*
Когда Ольга предложила летом пожить на даче, первой невольной реакцией Алисы было: «Ой, ты что! В копеечку, наверно, влетит...» Но Ольга сказала, что нашла недорогой вариант, который они вполне могли потянуть по деньгам.
И это со стороны Алисы была не просто прижимистость или скупость. Авантюры, неосторожные денежные траты, беспечность — нехарактерные для Ольги черты в нормальном состоянии, но вот в ненормальном... После той «кабачковой» депрессии у Ольги пока больше не было эпизодов — Алиса немного расслабилась и чуть выдохнула, но пуганая ворона, как известно, куста боится.
Алиса с содроганием вспоминала то ощущение тоскливой беспомощности. Истекала последняя неделя до конца подачи работ, но Алисе было уж и на конкурс плевать... Лишь бы Ольга вообще выкарабкалась. Лишь бы её глаза ожили, стали прежними. Лишь бы из них ушла та жутковатая пустота. Четыре дня на зелёном чае, без крошки пищи, без душа, не меняя одежды и белья. Изредка, почти ползком — в туалет. Алиса связалась по Скайпу с Софией Наумовной; руки тряслись, она еле попадала по нужным клавишам. Врач велела поднести веб-камеру к лежащей Ольге. Посмотрела. И сказала:
— Придёт в норму через пару дней. Следите за ней.
Она не отмахнулась, просто с точностью до дня предсказала выход Ольги из этого состояния.
Но это были адские два дня. Тёмные, тоскливые, затянутые серой пеленой. Ольга была где-то на дне пропасти, и Алиса находилась там же. Заваривая чай, она была там. Работая за компьютером, лежала на дне рядом с Ольгой.
Груз тьмы придавил Ольгу, как огромная глыба. Алиса, слишком маленькая и слабая, чтоб её поднять, всё-таки скреблась, пытаясь хоть подкоп под эту глыбу сделать. Прорыла, просунулась под неё частично. Хоть одним плечом, одной рукой облегчить. Чтобы сдавленная грудь Ольги могла подниматься хотя бы на сантиметр выше. Уже чуть больше воздуха.
Всё это, конечно, образно и фигурально. Но глыба чувствовалась, даже когда Алиса тащила пакет с продуктами. Смысл? Ольга ведь всё равно не ела, ей самой тоже кусок в горло не лез.
Просто нужно было что-то делать. Что-то привычное. Чтоб Ольга слышала шум воды, свист чайника. Чуяла запах овсяного печенья с корицей — пышного, воздушного и мягкого внутри. Алиса тогда два килограмма испекла — на нервной почве. Выпустила пар, называется. А потом не знала, куда такую гору девать. Доедали они его, наверно, недели три — после того, как Ольга пришла в себя. Увидев результат Алисиной кулинарной «психологической разгрузки», она молча вытаращила глаза. А Алиса, смущённо посмеиваясь, потёрла затылок:
«Чёт психанула я, ага. Сама в шоке».
Ольга вернулась, вышла на работу, но писать смогла не сразу.
Да и бог с ней, с книгой. Главное — вернулась.
Хотя на самом деле, конечно, Алиса не могла махнуть рукой на «Проклятого Лорда». Просто он на время ушёл в тень, а потом потихоньку вернулся.
Без него — никак. Он стал их с Ольгой частью. Жизни, души?
Чувство собственной беспомощности — отвратительно. Слабость, пушисто-котёночья, дрожащая. Вот что запомнилось Алисе.
Глупо было говорить оптимистичные жизнеутверждающие вещи, гладить по голове и обнимать. Просто бесполезно. Губа Ольги вяло приподнималась, как у волка, оскал блестел, а глаза — пустые.
Оставалось только молча быть рядом. Чайником, стуком клавиш, шуршанием системного блока. Запахом чая с жасмином. Вовремя закрытым в грозу балконом.
Алиса знала, что делать с собственным телом, как работать с мышцами. Знала каждый свой сантиметр и сустав. Годы работы над собой, годы тренировок и упражнений. Но тут... Если б она могла, она бы выдернула Ольгу из этого кокона. Если б знала, как.
Но Ольга там, в коконе, хотя бы слышала чайник, тихое пощёлкивание компьютерной мыши, шум воды из крана. Каждый звук говорил ей: «Алиса здесь. Ты — дома, в безопасности». Алиса мысленно протягивала ей туда ниточку, один конец которой крепился к её собственному сердцу.
И рука Ольги ухватилась за нить.
...Алиса сама всё ещё раз разузнала об этой даче, проверила. Оказалось — правда недорого, никаких подвохов. «Верь в меня, верь, что я в своём уме». Верь, но проверяй. Внутренним локатором души Алиса насторожённо ловила малейшие нюансы настроения Ольги, вздрагивая от каждого условного «шороха». Она знала не только «трещинки». По линии сложенных губ она читала, чувствовала: норма или нет. По частоте моргания могла отличить оттенки внутреннего состояния Ольги. По проницательности она почти сравнялась с Софией Наумовной, лишь не могла точно предсказать длительность того или иного эпизода. Но Ольга сейчас спала по шесть часов, а значит, всё было пока в норме. Начиная с трёх — уже тревожный звоночек. А пока...
Пока Алиса ступила на немного заросший сорняками участок, залитый солнечным светом. Яблоня набирала цвет, сирень уже цвела, и Ольга с улыбкой склонила одну из душистых веток поближе к лицу Алисы.
Туалет стоял во дворе, имелась скважина. В стиральную машинку с ручным управлением приходилось заливать воду ведром. Чердак оказался тоже обставлен под жилую комнату: старая металлическая кровать явно советской эпохи, деревянный стол с клеёнчатой скатертью и скрипучим, немного шатким стулом, сплетённый из пёстрых тряпичных обрезков круглый коврик. Печная труба — прямоугольной колонной, два оконца. Ящики с хламом, старая раскладушка, подвешенные к скатам крыши пыльные веники хрупкой травы, уже давно потерявшей свой аромат. Мелисса? Алиса растёрла сухой листочек между пальцами... Ничем особенным не пахло, только пылью. Ольга между тем присела на стул... Что-то предательски заскрипело, крякнуло, ножки подкосились, и его хрупкий, старческий остов начал складываться — как-то сплющиваться, что ли. Ольга еле успела соскочить.
— Уоу! — вскрикнула она, балансируя в забавной позе на полусогнутых ногах. И добавила иронично: — Пятьсот мильёнов просмотров на Ютубе, смотреть всем! «Убийца Смысла. История одного падения».
Алиса не удержалась от смеха. А Ольга, присев на корточки около четвероногого калеки, вздохнула сочувственно:
— Он слишком стар для этого дерьма, да.
Поиски инструментов в ящиках с барахлом заняли минут пятнадцать и увенчались успехом. Приставив гвоздь к нужному месту и занося над ним молоток, Ольга сказала:
— Лисён, заткни уши на всякий случай. Русский язык всё-таки велик и могуч... особенно когда саданёшь по пальцу.
Вогнав несколько гвоздей, она кое-как укрепила хлипкую конструкцию. Присела, проверяя.
— Внимание, смертельный номер! Производится приземление попы-испытателя... Барабанная дробь! Не повторять, опасно!
Стул выдержал.
— Ну вот, а то как-то неудобно перед хозяйкой. Может, это был её любимый стул? А тут приехала одна... гм, тяжёлая задница, и стульчику пришёл капец. И заметь, Убийца Смысла на уроках труда вовсе не табуретки делал, а варил борщ и пытался сшить какую-то фигню из старой занавески.
— Ну и как, получилось? — поинтересовалась Алиса, вытирая выступившие от смеха слёзы.
— Получилось сшить чехол для задницы ну очень нестандартной формы, а юбку — нет, — усмехнулась Ольга. — Тем более, что юбок ваш покорный слуга потом вообще не носил. И борщ тоже был сомнительной съедобности. Бедные пацаны нашего класса! Им ведь потом всё это жрать пришлось. Ну, обычай такой дурацкий — мальчиков приглашают к девочкам на урок... Вот где была жесть! Им надо памятник поставить за героизм. Некоторым — посмертно, — добавила она со смехом.
Из города они привезли с собой кое-что из спортивного инвентаря для занятий, а из кухонной техники — только мультиварку и кофемолку. Кофемашину на тесной кухоньке просто негде было ставить, и они решили обойтись туркой. Изредка Ольга пила молотый в растворимом, весьма недешёвый, но всё же предпочитала зерновой кофе. Молотый в растворимом — это на безрыбье, если уж никакого нет.
Еду готовили немудрёную. Завтрак — яйца, поджаренный хлеб, кофе-чай; на обед какое-нибудь несложное блюдо — плов в мультиварке, курица, мясо в духовке, котлеты из курицы и индейки (запасом последних они забили почти всю морозилку небольшого дачного холодильника). Картошка старого урожая продавалась уже дряблая, так что гарниром служили гречка или рис. Ужин — то, что осталось от обеда. Иногда — творог. Чем проще, тем лучше. Это в городской квартире можно возиться с разносолами, перемывая при этом гору посуды, а тут при отсутствии водопровода это было не так удобно. Имелись, впрочем, два водонагревателя: один, поменьше — для мытья посуды и рук, второй, побольше — для летнего душа. Без «наворотов», самые простые.
В первую ночь Алисе не очень хорошо спалось на новом месте. Комары ещё не особо донимали, но какая-то космическая, звёздная бессонница наполняла и небо, и её саму. Ольга посапывала на раскладном диване в одних чёрных трусиках, с обнажённым туловищем: было по-летнему тепло и душно. Они взяли с собой из дома свои подушки, одеяло, постельное бельё. Алиса захватила даже ароматные саше, к которым питала особое пристрастие и которыми всегда перекладывала чистые вещи в шкафу. Это она переняла от бабушки, которая использовала для этого душистое мыло — ещё советское, восьмидесятых годов. Оно невероятно долго сохраняло запах, а саше выветривались гораздо быстрее, и Алиса капала внутрь эфирные масла — жасмина, лаванды, иланг-иланга, апельсина, грейпфрута, герани. Запахи помогали почувствовать себя дома. Что-то звериное в этом было. Как у кошки. Она долго привыкала после переезда к Ольге. Да, она привязывалась к месту. Территория.
От наволочки пахло лавандой и жасмином, это успокаивало, но сон не шёл. Непривычная тишина: не слышно машин. Алиса осторожно встала; трость с подлокотником стояла у дивана, но она обошлась так. Держась за стену, подобралась к окну. Темнота — тоже непривычная. В открытую форточку, касаясь лба Алисы, струился весенний сладкий воздух. Ах, сирень... Вдыхать этот щемяще-нежный аромат можно было бесконечно.
Диван тоже непривычен, жестковат. И запах... Нет, не неприятный, просто чужой. Неизвестно, кто на нём сидел или спал. Как будто чистый на вид. Но обязательно застилать своей простынёй, мало ли.
Стол у окна в темноте: сирень в вазе от Ольги. Небольшой букет: Алиса попросила много не срезать, жалея цветы, чья судьба — увянуть. Пусть уж благоухают на ветках, живые.
Усталость всё-таки взяла своё, и она легла. И уснула неожиданно скоро.
Утром Алиса разминалась на открытом воздухе, расстелив коврик для упражнений на траве. Она занималась с эластичной лентой и с гантелями, яблоневые бутоны чуть колыхались в розовым отблеске рассвета.
Ольга с секундомером на наручных часах варила яйца всмятку — ровно полторы минуты, а взгляд Алисы блуждал по участку. Ей не терпелось расчистить от травы землю под грядки и посадить лук, петрушку и укроп, салат и редис. Идея вырастить свою зелень, раз уж они тут на всё лето, была очень заманчива. Алиса уже пробовала выращивать кое-что на подоконнике, но настоящая грядка — совсем другое дело. Солнце и воздух! А в пустую теплицу можно было бы посадить немного помидоров и огурцов, только рассаду придётся купить.
Они позавтракали, и Алиса принялась тормошить Ольгу, которая после еды с некоторой ленцой расселась на крылечке в лучах солнца: переваривала и размышляла о чём-то. От её губ пахло кофе: задумчивый поцелуй.
— Сейчас, Лисён, пять минуток. — И опять задумалась.
Может, она смотрела «фильм в голове»? Очередная глава про Гая... Что ж, это — святое. Алиса оставила Ольгу в покое, а сама, прихрамывая, прошла через весь участок — к сарайчику, где хранились инструменты, пакеты со старыми удобрениями — выцветшие и пыльные. Трава ещё невысокая, лопаты будет достаточно для борьбы. А кое-где и просто тяпки. На месте сидеть не хотелось, внутри будто какой-то моторчик вырабатывал энергию, и если её не выплеснуть... В итоге она нашла себе занятие: срезать сухие малиновые ветки.
— Шило кое у кого в одном месте, — засмеялась Ольга, поднимаясь со своего солнечного, насиженного местечка.
Почва оказалась плотной, тяжеловатой, лопата входила в неё трудно. Одуванчики — жёлтыми пушистыми кружочками; некоторые ещё не раскрылись, только-только вылезли. Комья падали, Ольга рубила их, рассекала, измельчая. Кряхтела, выкапывая одуванчики и подорожник, пырей, крапиву, парочку кустиков мелиссы...
— Ой, мелиссу только не выкидывай! — встрепенулась Алиса. — Её надо пересадить в другое место, пусть растёт! Будем потом сушить и чай пить.
Себе она тоже нашла дело по силам: подвязывала вольно раскинувшиеся и свесившиеся до земли кусты малины к старым, кое-где поломанным шпалерам. Потом, надев перчатки, ползала в малиннике и выдирала молодую крапиву. Опиралась Алиса на здоровую руку (более ответственная задача — поддерживать вес тела), а крапиву драла второй, захватывая жгучую траву тремя пальцами. Лёгкий холодок дрожи пробежал вдоль позвоночника: не судорога, а так, напоминание. За последний год состояние не только не ухудшилось, но, как ей казалось, даже стало немного лучше — всё благодаря упорной работе над телом и лечению. Мизинец с безымянным, заразы такие, не всегда участвовали в захвате крапивы (всем лежать, листья за голову, лицом в землю!), но иногда всё же делали занятой вид. Мол, ага, и мы тоже.
Подстелив на землю старое детское одеяло, обнаруженное в ящике с хламом, Алиса сидя втыкала в готовую грядку купленный накануне лук-севок (корешками вниз! — пару раз перевернула). Ольга, вспотевшая от работы, опиралась на лопату, и в уголках её глаз притаились лучики улыбки. На майке проступили тёмные пятна влаги, прядки волос прилипли ко лбу. Мелисса была пересажена, кустики обильно политы — в стороне от грядок, в полутени кустов смородины.
Уличный термометр показывал двадцать два градуса. Присев на перевёрнутое ведро, Ольга пила сваренный Алисой кофе, волосы на висках влажные. Лучиков её взгляда Алиса ждала, как солнышка. И всегда дожидалась, получала желаемое, и сердце откликалось волной чего-то огромного, светлого, крылатого. У сердца — крылья.
Алиса пила чай, сидя на одеяле в тени Ольгиной фигуры, как под крылом. Надёжно и спокойно было ей, рассеялись остатки тревоги, забылись страхи, даже то чувство кабачковой беспомощности стало далёким, нереальным сном, растворяясь в безоблачной небесной синеве. Кажется, солнечный свет уменьшает депрессию? Вряд ли панацея, но пусть хотя бы так. Не повредит уж точно. И солнце щедро лилось сверху на Ольгу, на её открытые плечи, спину, шею. Бицепсы в расслабленном состоянии не так уж выпирали, но сила в очертаниях чувствовалась всё равно. Красивые руки. Делала становую тягу со штангой в шестьдесят кило; для неё поднять сорок четыре килограмма Алисы — раз плюнуть.
Алисе нравилось, как проступали вены под кожей, как золотился пушок на предплечьях в солнечных лучах. Эти руки обнимали бережно, но крепко. Светлые пряди блестели сверху, бока и затылок были русыми: в марте Оля решила наконец закрасить седину. «Выглядеть по-человечески». Морщинки у неё были только в уголках глаз, так что окрашивание пошло ей на пользу, сразу минус пять-семь лет. Косметикой она не пользовалась вообще, не любила даже брови выщипывать, но Алиса укладывала её под лампу и орудовала пинцетиком. (Кстати, неплохая регулярная тренировка мелкой моторики для неё самой). Ольга только шипела, морщила брови и вполголоса говорила: «Ау».
С зубами тоже было много хлопот. Курение и кофе сказались не лучшим образом: кариес и желтизна, камень. Но постепенно со всеми проблемами справились: лечение, чистка, отбеливание — и улыбка Ольги теперь сияла не хуже, чем у кинозвёзд. Это заняло около года.
Была ли во всём этом заслуга Алисы? Она предпочитала не превозносить себя. Но выглядеть Оля и правда стала гораздо лучше, и больше всего пользы приносила физическая нагрузка. Ну и отказ от курения, что уж там.
Всё это Оля сделала сама. Но не будь Алисы — сделала бы?..
Алиса гнала червячков самодовольства. Она просто радовалась и любовалась Олей. И гордилась ею. Если поставить рядом фотографии «до» и «после» — разница казалась поразительной.
Дров, кстати, на момент заселения на дачу не было, и Ольга на всякий случай нашла в интернете объявление о продаже. Меньше одного кубометра не продавали, пришлось взять — уже колотые, в мешках. Может, и не так часто будет возникать в них надобность летом, но для бани сгодятся. Алиса парилась в настоящей деревенской бане очень давно, у бабушкиной старшей сестры, ныне уже покойной бабы Лены. Ей вспоминалось то ощущение чистоты, расслабления и какой-то лёгкой, не беспокоящей пустоты. Как перезагрузка души. Всё с чистого листа: мысли, чувства, намерения.