— Ну и бог с ним. Не расстраивайся, солнышко. — Ольга ласково ткнулась носом в Алисину щёчку, чмокнула в бровь. — В шорт-лист-то он попал. Быть в десятке лучших — тоже неплохо.
Алиса не разделяла спокойствия Ольги. Она болела душой за книгу даже больше автора — и расстроилась тоже намного больше. Весь день Ольга пыталась как-то подбодрить её, успокоить, но без особого успеха.
Она дописала первую главу второго тома. А вместе с ней родилось и решение.
— Алиса, я обещаю, что буду думать и искать другие способы, — сказала она. — Я займусь этим. Что-нибудь придумаем, не расстраивайся. Ты права, Убийца Смысла — пройденный этап. Надо двигаться дальше. После того, как ты вложила в это столько своих сил и времени, я просто не имею права сдаваться и опускать руки. Не имею права тебя подводить.
Они сидели, уютно угнездившись на диване. Свернувшаяся в её объятиях Алиса, положив голову ей на плечо, проговорила:
— А я, наверно, больше не буду писать... Мои рассказы — заурядные. В них нет чего-то особенного, мощного, цепляющего. Наверное, всё-таки правду говорят: критик — это писатель-неудачник. — Алиса издала грустноватый смешок, уткнулась в плечо Ольги, прижалась щекой.
Ольга долго молчала, прижимая её к себе и касаясь губами её волос. Слова очень трудно рождались — огромные, как глыбы. Воистину, легче было роман написать, чем подобрать одно из них.
— Ты сказала, что «Проклятый Лорд» для нас — больше, чем книга. Наверно, ты права. А ещё ты для меня — больше, чем бета. Ты — центр моего мира, моё Солнце, моя радость. На тебя опирается всё лучшее, что есть во мне. Без тебя ни одного слова из этой книги не появилось бы. Да и сама я без тебя не жила бы, а существовала. В каждой строке этой книги — твоё присутствие, твоя любовь, твоё тепло. При всей своей мрачности, эта книга наполнена твоим светом. Она появилась благодаря тебе. Гениальность — не в том, что ты пишешь. Твой гениальный дар — в том, что ты делаешь со мной. В том, на что я становлюсь способна рядом с тобой. И по большому счёту, это ты — настоящий создатель всего этого, а не я. Это твоя книга, Алиса. И те, которые ещё предстоит написать, тоже будут твоими. За ними стоишь ты. Если ты думаешь, что этого мало, то ты ошибаешься. Это очень много. Не просто много — это вообще всё.
Алиса подняла к Ольге лицо. Губы подрагивали в улыбке, а по щекам из ласково сияющих глаз катились слёзы. Свет этих глаз проникал в грудь и тепло щекотал сердце.
— Оль... — Неукротимый всхлип заставил её замолчать, она махнула рукой и просто обняла, прильнув и уткнувшись.
*
Подписчики Убийцы Смысла были удивлены изменением авторского ника: теперь он именовался У. Смысловым. Шутники и острословы гадали:
«А что значит У.? Ульян? Устин?»
Предлагались варианты: Уильям наш (но не Шекспир), Улукбек, Умар, Усама и Ури. А ещё Улег, Унтон, Увгений, Угорь, Улександр, Уркадий, Улексей и Ундрей.
Некто Kon-V-Palto написал:
«Ueban)) Proshu proshcheniya za translit, ya ne v Rossii))»
Новая информация в профиле У. Смыслова гласила:
«Бессмысленный и беспощадный. Кофеман, мясоед. Матерюсь, курить бросил. Тролль и алисоцентрик.
Если в моих текстах вы вдруг увидите разумное, доброе, светлое и вечное, все претензии — к моей жене и бете А. Зазеркальцевой».
Часть 2. Прошлое окликает
1
Алиса подставляла бледное после зимы лицо майскому солнцу, жмурясь с улыбкой. Яблоневый лепесток, сорвавшись с ветки, упал ей на нос, и она смахнула его. По-летнему тёплая погода позволяла раздеться, и она сидела в складном шезлонге в светло-бежевых шортах и топе на тонких бретельках.
Ольга возилась у гриля под навесом, следя за шашлыком; тут же поджаривались шляпки свежих шампиньонов, нафаршированные луком и сыром. В ведёрке с ледяной водой из скважины охлаждалась бутылка красного вина. Температура у этой водицы была ниже, чем в камере холодильника.
Ольга сняла дачу на все летние месяцы, и они с Алисой перебрались сюда из квартиры, забрав кое-что из спортинвентаря — не самое громоздкое. Одноэтажный домик, облицованный виниловым сайдингом под деревянный брус, вмещал две комнаты и крошечную кухоньку с газовой плитой и кирпичной дровяной печью; снаружи, в укромном углу между стеной дома и забором, располагалась летняя душевая кабинка самой простой конструкции — каркас, обтянутый влагонепроницаемой тканью. Была на участке и банька — на вид старенькая, но добротная. Около дома росли фиолетовые ирисы, два пышных куста сирени и чахленький кустик азалии, а из плодово-ягодных посадок — одна яблоня, пара кустов чёрной смородины, запущенный маленький малинник у забора и три вишнёвых деревца. Дача предназначалась преимущественно для отдыха, а не для урожая, оттого и выглядели шесть соток пустовато. Пространство под грядки изрядно заросло травой, а посередине на небольшой деревянной площадке стояла прямоугольная беседка с дровяным грилем и обеденным столиком. Мята и мелисса росли повсюду, как сорняки, обещая летом превратиться в целые душистые заросли. Ольга поинтересовалась у хозяйки-пенсионерки, планирует ли та приходить за урожаем, но та махнула рукой:
— Да какой там урожай, кусты старые, ничего уж на них не вырастает почти. Вишня-то — та от соседей приползла, она ж под землёй отростки пускает. Если где какая ягодка вырастет — себе забирайте.
Ольга полюбопытствовала также насчёт грядок, и хозяйка ответила, что они вольны выращивать для себя всё, что им угодно. От травы только почистить участок надо — и можно сажать. На том и сговорились. Оплату, надо сказать, старушка запросила вполне приемлемую. Сын её уехал за границу по работе, внуков на дачу палками не загонишь, а у неё самой — уж ни здоровья, ни сил.
Проводного интернета в дачном посёлке не было, но мобильный довольно уверенно ловился, и Алиса не собиралась отказываться от работы летом. Она вообще работала без отпусков, с одним-двумя выходными в неделю. Зато Ольга наконец-то взяла двухнедельный отпуск — первый за последние четыре года. Правда, ей иногда звонили подчинённые по рабочим вопросам; обычно удавалось всё выяснить по телефону, но пару раз пришлось съездить лично и утрясти возникшие проблемы. Это раздражало и не давало до конца расслабиться, погрузиться в атмосферу отдыха. Этакий «недо-отпуск» получался: вроде и дома находишься, но работа маячит на горизонте, то и дело отвлекая от творчества или возни на участке. На то, чтобы переключиться обратно в отпускной режим, выбросить всё неуместное из головы и выдернуть занозу беспокойства, тоже требовалось время. Вчера, после очередного такого звонка, Ольга сердито сказала:
— Ребят, ну вы там что, дети малые? Может, вам ещё сисю дать и колыбельную спеть? Я в отпуске или где? В общем, звоните, только если что-то чрезвычайное и без меня реально не обойтись.
С другой стороны, если эти «младенцы» накосячат, разгребать потом... Ай, да чёрт с ними. Отпуск у неё или что?! Непосредственное начальство, к счастью, Ольгу не беспокоило. Ну да, потому что оно уже и само могло в кубики поиграть. Только мультики ему включить — и всё. А лучше — планшет с интернетом сунуть. Но вот с туалетом — проблема. Стоило Ольге уединиться на работе в «кабинке для медитаций», как сразу — звонок сверху. После четвёртого или пятого такого совпадения она на него поставила прикольную мелодию — сначала мультяшная песенка про улыбку, а потом требовательный детский вопль: «Ма-а-ма-а-а!!!»
Зато голос у неё, когда она брала трубку, всегда был весёлый и улыбчивый. Потому что трудно сохранять серьёзность, когда после такого звонка в динамике бубнил мужской баритон.
Цветущая яблоня засыпала землю снегом лепестков: выложенная плиткой дорожка от домика до беседки с грилем была усеяна белыми кружочками — как конфетти. Ольга сняла шампуры с мясом с огня и переложила на блюдо, чтобы шашлык немного остыл. Шампиньоны поджарились, сыр в них расплавился и стал тягучим. Прислонившись плечом к столбу, Ольга любовалась загорающей Алисой. Та, почувствовав её взгляд на себе, открыла глаза и улыбнулась.
— Уже готово?
— Ага. Только горячее ещё.
Бровь Алисы приподнялась, изогнувшись кошачьей спинкой.
— Я хочу кое-что погорячее...
— И что же? — Ноги Ольги мягко прошли по дорожке, пальцы тыльной стороной суставов коснулись Алисиной тёплой щеки.
Рука Алисы вцепилась, потянула, заставляя Ольгу присесть. Губы шевельнулись, обдавая дыханием:
— Тебя...
Розовые от солнца щёчки с нежным пушком, милый подбородок. Рот Ольги в миллиметре от касания повторял изгибы.
— А тебе голову часом не напекло? — спросила она.
В её глазах смеялись ехидные, подначивающие чёртики-тролли. Зрачки Алисы вспыхнули очаровательно-гневным пламенем.
— Что?! Хамить изволите?!
Возмущение не успело взорваться — утонуло в поцелуе. Сначала кулачок Алисы пару раз протестующе стукнул Ольгу по плечу, потом разжался, рука обхватила полукольцом объятия — разгорячённая, чуть влажная кожа локтевого сгиба.
Звонок ворвался в их уединённое слияние бодрым, нагловато-назойливым звуком. У Ольги вырвался рык.
— Если это опять «детки», я им... — начала она.
Но звонили не с работы. Это был Лёха.
Ольга встретила его на улице дачного посёлка случайно: тот выгружал из багажника машины рассаду помидоров и передавал поддоны с горшочками в руки пожилой даме с грушеобразной фигурой, в голубых брюках от спортивного костюма и в яркой синтетической косынке, переливавшейся всеми цветами радуги. Несмотря на солидный возраст и внушительную комплекцию, передвигалась она довольно бодро.
— Осторожно, не сломай! — строго приговаривала дама. И, сменив тон с властно-сурового на ласково-сюсюкающий, обратилась к рассаде: — Кто у меня тут такие халёсие помидороньки? Кто у меня тут такие умницы-красавицы? Повяли, бедненькие... Ну, потерпите, скоро уж сядете на своё место, в тепличку...
У дамы поддон с «помидороньками» приняла по эстафете жена Лёхи — невысокая полненькая блондинка со смешливыми ямочками на круглых щеках.
— Мам, ну как будто они тебя понимают!
Грушевидная дама поучительно ответила:
— Растения всё чувствуют! Всё понимают! И растут лучше, когда к ним с лаской...
Ольга и не знала, что дача Лёхиной тёщи располагалась по соседству — через три дома. Бывать ей доводилось только на даче его матери — в другом садоводческом товариществе, километрах в пятнадцати отсюда. Тогда ещё был жив Саня, и они всей четвёркой «мушкетёров» сиживали за шашлыком, винцом и кое-чем покрепче в такие же вот погожие деньки — теперь уже целую вечность тому назад...
А Лёха тем временем заметил и узнал Ольгу. Его круглое, бронзово-красноватое лицо (и когда он в мае загореть-то так успел?) тут же осветилось радостной улыбкой.
— О, привет, Оль! Какими судьбами тут?
Они обменялись крепким рукопожатием. Лёха даже приобнял Ольгу, глядя на неё своими небольшими серыми глазами с искренней дружеской приязнью.
— Привет... Да вот, дачу тут, неподалёку, на лето сняла, — сказала Ольга.
— Значит, соседями будем! — обрадовался Лёха.
В выгрузке рассады возникла пауза. Спохватившись, Лёха представил тёще Ольгу:
— Это Оля, моя однокурсница, учились вместе когда-то.
Ольга не была близко знакома с его семьёй; несколько раз мельком видела лишь супругу и маму, пару раз — детей. Лёхину тёщу, Лидию Сергеевну, ей довелось лицезреть впервые. Дабы не стоять в праздности, Ольга принялась помогать вынимать из машины рассаду, действительно слегка поникшую в нагретом багажнике.
— Сама-то как? Дела, здоровье? — при родственниках чуть понизив голос, поинтересовался Лёха.
Ольга так же сдержанно и кратко ответила:
— Всё пучком, братуха. Всё пучком.
— Ну и слава Богу, — с сердечным теплом в голосе отозвался друг.
Он слегка полысел, отрастил небольшое круглое брюшко, вид у него был вполне цветущий и лоснящийся, откормленный. В проёме открытых ворот видна была часть участка; двое мальчишек устроили щенячью возню — кто кого поборет, у кого больше силушки богатырской. Всё бы замечательно, вот только их ноги беспечно топтались в опасной близости от бабушкиного лука. Не по возрасту зоркий глаз Лидии Сергеевны издали заметил угрозу.
— Сеня! Женя! А ну-ка, не топчите мне там грядки! — зычно и грозно прогремел её поставленный, командирский голос.
Вся рассада была выгружена, Лидия Сергеевна устремилась на участок — призывать к порядку расшалившихся внуков.
— Вместо того чтоб грядки мне топтать, взяли б лучше лейки да полили их! Сеня! Ты не видишь, куда ступаешь? Там же капуста!
Ольга усмехнулась:
— Помнится мне, у твоей мамы тоже дача... Между двумя разрываешься?
— Ой, и не спрашивай, — махнул рукой Лёха. — Пашу, как раб на галерах. На тёщину «фазенду» помидоры отвези, матери — огурцы с кабачками, помидоры-то она уже посадила... Грядки вскопай, забор отремонтируй, крыльцо покрась — хоть клонируйся, чтоб и туда, и туда успеть. И-эх!
Стало ясно, откуда загар: он уже вовсю трудился на свежем воздухе, да ещё и на два фронта. Лёхе явно хотелось пообщаться, но дела звали, а точнее, тёща — сажать помидоры. На минуточку выглянула его пухленькая и милая, улыбчивая супруга Ира — поздороваться как следует. Она гостеприимно пригласила Ольгу в дом, но та с улыбкой отказалась.
— Короче, Оль, созвонимся, — сказал Лёха. — Надо встретиться, посидеть, за жизнь потрындеть... — И добавил чуть тише и грустнее: — Сашку помянуть.
— Обязательно, — кивнула Ольга, ощутив в груди отзвук невесёлого эха, раскинувшего холод тоскливых мурашек по лопаткам.
Невидимый палец поглаживал спусковой крючок. Ещё не нажимал, нет, просто издевательски играл с оружием. Сгибался-разгибался: нажму — не нажму? Жуткий клоун с раскрашенным лицом Джека Николсона, с его «фирменным» чокнутым выражением. Если нажму, тебе вынесет мозги, хи-хи-хи.
Стало зябко посреди майского тёплого дня.
Она писала всё это в «Исповеди», рассказывала Алисе про Саню. Но тогда было иначе. Тогда Алисина тёплая сила поддерживала её, и она смогла облечь эту боль в слова, не сорвавшись в пучину тьмы. Алиса держала её голову над тёмной водой, и она не захлебнулась. Но Лёха и Димыч — живые свидетели. Они тоже видели это. Но ведь они как-то справились? Пережили? У неё одной башню сорвало. Впрочем, башня шаталась и до того, но этот грёбаный байк, унёсший жизнь Сани, нажал на курок.
Этот жуткий хруст.
— В общем, как эта канитель помидорная кончится, я звякну, лан? — улыбнулся Лёха — этакий человек-смайлик, круглолицый, щекастый, ходячий позитив.
В его глазах не было издёвки, он не тыкал в неё палочкой — просто был на это неспособен. Лёха и издёвка? Я вас умоляю. Он прост как пять копеек, от него подвоха ждать — всё равно что требовать от пятилетнего ребёнка защиты диссертации.
Ольга всё это время улыбалась, хотя в какой-то момент её улыбка стала смахивать на гримасу боли. Как у того седого дяденьки по имени Гарольд, который стал интернет-мемом. Но она не смогла заорать Лёхе: «Нет! Не трогай меня!» Вместо этого её губы проронили тихо, глуховато:
— Давай. Жду звонка.
Вспомнив, Лёха поделился радостью:
— А у меня Ирка третьего ждёт. Пока непонятно, кто — мальчик или девочка... Но я так думаю: двое пацанов уже есть, девчонку бы надо!
— Это уж как Бог пошлёт, — улыбнулась Ольга. — Поздравляю, брат.
— Оно понятно, что Бог... Но всё равно дочку хочу, — сказал Лёха. — Ну... Увидимся!
В тот день Ольга была неестественно весёлой — сыпала шутками, смеялась, окатила Алису брызгами: тогда была первая пробная подача воды (кроме колодцев и скважин на некоторых участках, всё садовое товарищество снабжалось водой для полива из реки). Ольга прилаживала насадку-распылитель на шланг и, дурачась, направила струю на Алису. Та как будто не обиделась на её выходку, но в её зрачках блеснули тревожные искорки. Наверно, беспокоилась: уж не приступ ли? Нет, спала Ольга по шесть — шесть с половиной часов, это был признак нормы. Только к вечеру она угомонилась. Сидя на крыльце, она подставляла лицо насыщенно-оранжевым закатным лучам, а в душе надрывно звенела тоскливая струнка. Высоко, тонко, пронзительно. Вся дневная энергия как в землю ушла, тело наполняла лень, тяжесть и апатия. Но внешне это выглядело, как лёгкая задумчивость. Алиса села рядом, прильнула к плечу, и стало как будто чуть легче. Небо высокое, светлое — не дозовёшься, не пробьёшь его безмятежность, светло-ангельскую, возвышенно-умиротворённую, неземную. Уже не услышит. Саня, дружище, как же больно. Если б ты знал, если б ты знал...