Над пространством общей столовой гремят прощальные речи Макса ― панихида по живому человеку, бесстрашные рвут глотки одобрительным воем, провожая её мать в последний путь, по которому она ушла своими ногами. За спиной Макса Эрик, на лице его штиль и вечное пренебрежение ко всему живому, Юнис хочется воткнуть в ладонь вилку, чтобы заглушить острую боль под рёбрами, заткнуть воющий сквозняк, уносящий её прочь из зала под косые взгляды тупоголовых соратников.
Разведка умеет сливаться со стенами и быть незаметной, и Юнис ― мастер своего дела, но не сегодня. Она идёт по узким коридорам на таран, пролетает по тонкой кишке моста, пола не касаясь, прикладывает головой об стену нерасторопного неофита, посмевшего путаться у неё под ногами. Мальчишка воет от боли, дрожащими руками щупает лицо, а багровое пятно размозженного хряща впиталось и впечатало на свинцово-серой стене Ямы её боль и отчаяние. Деми выбрала жизнь вне приказов и фракций вместо прыжка с поезда в пропасть, в объятия смерти напрямик, и Юнис не знает, какой путь выберет сама, когда придёт её время.
― Чего психуешь?
В тренировочном зале пусто, лишь Юнис, полуживая груша и голос Лидера, рикошетом эха бьющийся о полупустые, пропитанные потом и кровью стены. Он стоит тенью за её спиной, она чувствует, как расплавленная сталь его взгляда прожигает насквозь взмокшую майку, но смотреть в его сторону не хочет.
Идеальная стойка, идеальный удар, идеальная выдержка ― всё даёт системный сбой. Она бьет остервенело, не жалея едва замотанных костяшек, входит в клинч со снарядом и виснет на нём, расчищая забитое высоким пульсом дыхание. Горло сжимают тугие щупальца слёз, но реветь она не смеет. Не при нём.
— Ты ничего не сделал.
Зову крови не пережать глотку, двести лет слишком мало, чтобы в корне изменить человечество. Принадлежность к фракции не меняет глубинной сути — вспышки гнева Дружелюбие гасит веселящей травой, Отреченные бьют своих детей, воспитывая в них смирение, Бесстрашные приучаются к военной дисциплине раньше, чем начинают говорить, выражая протест. Память поколений врезается из подсознания в разум, и ей плевать, кто её следующая жертва — убогий изгой или разведчица с отличными характеристиками. «Всё работает, как часы, фракции — живой организм, и мы ― его клетки», ― очередная мерзкая ложь для того чтобы люди снова не попытались поубивать друг друга.
― Фракция выше крови, забыла?
Его голос обманчиво спокоен, в ровном, бархатистом тоне угадывается вкрадчивая угроза, которая едко щекочет кожу под влажным вырезом майки. Юнис знает, что ничего хорошего это не сулит, но ярость бешеной воронкой вертится ровно над её головой, засасывая и перемалывая в щепки всех и вся, что попадает в поле её действия. Даже несмотря на то, что на пути её стоит Лидер с правом личной неприкосновенности.
— Я, блять, себе на поблажки не насосала, что ли?!
— А ты не охренела? Законы для всех одинаковы!
— Даже для тебя? Неужели?
― Я нихуя ничего тебе не должен, уяснила? Не зависимо от того насколько качественно ты отсасываешь!
Она прицельно плюётся ядом, кусает от злости губы, и глаза у неё красные от ливня слёз, который она едва сдерживает. Ему хоть бы хрен, на одно её слово он всегда найдёт десяток в ответ, от него, мудака, всё как от стенки отскакивает, Юнис применяет последний аргумент, и плевать она хотела на все возможные последствия.
Юнис знает, как обезвредить неповоротливую груду мышц. Не имея преимущества в силе, она движется, как скоростная торпеда, но Лидер ей в ловкости не уступает, несмотря на внушительную мощь. Сквозь влажную плёнку соли она почти его не видит, движется наугад, таранит ему грудную клетку головой, выбивая из лёгких воздух и вынуждая отступить два шага назад. Эрик кольцом смыкает руки у неё под рёбрами, бьёт коленом под дых и отбрасывает её прочь. Её сильное тело ― тонкое переплетение сухих прутьев-мышц, беспомощно катится вдоль прорезиненного покрытия тренировочной площадки, тормозит спиной о бетонную колонну. Юнис глухо стонет и шепчет сквозь зубы проклятия.
Если бы взглядом можно было убивать, у Лидера в грудине уже зияли бы две сквозные дыры, Эрик лишь давит кривую ухмылку, глядя ей прямо в глаза с нескрываемым превосходством. Она впервые серьёзно напала на него, а раньше отмахивалась даже от шутливых спаррингов на его собственной кухне, со смехом отвечала, мол, покалечишь. Сейчас Юнис снова и снова поднимается с колен, ловко пружинит на ноги и бросается в атаку, как бешеная, чтобы в очередной раз быть отброшенной на край площадки, легко, как мелкая, надоедливая, визгливая псина.
― Дерешься как быдло подзаборное, может, и тебе к изгоям свалить?!
— Может.
Запал почти иссяк, Юнис утирает слёзы тыльной стороной ладони, глубоко дышит, ровняет дыхание. Эрик брезгливо глядит на неё сверху вниз, неспешно наворачивает круги, словно небесный хищник над будущей жертвой, придирчиво оценивает состояние своего бойца, как опытный командир, но не как любящий мужчина. Юнис иллюзиями никогда не тешилась, она не ждёт от него понимания, а ждет приговора или выговора, устало привалившись ушибленной спиной к треклятой колонне. Законы для всех одинаковы, нападение на командира карается разжалованием, изгнанием или расстрелом, она закрывает глаза и слышит, как под его берцами хрустят мелкие частички мусора, словно перемолотые кости десятков несчастных, выкинутых лидерским волевым решением за пределы фракции. И о ней он жалеть не будет.
— Отставить разводить сопли, встать и домой.
Эрик приучен анализировать факты, а не эмоции, и понять, что же за блядская причина мешает ему вменить ей заслуженное наказание, никак не выходит. Он знает, что не сможет лишить её жизни, и вышвырнуть не может тоже. Иметь её рядом, видеть, как оттеняет её сливочную кожу и светлые, выгоревшие на солнце волосы тёмное покрывало на его постели стало дурной привычкой, которую Лидер может себе позволить, как может позволить дорогой коллекционный алкоголь. Так восхищаются породистой кобылой на диких полях Дружелюбия, мечтая изловить её и запереть в своём загоне, чтобы больше никто кроме хозяина не мог ею любоваться. Почти семь лет в состоянии войны с самими собой, изломанные, забитые на дне души чувства, раковая опухоль в грудной клетке. Только ей о них неизвестно.
— Ты своих не вспоминаешь разве? Совсем?
― Не вспоминаю. Совсем. Выполнять!
Взгляд Лидера ровно на секунду сковывает льдом воспоминаний, а следом он кивком головы отправляет её прочь из зала. Способность привязываться травилась едкой кислотой злого одиночества с тех самых пор, как он себя помнил, изменяясь в извращенное, маниакальное желание обладать властью и внушать страх. Разговоры на тему своего прошлого в Эрудиции Эрик пресекал на корню, заставляя Юнис гадать, что же сподвигло его на переход.
Домой она не вернулась. Тянущее, вязкое предчувствие близкого пиздеца поднимает Эрика среди ночи. Её сторона постели пустует, а в окна смотрит мрачный Чикаго и громадная луна, слишком, до бесячки яркая. За Юнис не водилось бабских истерик, искать её, шарахаясь ночным призраком по всей фракции, и извиняться за то, что не сумел ради неё перевернуть Землю, он не собирается. Сон не идёт, на кухонном столе в чёткой последовательности разложен личный арсенал, который он перебирает, не глядя, снова и снова проверяет наточку лезвий и вычищенное до идеальности огнестрельное, пока мысли блуждают далеко за пределами комнаты. Он почти не удивляется короткой трели коммуникатора в столь позднее время.
— В пункт охраны спустись.
Макс ждёт его в полупустой комнатке, освещенной голубоватыми, холодными отсветами десятков мониторов, транслирующих изображения с камер периметра, где искаженная вогнутыми линзами тонкая фигура покидает переделы фракции, как тень, никем не замеченная. Его предложение свалить к изгоям вслед за матерью Юнис приняла более чем всерьёз.
— Она ушла. Ты знаешь, чем это грозит?
Макс озвучивает очевидное. Эрик тяжело пялится в камеру, снова и снова перематывает запись. Сил на то, чтобы разъебенить весь этот кабинет к чёртовой матери просто не остаётся, они быстро и напрочь покидают его. Уход в самоволку карается строго, назад ей дороги нет, и шанса одуматься ей не светит. Двое бесстрашных диспетчеров притихли так, что боятся дохнуть, только глазами ворочают с одного Лидера на другого. Макс не слепой, он знает, что происходит между его ближайшим замом и девкой с разведки, хотя понимать ни черта не понимает. Вся эта суета его касается в лишь той степени, в которой подобные обстоятельства влияют на боеспособность его людей, и внутреннее, выдрессированное до автоматизма чутьё подсказывает ему, что повод беспокоиться есть.
— Стереть данные, язык держать за зубами. Мне нужно время и люди. Я решу вопрос.
Эрик чеканит приказ, поднимается из-за стола, решительно шагает к выходу. На лице маска хладнокровного спокойствия с примесью ленивого равнодушия, но Макс знает его слишком хорошо, чтобы поверить в эту нарочитую демонстрацию.
― И позволь узнать, как?
― Я решу вопрос.
Дверь входит в проём с грохотом, который наверняка разнёсся эхом по всей Яме. Макс не сомневается, что Эрик решит этот вопрос, однако вопрос, сколько человек при этом пострадает, остаётся открытым.
========== 2.2 ==========
Комментарий к 2.2
Предупреждение: Насилие, нецензурная лексика.
На исходе сутки, и возможность найти её по горячим следам утекает сквозь пальцы. Среди поросших быльём руин, унизанных изгойским времянками, как грибами-сапрофитами, искать её можно вечность ― она знает их, как свои пять пальцев. Иголка в стоге сена, Эрику безмерно хочется применить самый простой способ ― сжечь к хуям весь стог и вытащить чёртову иголку магнитом, но за подобные санкции самому легко лишиться головы.
Эрик до последнего не верил, что она ушла. Просто знать, что она есть — привычка, давно ставшая неизлечимой наркозависимостью, и тревога с каждым шагом вглубь бетонных, полусгнивших руин заполняет грудную клетку до краев так, что больно дышать. Он приваливается на перекур к покрытой плесенью стене очередного убитого временем барака, когда проклятый на всех довоенных наречиях Фор вырастает перед ним тенью и сверлит насквозь своими испытующими, чёрными глазами.
— Что ты собираешься делать?
Ответ «Убить суку» навязчиво вертится на языке, но слова эти далеки от суровой реальности. Он не сделает этого. Можно обманывать себя сколько угодно, прострелить эту белобрысую голову не поднимется рука. На деле проще биться затылком о кирпичную кладку, мямлить «Не знаю» и ждать какого-то великого озарения свыше, но Лидер не может себе такого позволить.
— Ты советы мне пришёл давать? Или может мне отчитаться перед тобой?
Запас ненависти к этому грёбаному вундеркинду из Отречения, казалось, никогда не кончится, особенно сейчас, когда все нервы стоят на дыбах. Четыре страха, против его безуспешных двенадцати, решающий, проваленный бой, отказной лидерский пост с барского плеча. Вечный второй. Прописать бы этому заинтересованному в челюсть, сбить нервное напряжение об его вылощенную, смазливую рожу, да только этот самородный в долгу не останется, а сейчас не место и не время мерятся длиной эго.
― Деми больна, уйти далеко она не могла, и в подземелья им не прорваться незамеченными, значит, они в ближайшей верхней локации. Предполагаю квадраты семь и восемь. Там есть вполне крепкие здания и доступ к воде. Либо их уже нет в живых.
Добренький инструктор, любимец неофитов в своей обычной манере пропускает его подъёбы мимо ушей, однако, при всей его раздражающей правильности, в словах Фора часто бывает разумное зерно. То, что она, возможно, уже не жилец, мозг воспринимать не собирался, пока ему не предъявят мёртвое тело или с несовместимыми с нормальной жизнью увечьями, а то, что Юнис могла вовсе не прятаться, показалось не лишённым смысла.
— Ее мать меня не интересует. Увидите её ― пристрелите нахрен. Прочесать эти долбанные квадраты!
Цементные джунгли Чикаго неприветливы, любой неверный шаг грозит провалом в капкан из бетона и арматуры, заботливо прикрытый одичалой природой, а груда полусгнившей трухи внезапно может оказаться приуснувшим на тропе изгоем. Эрику тот домишко издалека не понравился, как будто обжитой какой-то, хотя рядом на милю нет ни одного гнезда афракционеров. Кажется, что-то такое Юнис об этом писала в отчётах. Ему хватает выдержки не пробежать оставшееся расстояние марш-броском, а продвигаться обдуманно и осторожно, бесконечно озираясь через прицел. Когда Эрик толкает дверь и вламывается внутрь, палец на спусковом крючке едва не дёргается от неожиданности, грозя закончить поиски фатально.
— Чего тебе?
Она стоит, упираясь копчиком в полусгнивший, захламленный стол, на груди руки сложила, будто к ней в душевую без спросу вломились, как рыба холодная, и спокойная, как чёртова скала. Юнис не думала прятаться, не рассчитывала, что её будут искать, посчитав, что изгнание, которое она сама себе со злости устроила, и есть её приговор. При виде звереющего Лидера, она делает шаг назад, но звонкая пощечина настигает её быстрее, чем она успевает среагировать.
— Чего мне? Ах, ты ж тупая сука!
Вся фракция стоит на ушах, а она в отпуск к изгоям решила съездить! Эрик не помнит, когда так беспощадно выходил из себя, словно один её вид, этой вольной, возомнившей себя свободной, птицы, подрезал в мозгу последние тормозные шланги. Он никогда намеренно не причинял ей увечий, хотя иной раз хотелось до одури, но сейчас Лидер сам себе выдаёт полный карт-бланш, иначе просто поубивает весь взвод. Накручивая на кулак волосы, он швыряет её об замшелую деревянную стену, разворачивает к себе лицом, бьет по рёбрам, под дых, разбивает губы и тонкую кожу на острых скулах, не замечая, как штурмовая перчатка на правом, бьющем кулаке становится липкой от её крови. Она прицельно отвечает ему локтем в челюсть, защищаясь на голых инстинктах, за что правый плечевой сустав, сцепленный лидерской железной хваткой, выходит с хрустом из суставной сумки. Юнис в ответ лишь сдавленно скулит и смотрит на него с ужасом, а ему каждый удар отзывается вполне ощутимой болью под рёбрами, словно вместо неё одной он наказывает обоих.
— Что ты делаешь?!
Юнис никак не может понять, отчего он не пристрелил её с порога, как взбесившуюся, отбившуюся от стаи собаку, зачем волочит на середину комнаты колченогий стул и шарит по разграбленным полкам. Полки уже хренову тучу лет, как пусты, Эрик вырывает из оконного проёма монтажную ленту и бросает на пол возле стула. В его воспаленном мозгу зреет нелепая в своей оголтелой наглости идея, он волоком тащит её к стулу, сажает почти безвольное тело и вяжет ей сзади руки острыми, алюминиевыми полосками, не заботясь, как сильно они вгрызаются ей в запястья.
— Жизнь тебе спасаю, тварь убогая!
Очередная пощёчина едва не выворачивает ей шею, светлые, поблекшие от крови пряди липнут к щекам, пока она медленно ворочает головой, силясь не отключиться. Сквозь угасающее сознание Юнис слышит щелчки рации и голос Лидера, далёкий, ускользающий, искажённый звоном в её голове:
— Я нашел её.
Ядрёный запах лазарета и едкая боль по всему организму, осколки памяти блуждают по ноющей голове в порядке хаоса. Юнис кажется, что она сошла с ума и бредит, когда чувствует возле постели чужое присутствие и горячий, ядовитый шёпот над самым ухом, от которого хочется отмахаться как от мерзкого насекомого. Если бы она только могла пошевелить руками.
― Ты теперь героиня, а я тварь и мудак при любом раскладе, но мне похуй, не привыкать. Главное, что ты, моя дорогая, дома. Разве я не милосердный?
Эрик склоняется над её осунувшимся, бледным лицом, в синих следах и багровых кровоподтеках, пережимает ровно на несколько секунд трубочку со спасительным морфием, чтобы она услышала, запомнила, сколько дерьма ему пришлось сожрать, чтобы обелить её безмозглый поступок перед высшим руководством. Он отпускает трубку, целует её в лоб, как покойницу, и уходит, а обезболивающий яд брызжет по венам толчками, вызывая блаженное забытье. Наутро Юнис не вспомнит, был возле ли её постели Эрик собственной персоной или дурное, больное воображение сыграло с ней злую шутку.
Когда она приходит в себя, то видит перед собой отнюдь не Лидера, а вечно участливого Фора — единственного в этой фракции сухарей, кто может забить хер на приказ Эрика не входить к ней в изолированную палату. Они с Юнис пару лет ходили в одном отряде до переформирования, и под его испытующим взглядом ей всегда тошно, но в желудке пусто, а во рту Сахара, Юнис касается языком разбитых, пересохших губ и едва заметно кривится от боли.
— Эрик сказал, что отправил тебя на задание, а ты попала в плен. Задание секретное, потому никто о нем не знал, — Фор повторяет выдуманную второпях, кособокую ложь Лидера, которая отвела дуло от её виска. ― Но это ведь не изгои тебя так, верно?