========== Часть 1 ==========
У Михеля есть колодец, в колодце живёт Ундина.
Йовин, «Ундина»
1
Ах, кто в наших краях не знает молодого мельника Михеля, весельчака Михеля, умницу и работягу Михеля?
Вот едет он на телеге по главной деревенской улице в пасхальный ярмарочный день, и медные пуговицы на его воскресном камзоле сияют как маленькие солнышки, а в начищенных до блеска кожаных сапогах отражается весеннее небо. А волы-то в телегу впряжены – одно загляденье: лоснящиеся, круглобокие, слегка припорошенные мукой, пышущие здоровьем и силой. Будто не волы, а караваи ржаного пумперникеля, только что из печи.
Идёт Михель по ярмарке, с каждым встречным добрым словом перемолвится, каждому улыбнётся, от каждого получит улыбку в ответ. Даже почтенная фрау Гертруда, старая ведьма Гертруда, паучиха Гертруда, прозванная так за нелюдимый характер и мастерское плетение кружев, даже древняя старуха Гертруда, хозяйка бесчисленного количества кошек, – и та кокетливо опускает перед Михелем бесцветные ресницы, и крылья чёрного вдовьего чепчика тщетно пытаются скрыть девичий румянец на её впалых морщинистых щеках.
И только Милош-трактирщик в ответ на улыбку Михеля отворачивается, делает вид, что не заметил оказанной чести. И только вдова Бояна – такая толстая, что в дверь собственного дома проходит боком, – только шумная и крикливая торговка зеленью Бояна, на лотке у которой смешались пучки любистока и петрушки, черемши и зелёного лука, майорана, базилика и мяты… только она трижды мелко сплёвывает Михелю вслед и растирает между пальцами листок сухой полыни.
Ах, как хорош собой Михель! Нет в округе ни одной девушки, которая не томится тайными мечтами о нём, не надевает на ярмарку свои лучшие наряды, не подводит втайне от родителей брови угольком, не мажет губы ягодным соком, смешанным с гусиным жиром… А вдруг заметит Михель, улыбнётся, взглянет ласково?
Но смелее всех ведёт себя белокурая Лизхен, дочь почтенного пекаря Мюллера.
Вот стоит она у прилавка – сдобная, пышная, с новой синей шёлковой лентой в тяжёлой косе, в белоснежном накрахмаленном переднике, обхватывающем ладный девичий стан. Проходит Михель мимо, и Лизхен с поклоном протягивает ему глиняную миску с нежнейшими сдобными брецелями. Всю ночь она настаивала тесто, шептала над опарой заветные слова, завивала крендельки причудливыми сердечками, красила сахарную глазурь свежим свекольным соком.
Кивает Михель, благодарит за угощение, заворачивает несколько брецелей в чистый носовой платок, складывает в шапку. Опускает Лизхен голубые глаза. Лучится степенной гордостью старый пекарь Мюллер. Не желает он лучшего мужа для своей единственной дочки. Даст Бог, сладится дело, зашлёт по осени Михель сватов, умчится светлокосая Лизхен на расписной повозке прочь из родительского дома. А там и внуки пойдут – услада дедова сердца, покой родительской старости.
Завидный Михель зять, злой до работы, оборотистый да везучий. Такие всегда в цене.
Говорят люди, что старый мельник, помирая, оставил трём сыновьям в наследство мельницу, осла и кота. Средний сын взял под мышку старую гитару с расшатанными колками и верхом на осле отправился покорять город Бремен. Младший вместе с котом сгинул в неизвестном направлении, только бы подальше от родных мест.
А старшему Михелю досталась скрипучая мельница на окраине деревни. Никто из братьев не пожелал оспаривать незавидное наследство: крыша протекала от мало-мальского дождика, главное колесо щербатилось дырами, а жернова истёрлись под корень, словно зубы у старой лошади.
Но прошёл всего год, и мельницы не узнать. Поскрипывает на полном ходу новёхонькое колесо, сыплется из-под тяжёлых камней тончайшего помола мука. И везут на мельницу зерно со всей округи. Поговаривают, что видели на ней крестьян из-под самого Шварцкольма, а это ни много ни мало – три дня пути.
На все вопросы Михель отвечает кратко: мол, работал, ночей не спал, своими руками по брёвнышку, по камешку восстановил отцово наследство. Нет, клада не находил. И с чёртом сделки не заключал. Кровью и потом заработал своё нежданное богатство. К тому же война вовремя закончилась, поборов в казну меньше стало. Вот и пошло дело на лад.
Только батраков молодой мельник набирает пришлых – из тех бездомных бродяг, что шатаются по послевоенным дорогам в поисках незавидного счастья.
Как бы ни просились к нему на мельницу крестьяне, как бы ни предлагали в ученики подрастающих сыновей – Михель непреклонен: не возьму и точка, не хочу добрососедские отношения портить, ведь стоит взять мальчишку из одного двора, другие семьи останутся в обиде.
Посудачили над этой странностью сельские кумушки, помололи всласть язычками, да и разошлись ни с чем. Не хочет Михель делиться секретами мастерства – не надо. Родному сыну потом передаст, никуда не денется. А бродяг и нанимать дешевле, иные за стол и кров работают. И прогнать такого работничка не совестно, если вдруг от работы отлынивать начнёт.
***
Катится повозка по раскисшей весенней околице, чавкают, увязая в грязи, колёса. Позади остались ярмарка, вдовий чепчик Гертруды и синяя лента в косе Лизхен. Бросил Михель поводья на колени, смотрит в небо, а умные волы сами везут, куда надо – помнят, где дом и тёплое стойло.
Лежит на козлах шапка с брецелями, издалека источая тонкие ароматы корицы и кардамона, жжёного сахара и тайных мечтаний Лизхен. Не до них Михелю, о другом он сейчас думает. О другой.
Усилием воли убирает Михель с лица улыбку – словно присохший холст отдирает от раны. Каждый раз ему всё труднее выезжать в люди. Была б его воля – закрылся бы на мельнице, остановил бы жернова, раздал бы нежданное богатство пришлым чужим людям и от вечерней зорьки до утренней сидел бы у запруды, слушая дивное пение любимой.
Твои глаза как яркий солнечный свет, поёт она, они обжигают меня и манят. Я лечу к тебе, словно ночной мотылёк на пламя, боюсь коснуться ладони твоей, чтобы не обжечься, боюсь коснуться губ твоих, чтобы не растаять, не уйти под землю студёной тёмной водой. И только любовь спасает меня от гибели. Люби же меня, Михель, люби сильнее.
Волы останавливаются на развилке у старого, расщепленного молнией дерева.
Главная дорога поворачивает направо и теряется в густом лесу. Миля за милей она будет то петлять между деревьями, то неспешно течь среди полей, пока не доберётся до другой деревни, потом – до третьей. И так, нанизывая их, будто стеклянные бусины на вощёную нить, постепенно доведёт до Дрездена.
Левая дорога не такая исхоженная. Она ведёт вдоль леса по раскисшему от весенней распутицы лугу с острыми клювиками первой травы, пробивающейся через чернозём, – и дальше, к пойме небольшой речушки, перегороженной плотиной. На краю луга тает в нежной зелёной дымке небольшая берёзовая рощица.
Сейчас, после долгой зимы, на дороге видна одна лишь неглубокая колея, на четверть заполненная талой водой, – след от повозки Михеля. Но уже скоро луг прорастёт диким медовым клевером, мятой и бледно-золотистыми чашечками купальниц.
Перед Свято-духовой неделей сюда будет втайне бегать вся деревенская неженатая молодёжь, чтобы сорвать берёзовую веточку, прикрепить к корсажу, полям шляпы или рукаву куртки и при удобном случае тайно подбросить предмету воздыханий. А на саму Троицу посреди луга обязательно воздвигнут высокий праздничный шест, перевитый разноцветными лентами и живыми цветами. Парни будут жечь костры, пить некрепкое клубничное вино с прошлого урожая, а девушки наплетут венков и станут пускать их по воде, гадая на суженого.
Если повезёт и год выдастся урожайным, то уже с августа через луг потянутся на мельницу нескончаемые вереницы телег, нагруженных мешками с зерном. И потекут в карманы Михеля серебряные монеты с чеканным профилем курфюрста. Построит он добротный дом, заведёт коров и овец, перенесёт через порог пышнотелую Лизхен в подвенечном уборе.
Крепко стоит новая плотина, без остановок вертится колесо. Отчего же ты невесел, Михель? Почему твои волы нервно поводят боками и настороженно фыркают, прежде чем ступить на дорогу, ведущую к дому?
========== Часть 2 ==========
2
Ох и голодно воет ветер в самую длинную ночь года! То заплачет невиданным диким зверем, заскребёт ледяными когтями по соломенной крыше, большой белой птицей заухает в дымоход. То всхлипнет обиженным потерявшимся ребёнком, заноет жалобно-жалобно: выйди, человек, открой дверь, утоли мой извечный голод, впусти меня, обогрей меня, приюти меня. То опять разъярится и начнёт завывать волчьими голосами, пугая в хлевах домашний скот и напоминая смертным о скорой и ужасной кончине.
Ярится госпожа Метелица, засыпает поля и дороги колючим пухом из своей прохудившейся перины. Остановись, человек! Закрой ставни, запри тяжёлым засовом дубовую дверь, положи в очаг самое большое полено. Не кажи носа на улицу, где несётся в рваных клочьях облаков Дикая Охота, где бесшумно скользит вдоль изгородей чёрная тень йольского кота, выискивая себе новую жертву. Не спи, человек. До утра поддерживай огонь, задабривай его зерном и гусиным жиром, сжигай сухие веточки полыни и ягоды можжевельника, молись о том, чтобы дожить до рассвета.
Вдруг тебе повезёт, и ты переживёшь эту ночь?
***
Под порывами ветра старое мельничное колесо скрипело и скрежетало, опасно кренясь на прогнившей оси. Михель, как мог, подпёр его с двух сторон прочными жердями и чуть было не упал в сток, пытаясь таким же образом укрепить основание.
Несмотря на лютый холод, запруда не промёрзла насквозь, лишь хищно ощерилась ледяными краями на фоне тёмной глубокой воды. Немного отдышавшись, Михель, подсвечивая себе мельничным фонарём, попытался оценить устойчивость колеса. И тут же от нового порыва ветра оно качнулось, и ближайшая жердь, не выдержав нагрузки, брызнула мелкой щепой во все стороны.
Михель едва успел заслонить глаза. Острый кусочек дерева впился ему в щёку. Колесо заходило ходуном, потом накренилось и с гулким жалобным стоном ухнуло в канал, ломая лопасти.
Содрав с себя обледенелые овечьи рукавицы, Михель утёр кровь со скулы и грязно выругался, глядя, как крупные тёмные капли падают в белый снег. Ещё в начале просинца мельница так-сяк работала. И пусть мука выходила грубая, с примесью жмыха, мелких камешков, песка и кусочков зерна, Михель надеялся, что колесо достоит хотя бы до весны. Ведь с занесёнными дорогами и в лютый холод редкий крестьянин рискнёт везти зерно за десятки вёрст в соседнее село. А перед Новым годом всегда много работы.
На вырученные деньги Михель собирался подлатать крышу и хоть как-то отремонтировать мельницу, чтобы дотянуть до осеннего урожая. «Уж-ж-же не надо!» – заскрипели, шатаясь, останки колеса. «Не на-до, не на-до!» – захохотал на все лады ветер, ледяными пальцами пробираясь Михелю за воротник и пытаясь сорвать с головы шапку.
Низкие серые тучи неслись по небу, цеплялись мохнатыми боками за острые зубцы высоких елей. Иногда в особенно большой прорехе показывалась узкая полоска месяца. Стая воронов сорвалась с крыши и, насмешливо каркая, скрылась в пелене метели.
Михель вздрогнул. В последнее время ему несколько раз снился один и тот же сон, в котором точно так же каркали вороны, и одноглазый человек, одетый в чёрный камзол, звал его по имени. «Иди в Шварцкольм! – говорил он. – Стань подмастерьем на моей мельнице!» После этого сна Михель просыпался в холодном поту и с двойным усердием принимался за работу. Ведь лучше кое-как сводить концы с концами и трудиться на себя, чем наняться неизвестно кому в услужение.
«С-с-с-сдохнеш-ш-шь с-с-с голоду-у-у», – просипел ветер.
Михель уже не чувствовал закоченевших ног и боли в раненой щеке, но продолжал стоять, подставив лицо под падающий снег. «Я устал, – думал он. – Отец, прости меня, я больше не могу. Пытаясь сохранить твоё наследство, я всего лишь отсрочивал неизбежное. Мне бы получить осла, как Гансу, или кота, как Йохану. Может, тогда я был бы хоть чуточку счастливее».
– Помогите, – вдруг жалобно простонало колесо, перекрывая шум ветра и плеск воды.
Михель прислушался.
– Помогите, – зов повторился.
Слабый мелодичный голос доносился откуда-то из-под груды обломков.
Михель поднял фонарь.
– Кто здесь?
– Посмотри вниз… пожалуйста…
Михель сделал несколько шагов вперёд. И вскрикнул, когда в тусклом желтоватом пятне света увидел простоволосую девушку, тянущую к нему обнажённые тонкие руки. Нижняя часть её тела была скрыта под обрушившейся крестовиной мельничного колеса.
– Помоги! – ещё раз простонала девушка. Снег, не тая, скользил по её коже, наваливался мягким покрывалом на плечи.
Михель, не задумываясь, подхватил из сугроба последнюю жердь и рванулся вперёд. Установив фонарь на краю шлюза, он непослушными руками попытался подсунуть конец жерди под остов колеса – как рычаг. С третьего раза ему это удалось.
Колесо шаталось и скрипело. «Сейчас оно обрушится на меня и похоронит. Снег скроет все следы, и мой труп найдут только весной», – мелькнула в голове у Михеля отчаянная мысль.
– Держись, – прокричал он девушке. – Я сейчас подниму его, а ты постарайся вылезти из-под обломков. Иначе мы оба погибнем.
Михель всем телом навалился на рычаг, в глубине души молясь лишь об одном – чтобы тот выдержал. Мышцы напряглись так, что, казалось, вот-вот порвутся. Но завал медленно поддался, слегка приподнявшись над водной гладью.
Девушка засмеялась нечеловеческим прозрачным смехом и легко выскользнула на волю. Подол её светлого платья струился за ней, словно… хвост?
И в этот момент нога Михеля, лишившись опоры, поехала по обледенелому краю. Рычаг выскользнул из рук. Пытаясь его удержать, Михель поскользнулся и по пояс провалился в ледяную воду, чудом не попав под обрушившийся завал.
Обдирая ногти о промёрзлый край, Михель сделал попытку выбраться на берег. В детстве отец рассказывал ему с братьями о никсах или ундинах, которые только и ждут, чтобы утащить зазевавшегося человека на дно.
Мгновенно намокший кожух стеснял движения. Руки из последних сил скользили по берегу, загребая пригоршни снега, не находя опоры.
– Я спас тебя, – прохрипел Михель в темноту за своей спиной. – Теперь твоя очередь.
– А ты смелый, – засмеялась Ундина.
В мгновенье ока она оказалась рядом, скользнула ледяными пальцами по его щеке, собирая запёкшуюся вокруг ранки кровь. Облизала.
– Смелый и сладкий. Я таких люблю.
Михель почувствовал, как что-то большое и сильное обвило его ноги под водой. Но Ундина почему-то медлила, словно раздумывала. Или просто играла с жертвой?
– Дурак я был, что полез тебя спасать. Теперь выбор невелик – или ты меня сожрёшь, или я замёрзну насмерть, – проговорил он.
– Третий путь. Всегда есть третий путь, Михель, сын Михеля, – прошелестела Ундина.
Подводная хватка разжалась. Упругий хвост плеснул раз, другой, и вдруг вытолкнул Михеля на снег.
– Если тебе суждено умереть, то пусть это случится не по моей вине, – донеслось из метели.
И когда Михель, чертыхаясь, поднялся на ноги, в воде уже никого не было.
========== Часть 3 ==========
3
Ах и хорошо же заведено хозяйство у Михеля!
Вот въезжает он в новые ворота – крепко стоят столбы, прочны железные засовы, петли густо смазаны свиным салом, на деревянной перекладине искусно вырезаны замысловатые узоры.
Слякотно за воротами, чавкает под колёсами грязь, а подъезд к ним выложен прочными сосновыми брёвнами. Легко идёт повозка, словно по воздуху плывёт. Одна беда – каждый раз замирают у створок волы, медлят, прядут ушами. Вот и приходится хозяину спрыгивать с облучка, брать поводья в руки и вводить непослушных животных во двор.
Чисто во дворе у Михеля, справно.
Ходят вдоль забора хохлатые куры, роются в весенней земле в поисках первых червяков. Гогочут жирные гуси, вытягивают длинные шеи, откликаясь на голоса своих диких собратьев. Важно напыжились пёстрые индюки.
И всё-то во дворе к месту, всё ладно устроено. Вот, посыпанная опилками, пошла широкая дорога к мельнице – как раз двум телегам разминуться. А слева вместо поросшего бурьяном пустыря подсыхает и осаживается слаженный осенью новый сруб. Уже скоро застучат тут топоры, возводя двускатную крышу. У лучшего стекольщика в Дрездене закажет Михель дубовые рамы, привезут их, бережно закутанные в овечьи шкуры, установят. Светло будет в новом доме, чисто. Войдёт молодая хозяйка, развесит кружевные занавески, расставит на подоконнике красную герань. Будет сидеть у окошка, поджидая мужа с мельницы.