— Я камыш собрала, сидушко, вот на тебя погляжу, размер клетушечки соображу, ты пока поспи, как собирался, не улетай… — присела поудобнее на балке.
Коснуться нельзя, словом перемолвиться нельзя, лишь посмотреть и можно. Взгрустнулось Олёне, зато потом сразу мысль дельная пришла.
— А может, ты проголодался? Есть хочешь? Я тебе могу тарелку супа принести, а? Или лепешек тех зерновых?
Кулик раскрыл глаза, явно удивляясь, может, это тоже все нельзя было, если он заколдован? Олёна испугаться успела, когда птаха глазастая взяла да и кивнула по-человечески! Сердце заколотилось радостно, Олёна по балкам обратно чуть не летела, набрала чашечку, чтобы ручка была — удобнее, чем тарелку нести, замотала в край передника хлеб. Вернулась, опять пути не приметив, поставила на подоконник, посмотрела, как в птичьем виде Гранн кушает, опять едва не погладила, но вовремя спохватилась.
Чашка опустела, от хлеба осталось воспоминание и пара крошек, кулик спрятал голову под крылышко и замер, видимо, решил поспать. Олёна собрала трапезу, унесла вниз, а потом села так, чтобы кулика в открытое окошечко видно было, и принялась разрезать камыш на полоски. Плести из него представлялось делом не легким и не тяжелым — привычным. Плести Олёна умела, дед научил, так что за клетку она не боялась.
Она за птаху боялась.
Недаром же Гранн всячески момент оттягивал, отстранял, не хотел Олёну ни признавать, ни целовать, все гнал от себя и гнал! Очень хотелось его вернуть поскорее.
Работа спорилась, готова была половина донышка, когда солнце поворотилось на закат. Она чуть не забыла про главное волшебное свойство клетки — особенных сидов вроде Гранна надо было только светом удерживать! Олёна спохватилась, отложила камыш, отложила полотно, припомнила темную фигуру Гранна в первую ночь, когда она из дома сбежала… Да, такого, пожалуй, темнотой не удержишь — одни глаза во мраке горели, яркие, летние, прикроет, да и скроется! Увидеть не успеешь!
Поэтому на ночь она переложила камыш поближе к очагу. Пусть не свет солнца, а свет пламени ночами ту клетку согревает. Чтобы одно чудо безголовое в ней остаться потом, зацепиться смогло!
Укладываться спать без Гранна не хотелось, его даже в домике не было и поблизости, чтобы спокойно Олёна могла глаза прикрыть. Хотя стоило прикрыть глаза не спокойно — сон тут же сморил ее, уставшую.
Следующий день начался рано, едва солнце осветило лицо, Олёна вскочила, как ошпаренная, метнулась к оставленной работе, разложила нарочно в самом солнечном месте и принялась за плетение. До полудня оказалось готово донышко, и Олёна взялась за крышку, чтобы потом соединить два плотных квадрата плетеными прутиками. В полдень, как по часам, зашумели крылья, перед незакрытым окошком вновь объявился кулик.
Олёна уже без спросу сразу с чашкой пришла, порассказала, как вчера за камышом выходила. Про нить путеводную рассказала, на что Гранн кивнул одобрительно, даже крылышками радостно взмахнул, и Олёна поняла — волновался!
Так дни и проходили: вставала Олёна с рассветом, занималась клетушкой, старательно прутики и дверцу выплетая, забывая о еде и сонливости. К полудню прилетал Гранн, с которым она теперь наловчилась трапезничать. Чинно и благородно устраивались обеды, потом сид отсыпался, а Олёна продолжала работу, поглядывая на него искоса, не решаясь нарушать покой, такое чувство было, что и у Гранна какое-то свое испытание есть.
К исходу пятого дня клетушка была готова, а потому шестой начался для Олёны в ожидании и волнительном напряжении. Особенно ее беспокоило, что часам к десяти утра на небо набежали тучки, начал накрапывать дождик, постепенно превращающийся из мелкой ледяной мороси в настоящий осенний ливень, пропитанный морозным дыханием зимы.
Полдень приближался, дождина как назло заливал, а Олёна извелась, изъерзалась по узкой балке, глаза все просмотрела, на горизонт заститый глядючи! Не было видно ничего похожего на силуэт птахи!
Вытянула за подоконник руку, чтобы воду пощупать, а вдруг хоть немного дождь успокаивается? И на эту самую руку, словно из ничего соткавшись, упала птица! Гранн ворохнулся, его рвануло будто за спину, но Олёна перехватила его, сомкнув пальцы вокруг птичьих лап, затянула в дом, усадила, не отпуская, в клетку, Гранн за прутик ближайший клювом схватился! Олёна поняла, что клетку нужно закрыть, придержала кулика через решетку свободной рукой, а потом отпустила лапы и захлопнула дверцу!
Клетушка тут же засияла, завертелась на месте, заставив Олёну зажмуриться и отодвинуться — и вовремя! На балку рядом сел-упал неловко качнувшийся, мокрый до нитки и совершенно измученный Гранн. При виде сида Олёне захотелось то ли заплакать, то ли засмеяться, она не смогла решить и упала на него в объятиях, обхватывая, поглаживая спину в атласном камзоле, зарываясь пальцами в каштановые перья на голове, мокрые и скользкие.
— Я уже говорил, Олё-онушка, что ты — создание чудесное, — голос у него был хриплый и тоже очень усталый. — Если бы не ты, я бы по осени столько летать не выдержал!
И обнял крепче.
Олёна с удовольствием его перехватила поудобнее тоже, наслаждаясь присутствием, живым телом под руками, знакомым и самым лучшим на свете волшебным сидом! Так и просидели они на балке с полчаса где-то, ни один, ни вторая друг друга выпустить не могли, и Олёна подозревала вдобавок, что Гранн исключительно замерз, а теперь пытался согреться.
— А давай мы тебя, сидушко, посушим? — она уткнулась носом между шеей и плечом, мягко по спине провела, по волосам, с которых капли скатывались ровненькие, кругленькие, как заговоренные! — Тебе холодно и отдохнуть надо, но только в сухом! И в теплом! И вообще в гнездышке! А?
Закопошился, щекой на ее плечо сполз, дернулся и вздохнул — и Олёна поняла, что сид Гранн действительно очень-преочень устал, раз засыпает мало не в полете! Пришлось его немного растолкать, вздохи послушать, но встал он уже правда сам и за ней пошел почти без подмоги, только за руку она его держала, больно страшно отпускать было!
Спустились быстро, Олёна наказала сиду срочно переодеться, полюбовалась, как он свой камзол еле-еле стащить пытается, подступилась и сама разоблачила. Штаны ему только, гордому, оставила, а то бы обиделся. Камзол, жилетку, рубашку и сапоги с теплыми чулками ей снять не помешало ничто! Ох и пуговиц там было! Аж в глазах зарябило, особенно на жилеточке. Гранн сначала стоял, потом присел на лавку возле очага и никак не мешал, руки опустил, дышал-то едва-едва!
Все вещи Олёна выжала, на балке низкой развесила, растормошила Гранна, чтобы он дораздевался, подкинула в очаг поленьев, на плечах сида устроила простынку — сойдет за полотенце! Самолично взъерошила все перышки, перебрала, перетормошила до сухости. Как только сид собрался и совсем разоблачился, Олёна вручила ему плошку с едой, сегодня была каша с овощами, закинула ноги Гранна на подушку с ножками — чтобы ближе к огню вытянулись.
При всех условиях Гранн быстро достиг полного отдохновения, свесил голову на грудь, чуть плошку пустую не уронил, да Олёна подхватила. Увела до гнезда, уложила, чувствуя, что будто похудел еще Гранн всего за несколько дней — ребра отлично под простыней прощупывались! Укрыла его одеялом, вытянула мокрую простынку и аж залюбовалась лицом, на котором было написано настоящее, искреннее счастье!
Ужасно хотелось рядом прилечь, но от одной мысли, что Гранн совершенно не одет, лицо жарко горело румянцем. Олёна употребила время на уборку, залезла закрыла окошко, сквозь которое в дом залетали ледяные капли, перевесила мокрую одежду, переставила кастрюльки и плошки, поела сама, а то с утра слишком волновалась… И все одно взгляд сам возвращался и приковывался к спящему сиду. Легкий и тонкий, он накрутил на себя несколько одеял, закопался под шкуры, и было вовсе неясно, где искать Гранна, понятно лишь, что в гнезде.
Стоило Олёне об этом подумать, из глубины постели выкрутилась одна длинная ступня, сверкнула белой пяткой и замерла. Олёна фыркнула, не сдерживаясь — да, теперь яснее ясного, куда копать! Вместе с тем, жаркое смущение прошло, и Олёна прилегла на краешек постели, надеясь, что ничего уставшему сиду не передавила. Как по волшебству, рядом вздохнули, и на плечо ей улеглась граннова голова.
Волшебный кулик немного распутался, приник к олёниным ногам своими совершенно ледяными ступнями, обхватил за плечи все еще прохладными пальцами, выгнувшись навроде заряженного арбалета: прижаться к ней всем телом мешал плотный ком сбитых одеял и шкур. Она думала, что Гранну неудобно, однако он повздыхал только легче и снова засопел. Через время Олёна забылась сама, и проснулись они оба вечером, одновременно — за окошком громыхнул гром, да так сильно, что казалось прямо рядом!
Лазурные глаза Гранна отчетливо горели во тьме комнаты, и Олёна аж вздрогнула, когда поняла, что смотрит он на неё! Чтобы не оттолкнуть своенравного сида, тут же придвинулась, обнимая, прячась от напугавшего впечатления у Гранна на груди. Сид хмыкнул довольно, погладил по голове — и тяжесть от косы опять пропала.
— Ты молодец, Олё-онушка, большая молодец! Успела мне клетушку справить, пока самые дожди не начались, а то сколько бы я еще птицей продержался, не знаю. Пропитания сейчас на болоте уже мало, далеко не улетишь, ночами холодно и хищники.
— Ты же птица летучая! Ты улететь можешь! — Олёна страсть как встревожилась за своего кулика. — Ты же улетал, скажи, улетал? Тебя никто не подранил? А то вдруг я проглядела?!
Лазурные глаза светились совсем рядом и не пугали больше даже самую капельку.
— Птица-то, конечно, Олё-онушка, разумеется, птица! Да только летать — не ходить, это как плавать постоянно, без опоры, самому себе опору и создавая. Целыми днями тяжело даже сидам, — погладил голову опять, без всякой иной цели, только погладить чтобы. — А кулика еще разглядеть и догнать надо, будь уверена, я никому просто так не дался!
— Ох, птаха ты моя глазастая! — Олёна опять спрятала лицо у него на груди. — А почему от руки шарахался? Тоже условие какое? Магия?
Узкая грудь сида приподнялась в тяжелом вздохе.
— Да, Олё-онушка, магия. Когда любовь между людьми и сидами происходит, теми сидами, которые неблагие, то человеку сначала найти своего избранника надо, в измененном виде, узнать. Ты вот меня сразу же нашла в первый день, — хмыкнул, — а вот кабы руками схватила и клетка была еще не готова, тут меня бы в иное место куда перетащило. Пришлось бы тебе меня заново искать, чтобы расколдовать и в клетку усадить.
Олёна дернулась к сиду поближе, коса, чем-то прижатая, заставила зашипеть, Гранн тут же руками потянулся, выпутал из узла одеял, погладил — и опять все прошло. Олёна возмечтала, чтобы ее прикосновения хоть капельку на него подобным действием обладали!
— Ты за один раз управилась, молодец настоящая, еще и подкармливать меня умудрялась, хорошая моя, чудесная моя, Олё-онушка, — посмотрел ужасно радостно и грустно.
Страх опять плеснул, поднял голову, Олёна придержала голову в перьях, погладила по щекам, предвкушая ответ, зная его еще до вопроса.
— Теперь опять надо, да? Опять на испытание идти?
Гранн вздохнул еще потяжелее, как будто прощался, а потом без предупреждения взял и поцеловал! Олёна думала его одернуть: куда целоваться, он даже не одет! А если его в этаком виде и выкинет магия? Все благие намерения, правда, так намерениями и остались — слишком головокружительно было от счастья, от надежды, от желания продлить касание…
Снова налетел ветер, промелькнула темнота — и одеяло опять опустилось вниз пустым пузырем. Олёна поднялась, поправила косицу, прошла по домишке, бесцельно, не ожидая сюрпризов новых от вечера. Едва ступила ее нога в другую комнату, тут же темнее стало, хотя света и так не было. Проем позади пропал, Олёна не могла бы сказать, как это почувствовала, но сказать могла точно.
Мгновение прошло тягуче, Олёна все пыталась вздохнуть и никак у нее не выходило, а потом время как будто обратно поскакало веселой стрелкой, воздух поместился в груди, чернота засияла чуть жемчужно, а из стены слева вышел Гранн, он не смотрел вокруг, только перед собой, улыбался, и брови его при этом приподнимались ровно!
Олёна шарахнулась назад — это был точно не сид! За странным ровным Гранном вышел другой, на лицо ровно такой же, с горделивой осанкой, вышагивающий, будто он военачальник или хоть офицер какой завалящий, и это опять был не он. Третий смотрелся как сказочный принц, четвертый — как еще более сказочный король, пятый трубил в раковину и обещал жизнь возле морского берега, шестой щеголял длинными волосами и чем-то вроде тростниковой юбки, седьмой заворачивался в плащ восточного покроя и поправлял на голове тюрбан…
Вереница проходила мимо, каждый, поравнявшись с Олёной, заглядывал ей в глаза — и она понимала, куда может попасть с каждым новым женихом! От них не было сомнений, не чувствовалось лжи, можно было поверить и уйти в тот мир, который рисовался в мечтах — выбирай любой, под любые мечты! Отвергнутые женихи доходили до стены комнаты справа и исчезали, растворялись, а Олёна постепенно забывала, где она находится и кого тут в действительности ждет. Лица у всех были одинаковыми!
Чем больше их проходило, тем больше Олёна путалась, не понимала уже, как их остановить, из одного этого желания хотелось кого-то выбрать, чтобы все остальные просто исчезли! Мысль, сама по себе обычная, вдруг колыхнула душу, идущий очередной сид остановился, намекая, но Олёна замахала на него руками и для верности себе рот потом зажала, чтобы ни в коем разе не ляпнуть похожего вслух!
Нельзя, чтобы остальные пропадали! Ей же нужен последний!
В голове прояснилось, Олёна перестала обращать на заманчивые предложения внимание, стала смотреть только — появится кто из темноты еще или нет. Поражалась мимолетно, запоминала, во что еще можно кулика королевского приодеть, чтобы он смотрелся как настоящий принц! Гордилась мимоходом, какой он у нее красивый, какие глаза у него особенные, а сам — неповторимый. Еще ни один из прошедших женихов не приблизил ее к тому чувству, которое просыпалось в груди, когда рядом был Гранн.
Женихи шли и шли, наконец, показался самый последний. Олёна чуть на месте не запрыгала — он был не таким совершенным, как остальные, но был похож на ее Гранна… Поравнялся, а Олёну окатило холодом: и этот Гранн лишь смотрелся настоящим!
Не могла же магия обмануть? Олёна заволновалась, сжала руки в кулаки, метнулась вдоль стены туда-сюда, боясь упустить последнего, приближающегося к исчезновению, и не в силах согласиться с тем, что эта ледышка — ее летний сид! У него даже глаза хоть голубые, а теплые! Ласковые! И любимые!
Последний исчез в черноте правой стены, Олёна прикрыла лицо дрожащими руками: следовало разобраться. Она не могла пропустить своего! Если бы пропустила, уже была бы не тут! Уже забыла бы его, застыв посреди болота! По коже пробежали мурашки: забыть навеки свое второе крыло! Ужасная доля! А каково будет самому сиду, когда он поймет, что Олёна его не выискала?!
Слезы сами хлынули из глаз, Олёна всхлипнула, отняла руки от лица и вдруг размытым силуэтом увидела еще одного! Точно последнего! Этот Гранн шел небыстро, он устал, он очень устал и едва переставлял ноги. Голова сида была опущена, встопорщенные после энергичной сушки полотенцем перья торчали в разные стороны. В довершение образа Гранн был замотан в тонкое одеяло, кутался зябко, сверкал белыми пятками — наверняка опять замерзли!
Засмеялась Олёна и тут же опять заплакала, подбежала сама, он едва голову поднимать на странный звук начал! И глаза! Лазурные! Именно те! Именно его! Именно любимые глаза!
Остановилась почти перед ним, не решаясь схватить, обнять, отобрать у магии, которая вздумала запутывать! Лазурные летние глаза раскрылись широко, улыбка преобразила знакомое лицо, бровь вспорхнула выше другой, Гранн сам шагнул ближе, обнял, поцеловал в щеку, в другую, прошептал:
— Выбираешь старого и страшного сида, Олё-онушка?
— Да! Да! Да! Тебя! Ты! Только ты мой Гранн! Остальных не надо!
— Олё-онушка, — потеплел еще яснее и поцеловал ее в нос.
========== Будь со мною, от тоски храня ==========
Подмерзшего сида снова пришлось отогревать и в одеяла заворачивать, в гнездышке поудобнее устраивая. К тому же Олёна и не заметила за неблагими смотринами, как полночи прошло, видно, время по-особому двигалось, а может, не время, двойники гранновы правда многими тысячами проходили? Олёну эти вопросы волновали только умозрительно, а по-настоящему заботою ее выступал сам сид Гранн — усталый и еле живой, опять миром своим и магией на прочность испытанный, опять будто саму Олёну потерять примерившийся!