие как скала, хочется коснуться их, провести пальцами по дорожкам вздыбленных вен, удостовериться, что под кожей пульсирует горячая кровь, а не холод жидкого азота.
― А ты меня уже спрашивал, забыл?
Эрик своим делиться не приучен, а тогда накал достиг точки кипения. Почти сутки путаться в паутине подозрений, вариться в собственном соку на огне бурлящей ярости и прописать с размаху ей по рёбрам, себя не помня. Не вовремя выставленный блок обеспечил Юнис парой трещин, но не переломов. Тогда по мутной от обезболивающих голове набатом гремел ор на два голоса, отражаясь от графитово-серых, провонявших дезинфекцией стен лазарета. Макс на высоких нотах, брызгая слюной и близкой истерикой, убедительно провожал Эрика в бар нажраться и кого-нибудь трахнуть, а не выводить из строя его лучших людей. Но десятки неофиток и барных шлюх, прошедших через лидерскую постель оставляли после себя лишь муторный сладковатый запах женского тела, кислый привкус на языке, пустоту и раздражение. Ни имён, ни лиц, ни воспоминаний. То ли дело эта чёртова Юнис.
― Отвечай.
В дурманящих, светлых глазах закипает знакомый до боли свинец, грозясь обжечь до мяса, ноздри раздуваются, как у быка, чернильные квадраты на мощной шее повторяют путь тяжело проглоченной, горькой после абсента слюны. Юнис кажется, что если он повысит голос ещё на полтона, она рухнет навзничь. Каждый раз, как первый.
― Это ведь животные, Эрик. Один раз проявишь слабость, и придется всё стадо обслуживать. Мне тебя достаточно.
Она профессионально умеет лгать и изворачиваться, и сколько правды в сухом остатке её объяснений, он знать не может. Максу плевать на её методы, главное — результат. Эрику не плевать. За каменной маской намертво прячется звериный оскал, лишь пробитая бровь дёрнулась, не поддаваясь контролю ― надо же, додумалась с толпой изгоев сравнить!
Бесстрашная, но не бессмертная. Лидер сжимает её плечо мозолистыми тисками, не видя, сминает свежий рубец на ране, разрывает только сошедшиеся волокна мышц, ощущает под пальцами липкую теплоту крови. Юнис ни звука не произносит, только челюсти смыкает плотнее. Рано повязку сняла, хотела избежать вопросов.
— Откуда?
На широкой ладони багровые пятна, которые он прячет в сжатом кулаке, а фокус нетрезвого внимания перемещается в иное русло. Меж светлых бровей залегает глубокая складка, во взгляде мечется ртутная злоба вперемешку с тревогой. Её тело — хорошо изученная карта местности, он знает наизусть все новые и старые шрамы, синяки и кровоподтеки, и помнит, какие знаки оставил на ней лично. Юнис умеет врать, но за каждый новый след вынуждена отчитываться по полной форме.
— Задели.
— Кто?
— Изгой один… Нормально всё.
― Нормально, говоришь? Что ж тебя, моя бесстрашная, изгои режут? Мало тебя по залу гоняли, мало. Уж я бы тебя заставил.
Атмосфера пронизана искрами явной угрозы, воздух густеет, отравленный токсичным ядом, которым пропитано каждое его слово. Редкие бесстрашные снуют мимо, словно тени, обходными путями или вовсе разворачиваются назад, пусть хоть на полу её отымеет, ровно по центру многоярусного зала Ямы. Никому не хочется попадаться на глаза Лидеру, неадекватному от высокого градуса.
Эрик напоминает ей волка, готового грызть глотки за свою стаю и без жалости откусывать головы самым слабым щенкам. Тот изгой уже расплатился жизнью за то, что попортил бесстрашную, породистую шкуру, Лидер в этом не сомневается. Она бьётся насмерть, пьёт в две глотки, трахается, как в последний раз и даже не пытается накинуть на бычью, забитую чёрными квадратами шею хомут. Тем и держит, дрянь, не отпускает.
Её не волнует, кто греет его постель, пока она снуёт холодными ночами вдоль разрушенных лабиринтов Чикаго, и греет ли кто-то вообще. Потенциальные претендентки на свято место рассыпаются напуганной резко включенным светом тараканьей стаей, когда она возвращается под своды родной фракции. Лишь однажды Искренняя, вчерашняя неофитка, кинулась на неё с ножом из темноты бокового коридора. Юнис обезвредила её без особых усилий, не заострив на инциденте внимания, но слухи доползли до лидерских ушей. На следующий день Искренней во фракции не было, как не было больше желающих сбить с головы Юнис корону.
― Там много бывших Бесстрашных. Меня дрессировать не надо, своих неофитов уже до смерти загнал.
Её негромкий, вкрадчивый тон и слова, трупные язвы, лезвия по лидерскому поднебесному эго лишь поджигают запал, ещё секунда, и тушить будет нечего. Хочется схватить её за шкирку и волоком тащить наверх, трахать до изнеможения, до тупой слабости в ногах, только алая дорожка крови, медленно стекающая вдоль её высушенной до чёткого мышечного рельефа руки, врубает в захмелевшем мозгу стоп-сигнал. Она его не боится, но свято чтит субординацию и вольности позволяет лишь наедине, а ему это иногда до одурения необходимо.
― Забываешься. Марш в лазарет!
Плечо сжимает тугая повязка, но наутро от пореза не останется и следа — с приходом Эрика к власти Эрудиция стала весьма щедра на передовую медицину. В её квартире наверняка обживается плесень. Вызвать бы уборщиков, смахнут вековую пыль с куцых, полупустых полок, ведь те редкие дни и ночи, что Юнис бывает во фракции, она проводит у Лидера. Она бесшумно ступает вдоль промозглой темноты коридоров по давно выученному маршруту, будто в плен сдаётся, но под рёбрами закипает лава, прожигает насквозь до скулящей сквозняком пустоты, которую она заполняет им до краёв. Лидер никогда не принуждал её. Он умеет быть убедительным.
Урождённая Бесстрашная, всего лишь на год старше, завершила обучение на четвертом месте рейтинга и получила назначение в разведку, рыскать, словно ищейка, меж длинных лабиринтов руин Чикаго, в поисках заговоров и дивергентов. Она появлялась в Яме редко, и неофитов не запоминала, прохаживаясь поверх голов блеклым, полным усталости взглядом. Лишь однажды Макс, будучи в добром расположении духа, показал пальцем на двух перспективных переходников, прущих напролом к вершине таблицы ноздря в ноздрю. «Тот второй, малость горячный, ну ничего, направим в нужное русло». Малость. Юнис усмехнулась столь явному для проницательного Лидера преуменьшению, когда впервые взглянула Эрику в глаза. После она ощущала затылком этот безумный, отравленный ртутью взгляд, везде, где бы ни находилась.
Помеченная вожаком. Губа с порога насквозь прокушена, наутро опухнет и будет ныть, и ни у кого не возникнет сомнений, чья это печать и подпись, и чьё это право собственности. За его плечами — длинный список из поруганной чести юных бесстрашных, не посмевших пискнуть против лидерских желаний, её же он обхаживал почти год, и теперь не церемонится. Это слишком напоминает драку в партере, с перехватом инициативы по очереди, когда слишком крепкая хватка не позволяет сделать ни единого вдоха, болью напоминая Юнис ту памятную трещину в рёбрах. Она от нетерпения готова зубами выдрать из его ушей тоннели, выцарапать вдоль наколотых предплечий собственные знаки, переломав по дороге ногти, даже зная, что против этой машины не имеет ни единого шанса. Эрику иной раз хочется перебить ей за это пальцы, но вместо этого оставляет на её груди следы зубов, которые наутро расцветут фиолетовыми гематомами.
Лидер скалится по-волчьи, когда она седлает его бёдра, а за расширенным зрачком у неё почти не видно радужки. Она нарочно сбивает ритм, дразнит, насаживается глубже и за секунду до взрыва соскакивает, меняет сладкую влажность на губы, красные от грубых поцелуев, и опускается на него снова, заставляет надрывать связки, опрокидывать её на спину и задавать свой собственный, бешеный, животный ритм. Здесь нет ни капли нежности, лишь после он долго, размеренно дышит ей куда-то за ухо, щекочет дыханием шею, вдавливает её тело в жёсткий матрас, словно кузнечным прессом, грозясь размозжить её кости в пыль.
— Эрик.
Она зовёт его, будто из глубин космоса, вынуждает поднимать голову с подушки и блуждающий взгляд останавливать на ней. Алкоголь из его организма выветрился, сменившись хмелем совсем другого порядка. По её острым скулам хочется бестолково водить губами, а пальцами ощущать, как на её доверчиво подставленной шее бьётся жилка пульса. Юнис слишком остро его чувствует, насквозь, до дна, словно ведьма, сирена, на чей зов хочется лететь, сломя голову, а иной раз убить хочется, потому что у него так не выходит.
Юнис не строит из себя загадку, она обнажена и душой, и телом, как искрящийся провод без оплётки, Эрику хочется вывернуть её наизнанку, вытряхнуть, посмотреть, что за мысли вертятся в её голове за непроницаемым, пустым после их звериных соитий взглядом. Можно покинуть родную фракцию, но вытравить родную фракцию из себя невозможно — строить гипотезы и делать выводы ему природой заложено, а ей жить без оглядки привычно, ходить по краю от рождения свойственно, от того и тянет к этой мятежной так бешено и бездарно.
― Ты тяжелый.
― Я думал, в любви признаваться будешь.
Она в ответ лукаво кусает губы и упрямо молчит, Лидер ядовито ухмыляется, смотрит на неё пристально, а в стальных глазах мечутся черти. Эрик лишь сильнее сжимает её тело в объятиях, выдавливая из неё протестующий стон, требует ответа, зная, что она скажет то, что ему хочется услышать. И плевать, что искренности в ней ноль процентов, и что разведка врёт и дышит одинаково рефлекторно, иначе не выжить.
— Ты и так всё знаешь.
― Со мной и ни с кем больше, поняла?
Глухая тьма бетонных стен едва подсвечена ржавой полосой рассвета, в оконные стёкла до пола смотрят издали тёмные провали чикагских заброшенных высоток, Юнис застыла в невесомости, и мыслей в голове никаких — нечего там выворачивать. Эрик целует её грубо, жадно, намеренно и злостно задевает прокушенную губу, ставит тем самым точку. Он здесь главный, и никаких сомнений быть не может. Юнис глухо скулит, снова чует железный привкус во рту и закрывает глаза следом за щелчком входной двери. У неё заслуженный выходной, а дела фракции не терпят отлагательств. За пределы его владений она выйдет не скоро, укачанная тишиной, долгожданным одиночеством и саднящей слабостью во всём теле, пока самые безобидные неофиты подай-принеси устраивают ей люксовое «обслуживание в номере». Он вернётся поздно, и всё повторится заново, и повторятся будет по замкнутому кругу несколько дней и ночей подряд, пока колени не начнут подкашиваться и в плане операций не возникнет новый рейд.
― Только посмей мне облажаться. Пристрелю лично.
Она улыбается и уходит из-под сводов фракции, зная, что в этих словах больше заботы, чем в наркоманских присказках Дружелюбия. Для урожденной бесстрашной свобода дороже жизни, но кандалы, сковавшие ей тонкие, татуированные щиколотки, уже слишком удобно сидят.
========== 2.1 ==========
Комментарий к 2.1
Завершение этой части уже продумано досконально и скоро будет.)
Предупреждение: нецензурная лексика.
Законы фракции непреложны. Они начертаны кровью отцов-основателей и слезами павших в Великой Войне. Сомневаться означало подрывать систему, а если ты подрываешь систему, ты — дивергент и труп. Раньше Юнис не задавала себе вопросов, теперь все эти «почему», «для чего» и «зачем» терзают измученную болью голову, давят шею тугой петлёй, мешая нормально говорить и мыслить. Почему старики должны уходить из фракции? Почему нужно беспрекословно подчиняться Лидеру, даже если он редкостный выблядок? Почему чёртовы законы зачастую противоречат всем возможным нормам человеческой морали?
В Бесстрашии редко заключаются браки, редко рожают детей, но если эти два обстоятельства чудесным образом совпадают, то родители редко доживают до церемонии инициации своих отпрысков. Её отец погиб в рейде, когда ей и трёх не было. Осталась одна мать, с которой Юнис толком не виделась со дня церемонии, и которая нашла её в сумрачных лабиринтах Ямы, чтобы попрощаться.
― Я больна. Я не могу держать оружие и работать тоже не могу. Мне пора уходить.
Деми коротко кивает ей и тихо шагает прочь из бетонной коробки здания, растворяется за чёрными спинами молодых Бесстрашных, оставляя дочь беспомощно глотать отравленный пылью воздух. Взгляд беспорядочно мечется, запоминает сутулую спину, нетвёрдую, больную походку, светлые, как у неё, волосы, только с проседью и коротко стриженные, и ветхую униформу ― последний дар фракции своей Бесстрашной, отдавшей лучшие годы службе. Юнис плотно закована в стальную броню, а сердце закалено до алмазной твёрдости жизнью рядом с Лидером ― пороховой бочкой с подожжённым запалом, но защита даёт брешь и кусок встаёт костью в горле. Как мать и дочь, они слишком много упустили.