— Разумеется, профессор, — вполголоса прокомментировал Люпин. — Ведь фамилия Слизнорт звучит куда благозвучнее какого-нибудь там Льюиса или Толкина.
— Мисс Тонкс, будьте непременно, — Слизнорт словно не заметил подначки. — Начало в четыре вечера. Ровно в пять нам подадут настоящие английские бисквиты и чай. Разрешите откланяться.
И он, грузно покачиваясь на коротких ножках, растворился в толпе.
— «Слизни», подумать только! Я слышала о чём-то подобном в колледже, но восприняла это как не слишком удачный анекдот.
— Вы пойдёте? — спросил Люпин.
— Жалко время терять… Странно, почему он воспылал ко мне такими дружескими чувствами?
— Мисс Тонкс, мне кажется, я знаю причину, по которой вас пригласили в клуб, — Люпин развёл руками. — Некая миссис Тонкс вам случайно не родственница?
— Вы хотите сказать…
— Именно. Если решите пойти на собрание, то запаситесь парочкой пригласительных на спектакли леди Андромеды.
— Глупость это всё, — Нимфадора встряхнула розовой чёлкой. — Глупость и гадость.
— Я испортил вам день. Простите.
— Пустяки. Кстати, давно хотела спросить: а как вас занесло в Или?
— Очень просто, — Люпин пожал плечами. — Закончил Оксфорд, немного помотался по свету. Попробовал преподавать теологию — не сложилось. А потом умерла дальняя родственница и оставила мне в наследство домишко с садом. Я приехал сюда, чтобы оформить документы на продажу, и остался.
— На всю жизнь?
Люпин улыбнулся своей мягкой грустной улыбкой:
— На последние восемь лет.
— Но это же почти вечность!
— Для меня жизнь здесь — скорее награда, чем наказание. Вы же видели Ильскую библиотеку? Такого количества старых фолиантов не найдётся и в Королевской библиотеке Лондона… — На мгновение он запнулся. — Куда теперь вас отвести?
— Я устала. И хочу кофе. А то, что называется эти гордым словом здесь, на ярмарке, внушает мне гораздо больший ужас, чем все эти искусственные челюсти и парики.
— Всё настолько плохо?
— Кажется, я объелась сладостями. Всё мне кажется слишком ярким, нарочитым и пошлым… Отвезёте меня домой?
Люпин растеряно развёл руками.
— Я хотел предложить другой вариант. Мой дом недалеко отсюда, и, если вы позволите, я с огромным удовольствием пройдусь пешком. На вторую такую поездку меня попросту не хватит. Вы доберётесь сами?
— Разумеется.
— И не обидитесь на меня?
— Ни капельки. К тому же дома я наконец-то смогу распаковать ваш подарок, — Нимфадора похлопала по рюкзаку.
— Ваш энтузиазм меня немного пугает. Боюсь, вы будете разочарованы подарком… как, впрочем, и всем остальным. Этой ярмаркой, к примеру. Но мне действительно пора.
Неожиданно для себя Нимфадора порывисто поцеловала Люпина в щёку:
— Удачи! Увидимся в понедельник.
И, несмотря на усталость, рассмеялась его растерянности:
— Спасибо за чудесную прогулку!
Люпин неловко поклонился и поспешил смешаться с толпой.
6
Н. Тонкс — С.Т. Снейпу
«Вы обвиняете меня во множестве смертных грехов. Сегодня к ним добавился ещё один — чревоугодие. Местная ярмарка просто чудесна: такое количество сладостей за один раз я поедала только в детстве под Рождество. В Лондоне наверняка тоже бывают ярмарки. Я уверена, они даже лучше этой. Но мне не с чем сравнивать: мама считала подобные мероприятия слишком «простецкими», а папа был больше занят моторами, чем мной. Нет, я не упрекаю его: он просто очень сильно скучал по маме. Однако и не оправдываю… Вот видите, я совершенно запуталась. А всё дело в огромном количестве поглощённых (проглоченных?) мной углеводов…
Вспоминается один наш разговор. Мне тогда было лет двенадцать, не больше. Я попросила папу назвать десять фактов о маме…
Впрочем, вряд ли это будет вам интересно…
Учёба идёт просто великолепно. Г.С. пытается заманить меня в кембриджский дискуссионный клуб с дурацким названием. И ненавязчиво, не больше раза в день, намекает мне, в каком он восторге от искусства и от спектаклей моей маменьки в частности. Если леди Андромеда вспомнит о моём существовании, я обязательно замолвлю словечко за этого милого старичка.
Сегодня мне хочется быть краткой… связано ли это с отсутствием новостей, достойных вашего критического взгляда, или просто — с монотонной размеренностью моей теперешней жизни, я не знаю.
Вы так часто распекали меня за малейший проступок, что, вероятно, это пошло мне во благо. Возможно ли, что за короткий промежуток времени я перестала лениться, научилась ответственности и разумному планированию своего бюджета? И вам теперь не за что меня упрекнуть? Иначе как ещё объяснить тот занятный факт, что вы не находите в своём, разумеется, плотном рабочем графике времени на короткий телефонный звонок?
А во мне, кроме приобретения прочих достоинств, проснулась совесть, и велит не надоедать вам по пустякам.
С уважением,
Н. Т.»
***
— Вы меня избегаете?
Нимфадора с самым независимым видом курила возле библиотеки.
После того странного прощания на осенней ярмарке чаепития с Люпиным внезапно прекратились. Он выглядел потерянным и больным, не заходил поболтать, дольше положенного задерживался в архиве, а на работе появлялся раньше. Если же они случайно встречались в коридоре, Люпин вежливо кивал и спешил исчезнуть, отговариваясь занятостью.
Нимфадора честно выдержала неделю, но сейчас решила выяснить причину этой непонятной холодности. Она не спеша рассортировала читательские формуляры, потом нарочито медленно привела в порядок читальный зал, перемыла до блеска чайные чашки. Но Люпин всё не появлялся. Нимфадора решила ждать его на улице, чтобы точно не упустить, продрогла, разозлилась на себя за глупую блажь, успокоилась, опять разозлилась, попинала ногой камешки на гравийной дорожке. Но когда увидела на крыльце знакомый силуэт, прикурила заранее заготовленную сигарету, притворившись, что только что закончила работу и собралась домой.
— Вы меня избегаете? — Язык как всегда оказался быстрее головы.
И вся напускная независимость исчезла, уступив место детской обиде.
— Вы ещё здесь? — удивился Люпин, и Нимфадора поморщилась, настолько ненатуральным вышло это удивление.
— Как видите. Не только у вас возникают ужасно неотложные дела на работе. И мне пришлось задержаться. Но не беспокойтесь, я уже ухожу.
Для важного разговора Нимфадора успела переодеться в самую яркую из всех своих ветровок. Пронзительно-пёстрый полосатый оранжево-зелёный свитер и жёлтые вельветовые брюки, купленные в кембриджском секонде, сегодня вызывали ужас у всех ильских домохозяек, вздумавших поискать в библиотеке схемы для вышивки или обсудить местные сплетни. Но яркие краски не придавали уверенности. Нимфадора чувствовала себя ужасно глупо. И оттого прошедшая было злость вернулась, вспыхнув с новой силой.
— Постойте!
Люпин догнал девушку и пошёл рядом, приноравливаясь к её раздражённому шагу.
— Я хочу объяснить. Дело не в том, что я вас избегаю… хотя да, я избегаю… но потому, что вы слишком… настоящая для меня. И могут пойти… я уверен, что уже пошли… разного рода… сплетни. Рядом с вами я веду себя неосторожно, могут подумать, что я…что между нами есть какие-то отношения…
Нимфадора резко остановилась.
— То есть, вы хотите сказать, что могут подумать, будто мы…
— Да. Понимаете, я слишком стар для вас… я мог быть вашим…
— Отцом? — Нимфадора не удержалась от шпильки. — Глупости! Не настолько — я! — молода!
— Не перебивайте, прошу вас. Я мог быть вашим куратором — тем самым, что звонит вам с суровыми отповедями. А люди достаточно злы, чтобы поставить нам это в вину…
— Милый мой, хороший вы мой мистер Цветик, — Нимфадора схватила его за руки. — Так дело только в том, что подумают люди? Уверяю вас, мне плевать на них! А если вы боитесь, что я влюблюсь в вас и буду преследовать своей неземной страстью, то вы ошибаетесь. Вы — умный, хороший, совсем-совсем не старый, весёлый собеседник. Я обожаю вас именно за это. Но… я уже влюблялась несколько раз… и могу вас заверить, что к вам испытываю совершенно другие чувства. Вы рады? Ну, скажите же мне, что вы рады, и покончим с этим глупым объяснением.
— Я выгляжу идиотом, возомнившим себе невесть что… — простонал Люпин.
— Нет, — Нимфадора радостно затормошила его. — Идиоткой выгляжу я. Я стояла час на крыльце библиотеки, мёрзла — и всё для того, чтобы сказать вам, что уже ухожу. Представляете? Я подарок ваш прочитала от корки до корки! «Волшебные сказки Англии и Ирландии» — шутка ли! Честно говоря, я вначале злилась на вас немного, думала, вы меня за ребёнка считаете… и в книжке ожидала увидеть поучительные истории о жадных мельниках и хитрых крестьянах. Но потом… Меня распирало от желания с вами поговорить… Мне так не хватало наших разговоров… мы даже можем теперь гулять вместе… А если всё это, — она очертила неопределённый жест вокруг себя, — вас пугает, то я куплю себе серое-серое неприметное пальто — такое же, как ваше, чтобы сливаться с местными пейзажами.
— Хватит, вы из меня душу вытрясете! Пожалейте пуговицы, их у меня не так много осталось, — Люпин не выдержал и улыбнулся.
— Кстати, — хитро прищурилась Нимфадора, отпуская его. — Уж не женаты ли вы на какой-нибудь прелестной, но ужасно ревнивой профессорше? Иначе как объяснить вашу боязнь людских пересудов?
— Увы, я холост… безнадёжно, я бы даже сказал — закоснело — холост, — развёл руками он. — Поэтому сразу же, как я переехал в Или, местные кумушки заочно просватали за меня чуть ли не дюжину прелестных булочниц, бакалейщиц, цветочниц… С профессоршами, правда, здесь немного напряжённо, их ареал обитания распространяется только на университетские городки.
— О, так вы завидный жених.
— Не сказал бы. По счастью, я не очень богат. А это в глазах потенциальных невест перевешивает все прочие мнимые достоинства.
— Ну и дуры! Если я увижу симпатичную незамужнюю девушку, обязательно вас с ней познакомлю. Вы только пообещайте писать мне после свадьбы длинные письма… Встречаться-то нам ваша жена наверняка не разрешит… — она грустно вздохнула.
— Как вы быстро всё обернули. Глядя на вас, я не могу перестать улыбаться. Вы такая смешная.
— Быть смешной не страшно… — Нимфадора чем-то пошуршала в кармане.- Хотите конфету? Последняя осталась: я за сегодня целый пакет сгрызла, не заметила.
— Мне кажется, что это начало прекрасной дружбы. — Люпин торжественно принял леденец.
Нимфадора чувствовала, как дрожит в груди невидимая струна узнавания. Так часто бывало с нею во время беседы с людьми. Стоило человеку упомянуть что-то, близкое и родное: фильм, книгу, исполнителя… просто упомянуть — и она уже считала собеседника единомышленником, наделяя его всеми привлекательными для неё чертами. Люпин и без этого был ей симпатичен. А после косвенной цитаты любимого фильма Нимфадора еле удержалась, чтобы не задушить его в объятиях.
— Это же «Касабланка»! — воскликнула она восторженно.
И чихнула.
========== Часть 2 ==========
7
— У меня нет убеждений… я склоняюсь туда, куда дуют ветра, а сильные ветра дуют в сторону…
Я стараюсь копировать манеру Джеймса. Но судя по тому, что Лили заливается смехом, у меня это плохо получается.
— Ремми, ты помогать пришёл или философствовать? — говорит она. — Что ещё за глупости ты говоришь?
— Это фильм, очень старый и очень чёрно-белый, — осторожно начинаю я. — У меня внутри всё вздрагивает, когда я смотрю…
— На стаканах остаются белые разводы, — перебивает меня Лили. — Из-за них мне достанется на орехи от хозяина. Честное слово, Рем, у Северуса гораздо лучше выходит мыть посуду.
Мы одни. Кафе уже полчаса как закрыто. Лили закончила протирать столы и теперь водружает на них стулья, чтобы вымыть пол. Я мою стаканы. Вернее — размазываю по ним губкой мыло и смотрю на Лили. Рыжие волосы она собрала в высокий хвост, из-под клетчатого передника торчит какое-то совсем легкомысленное шёлковое платьице — слишком тонкое для английского лета.
— Прости, ты кажется что-то говорил про фильм? — Лили с покаянной гримаской легонько касается моей мокрой руки. — Я хочу сегодня закончить пораньше. Джеймс позвал меня на прогулку.
— А к-к-как же твои вечерние курсы? — начинаю я, заикаясь.
И уже ненавижу себя за это.
— Скажусь больной, — пожимает плечами Лили. — В конце концов, мой агент в Лондоне говорит, что у большинства актрис не было высшего образования.
Я хочу напомнить ей, что этот самый «агент» — всего лишь горе-фотограф, который (Лили сама жаловалась!) мечтает лишь о том, чтобы снять её обнажённой. Что настоящие актрисы хотя бы заканчивали среднюю школу. И уж точно не сразу становились актрисами.
Но — молчу.
Потому что знаю, как сложно бывает устоять перед обаянием моего друга. И потому, что не хочу становиться у него на пути.
А ещё потому, что не уверен, смогу ли я когда-нибудь вызвать у девушки романтические чувства. Лили по крайней мере добра ко мне. И мне весело с ней. Пусть мы наедине говорим большей частью о Джеймсе, о его характере и предпочтениях в музыке. Или — в девушках.
Над дверью звякает связка бубенцов.
— Кто… там? — оборачивается Лили.
Но её голос предательски вздрагивает, и не-моё имя, уже почти было сорвавшееся с её губ, повисает в воздухе. «Джеймс?» — хотела спросить Лили.
— Я опоздал, — отвечает Нюниус. — Папаша опять нажрался и… — осёкшись, он обжигает меня взглядом. — Хотя, я вижу, у тебя тут и без меня нашлись помощники.
— Не дуйся, Северус, — Лили легко целует его в щёку. — Рем такой милый. Мне кажется, вы могли бы подружиться. Вы оба такие… умные.
Я беру со стойки чистое полотенце и медленно вытираю руки:
— Пожалуй, мне пора. Простите, если помешал.
— Нет, ну что вы, — голос Нюниуса (вот же прилипла дурацкая кличка!) полон сарказма. — Вы очень даже помогли. Может, вы сами всё тут закончите, пока я провожу Лили до дома?
За окнами кафе знакомо взрыкивает Харлей. Лили торопливо распускает по плечам волосы и, путаясь в завязках передника, что-то тихо и виновато объясняет Нюниусу.
На его бледных щеках загораются некрасивые алые пятна. Лили бросает передник на ближайший стол:
— Прости!
Она хватает сумочку, быстро проводит по губам прозрачной персиковой помадой и выскакивает на улицу. Не оглянувшись.
Нюниус в ярости. Пожалуй, Джеймс не прав, называя его слизняком, и соплёй, и ещё другими малоприятными словечками. И Сириус не прав, когда говорит, что у ухажёра Лили не хватит смелости, чтобы в открытую набить Джеймсу морду.
В открытую — может, и не хватит. Но я вижу, как сжимаются и разжимаются его кулаки, как мучительно каменеет искажённое злостью лицо, и на месте своих друзей я бы поостерёгся доводить Нюниуса.
Обстановку кафе прорезают трассирующие лучи фар.
— Лу-на-тик, вы-хо-ди! — скандируют голоса.
Питер тоже с ними. Всё понятно: увидели мою Хонду, прислонённую к крыльцу, теперь не отстанут.
Я не трус. Я прохожу мимо Нюниуса. В самом деле — не набросится же он на меня с кулаками?
— Я презираю вас всех, — его глухой голос останавливает меня на пороге. — Вам слишком легко даётся то, что по скудости ума вы не можете оценить. Но вы так же легко всё и потеряете.
Он не прав.
Я уже готов сказать ему об этом. Чёрт возьми, да что он знает о той цене, которую мне приходится платить? Разве я могу потерять то, что никогда не было — моим?
Но Сириус, заметив меня сквозь стеклянную витрину, нажимает на гудок. И Питер, замешкавшись, подхватывает. И куражится Джеймс, а из-за его спины машет мне ладошкой раскрасневшаяся Лили. И там, на улице, ветреный август, а до осени так далеко.
— Да пошёл ты! — внезапно бросаю я. — Только и можешь, что ныть. Вонючка Нюниус!
И с силой закрываю за собой дверь.
***
…я склоняюсь туда, куда дуют ветра.
Мой ветер уже никуда не дует. Иногда мне кажется, будто я всё выдумал — и то давнее лето на последнем курсе, и пьянящий беспокойный август, и этот маленький городок, и девушку-официантку с волосами цвета пламени. И даже своих друзей.
Их было трое. Трое — и я. Или даже так: двое плюс один, плюс один. В Оксфорде нас называли «неразлучной четвёркой», но на самом деле неразлучны были только Сириус и Джеймс. Как ни горько это осознавать, мы с Питером были им нужны лишь для того, чтобы ещё ярче сиять на нашем фоне. Но спустя годы я не могу их ни в чём упрекнуть.