========== 1 ==========
Он медленно выныривал из глубокого, наполненного смутными, неоформленными образами сна. Осознание себя приходило постепенно. Какое-то неприятное ощущение в левом локте — на нем лежит голова, и локоть он совсем отлежал. Линия, отделяющая тепло от холода на плече и на середине голени — сползло одеяло. Уже двигаются глаза, но еще не хотят подниматься веки. Что-то щекочет нос — прядь упала на лицо.
Он неторопливо, подминая одеяло под себя, перевернулся на спину, вытащил руку из-под подушки и некоторое время расслабленно лежал, без мыслей, без памяти, сосредоточенный только на телесных ощущениях. Хочется в туалет. Пить хочется тоже, но меньше. Тепло и уютно. Даже прохлада, овевающая высунувшиеся из-под одеяла ноги и бок, приятна. Не открывая глаз, он провел ладонью по простыне: гладкая, плотная ткань, но не шелк. Прислушался: где-то снаружи едва слышно шумел город. Что-то странное было в воздухе, и что-то непривычное было в том, как он себя чувствовал.
Он наконец открыл глаза и некоторое время смотрел на желто-коричневый дощатый потолок высоко над головой и пересекавшие его снизу вверх толстые темные корявые балки. Не спеша, повернул голову и увидел занавешенное грубой сероватой тканью окно, столик, словно сбитый из разнокалиберных веток, свечу и стакан воды на нем. Глубоко вздохнул и сел, привычно следя, чтобы не прижать ладонью собственные волосы.
Комната была большой и деревянной. Все в ней было из дерева: кровать, сколоченная из бревен, стены, двери, пол из вылощенных досок. Вода оказалась вкусной. Он медленно выпил ее и вернул стакан на место, заметив между делом, что поверхность столика гладкая и отполированная, прикрытая бахромчатой салфеткой из той же серой ткани, что и занавески. Из похожей ткани, с простым и примитивным узором, было покрывало. Серой была простыня — гладкий, цвета стали, с блеском хлопок, серым — тонкое легкое одеяло, серыми — прямоугольные подушки, раскиданные по всему изголовью широченной кровати.
Он подобрался к краю, сел, опустил ноги на серо-коричневый меховой коврик с длинным ворсом. Отбросил волосы за плечо и, покачнувшись от слабости, встал. Подошел к окну, отодвинул занавеску. За грубой серой тканью обнаружилась другая, прозрачно-белая. Он отодвинул и ее и посмотрел сквозь отмытое до невидимости стекло в сколоченной из ошкуренных полированных палок раме.
За окном был город. Далеко. Ближайшие дома — белые и кремовые прямоугольные коробочки под серыми и зелеными крышами — по меньшей мере в километре вниз по холму. Дальше, впереди и внизу, почти на горизонте, поднимались небоскребы. За ними угадывалось что-то огромное, блестящее под серо-голубым с розоватой окантовкой небом. Вода, догадался он. Масса воды.
Значит, Альба-сити? Непохоже. Забор из камня и дерева, трава и какие-то кусты, ворота — перекрестье нетолстых древесных стволов, слева на горизонте — горная гряда.
Далекие горы — изломанную линию на фоне светлеющего неба — он рассматривал долго. Никогда прежде не видел таких гор. В Альба-сити таких не было. Значит, он в каком-то другом месте.
Он посмотрел направо. Забор, за забором — склон, поросший жесткой даже на вид травой, деревья вдалеке и снова — бескрайняя масса воды до самого горизонта.
Не то чтобы он знал ареографию идеально, но подобных водоемов на Марсе не было точно. Да и вообще нигде в обитаемой субСолнечной. Разве что на Земле. Но для Земли этот город выглядел слишком большим и безмятежным. Хотя что он знает о Земле?..
То, что там эталонная сила тяжести. И после стольких лет жизни вне больших планет эта сила тяжести должна была бы его раздавить. А он даже не покачивается. Значит, это спутник размерами примерно с Каллисто или чуть больше. Потому разница и незаметна. Может быть, Европа. Хотя там тоже нет такого количества воды. Значит, Ганимед. Правда, он никогда не слышал про горы на Ганимеде, но он ведь никогда и не интересовался.
Интересно, сколько стоила постройка такой комнаты? Дерево — это же безумно дорого. Хотя вон сколько их, деревьев, растет между домом и водой. И около домов — зеленые облачка крон выше крыш…
Он потер лицо и огляделся. Ему позарез нужна была ванная. И еще — одеться. Он спал совершенно голым.
Голым… Тело, привычное и неправильное, ощущалось каким-то не таким. Он провел ладонью по бедру. Не то ощущение от кожи и линии под ладонью не те. Медленно оглядел себя со всех сторон, чувствуя, как глаза распахиваются все шире. Заметил зеркало на противоположной от кровати стене и подошел к нему.
В сумраке освещенной единственной толстой свечой из чего-то темного комнаты его зазеркальный двойник словно бы слегка светился. Высокий, тонкий, широкоплечий и длинноволосый. Большие темные глаза, опушенные черными ресницами, узкий подбородок, четко очерченный рот, длинная шея, плоская грудь, поджарый живот, стройные ноги. Он постоял перед зеркалом, коснулся стекла, потом собственной груди. Потер щеку, покрытую тонким, словно детским пушком, сдвинул безупречно вычерченные брови.
К полному отсутствию волос на теле он успел привыкнуть. Полная депиляция — процедура дорогая и болезненная, но все же более приятная, чем регулярное бритье. Однако совсем безволосой его кожа больше не была. Всю ее — бедра, лодыжки, предплечья, лобок — покрывал короткий легкий прозрачный пушок, словно ему еще не исполнилось и десяти лет. Только брови, ресницы и длинные, ниже ягодиц волосы на голове остались безупречно черными. При этом освещении не было видно, сохранился ли тот синеватый отлив, которым он всегда гордился.
Он повернулся к зеркалу правым боком и перебросил волосы вперед. Шрам на пояснице исчез. Исчезли все родинки. Кожа была гладкой, как у двухлетки, и очень бледной. Даже локти оказались младенчески мягкими.
Он шагнул вплотную к зеркалу, уперся ладонями в стекло и вгляделся в глаза зазеркального двойника. В глазах оказалось меньше серого, чем он привык видеть, куда больше глубокой насыщенной синевы, и совершенно не было ни теней, ни мешков под ними. Словно его лицо и тело были заново отлиты по исходной форме, не искаженной прошедшими годами. Он бросил взгляд на свою кисть — длиннопалую, сильную, худую, со слишком длинными ногтями. И вернулся к кровати — на зеркале остались туманные отпечатки его ладоней, быстро истаивающие. Он бездумно смотрел на них, поглаживая шершавую, покрытую корой перекладину в изножье кровати, и пытался начать, наконец, думать.
— Я — Грен Эккенер, — произнес он.
Голос прозвучал знакомо и свободно.
— Я умер на полпути между Каллисто и Титаном.
Пустой живот внезапно заурчал, опровергая это заявление.
— Я умираю от пневмосклероза, — продолжил он и глубоко вздохнул на пробу, не ощутив ни привычной боли, ни скованности в груди, ни одышки. — Мда…
Он подошел к окну и, повозившись, распахнул раму. В комнату полился свежий, насыщенный кислородом, пахнущий свежестью и чем-то незнакомым воздух. В нем не было привычного метаново-аммиачного привкуса, и кислорода явно было куда больше, чем Грен привык.
Загадка внутри тайны. Где он, что с ним, почему? Грен не знал, и у него не было ни единой идеи на этот счет. Он даже планету не мог назвать, не говоря уже о прочем. Он здоров — но как и почему? Он жив, но разве такое возможно? Он… где-то.
Тело напомнило о своих нуждах. Грен обошел комнату, чувствуя босыми ступнями приятную фактуру настоящего дерева, распахнул двустворчатые двери. За ними вспыхнул яркий рассеянный свет, зеркало во всю дальнюю стену отразило его — и уходящие вглубь вешалки и полки. Гардеробная. Полная гардеробная. Ближе всего висела его красная рубашка, пахнущая виноградной отдушкой, отглаженная, с вернувшейся на место давно потерянной нижней пуговицей.
— Это не то, что мне сейчас нужно, но спасибо, — буркнул он и закрыл двери.
За узкой одностворчатой дверью оказалась ванная, такая же деревянная, как и комната. Раковина, вырезанная в перевернутом вверх комлем высоком пне, длинная и глубокая деревянная ванна, обитые пробкой стены, пол и потолок, выкрашенная под дерево душевая кабинка, унитаз под деревянной крышкой.
— Стильно, — признал Грен и начал приводить себя в порядок.
Он вышел из ванной через полчаса. Он бы пробыл там и дольше, но привычка экономить воду была вбита в него с младенчества. Хотя так хотелось принять ванну…
Тут были ароматизированные пихтой, полынью, лавандой, мелиссой, лаймом, морскими водорослями и сандалом соли для ванн. Тут было упоительно ароматное мыло — желтые, коричневые, оранжевые куски неправильной формы. Тут был густой, легко пенящийся шампунь совершенно без запаха, и без запаха же оказался дезодорант. Тут были деревянные, покрытые лаком расчески, слабо пахнущие сосной, и прозрачная зубная паста с запахами меда, корицы, имбиря. Зубная щетка оказалась простой и примитивной, серые полотенца того же оттенка, что и простыни — огромными и толстыми, как ковры. Позолоченный маникюрный набор в кожаном футляре словно вышел из прошлого века, но им явно еще никто не пользовался.
В сером халате почти до полу, с расчесанными волосами, Грен вернулся в спальню и увидел, как солнечный луч бьет в зеркало, а его отражение играет на стенах, превращая их в драгоценность. Он подошел к окну, чтобы взглянуть на солнце, и зажмурился. Оно было таким ярким! Таким большим!
Грен никогда не был на Венере, но точно знал, что ни на одном из спутников, кроме, наверное, Луны, солнце не бывает таким сияющим, таким огромным и таким теплым. Значит, Венера? И что, вот так совпало, что он проснулся венерианским утром? Он покачал головой. Солнце выкатывалось на небосвод слишком стремительно для Венеры, и выкатывалось, как положено, вверх и вправо, а не влево, как было бы на Венере. Но это и не Марс. Далекое холодное марсианское солнце Грен помнил очень хорошо. И потом, эталонная освещенность в Альба-сити поддерживалась искусственно. А тут просто было солнце.
— Не понимаю, — признался Грен и застелил постель.
В гардеробной на полках стояли контейнеры, сплетенные из каких-то растительных полос, что-то вроде высушенных длинных листьев. Первым делом он надел трусы — черные облегающие шорты без этикетки и логотипа производителя. Вспомнил, что ни на одном флаконе и тюбике в ванной знаков производителя не было тоже. Только название, состав и инструкция по применению на старомодном английском языке. Постоял перед зеркалом, снова оценивая изменения тела. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь так выглядел. Словно за него взялся талантливый скульптор и стесал все лишнее, а потом загладил и отполировал, как мраморную статую, оставив необходимые детали и убрав все, что не вписывалось в замысел.
— Аллегория юности, — буркнул Грен. — Мне, кстати, почти тридцать.
Он надел свои старые серые брюки и новую синюю рубашку, какой у него раньше не было. Все собирался купить, но никак не доходили руки, да и денег было в обрез. Подпоясался черным ремнем, затянув его на три новых дырочки. Черные носки, легкие черные туфли. На неприметной полочке справа от зеркала обнаружилась коробочка, полная резинок и зажимов для волос. Грен собрал свою гриву в низкий хвост и вышел из комнаты в поисках ответов.
Лестница из неровных досок с извилистыми лакированными перилами вела в гостиную, но некоторое время Грен постоял на верхней площадке, оглядывая открывшееся пространство. Из пола, выложенного срезами бревен разного диаметра, словно вырастали мощные ошкуренные стволы. Их оплетали зеленые лианы — он узнал только плющ. Балки, похожие на те, что были в спальне, но гораздо более мощные, пересекали потолок. Часть стен была прозрачной, из стекла, и большие пласты солнечного света ложились на пол, заставляя древесину и лак светиться. Пахло деревом и древесным углем.
Он спустился вниз, оглядел комнату. Вот дверь — входная, похоже. Горящий камин и аккуратная поленница перед ним. Обтянутые кожей и покрытые грубыми покрывалами кресла и диван. Здоровенный плоский экран перед диваном. Столики между кресел. Вся мебель выполнена в том же стиле, что и мебель в спальне. И нигде ни души, но ощущается чье-то присутствие.
— Привет, — на всякий случай сказал Грен. Никто не отозвался.
Он сунулся в первую попавшуюся дверь и оцепенел. Кажется… Да нет, это бред. И все же…
Свой саксофон, самодовольно устроившийся в деревянной стойке, он узнал сразу. Он бы узнал его где угодно. Но два других — альт цвета меди и покрытый черным лаком баритон — были совершенно незнакомы. Как и рояль. Рояль оказался первым предметом с названием производителя, который он здесь увидел. Yamaxa. Кажется, до Катастрофы был такой производитель музыкальных инструментов.
Кроме саксофонов и частично белого, частично прозрачного рояля, в комнате были книжные полки, стол и кресло, два окна, кожаный табурет, древний ноутбук на столе. Грен заметил качественно замаскированные розетки, сообразил, что провода, похоже, спрятаны в стены.
Книги на полках оказались его собственной библиотекой. В старомодной, похожей на древний чемоданчик, коробке на столе лежали его партитуры. Во второй, поменьше — фотографии. Там нашлась даже та, разорванная и заново склеенная.
Грен все меньше понимал в происходящем. Интуиция требовала: «Изучай. Не ищи объяснений. Не ищи логики. Жди». Действительно, данных для анализа решительно не хватало, да Грен никогда и не был силен в анализе.
Ну, по крайней мере, ему здесь нравилось. И кто-то позаботился и о нем, и о его вещах. Разумеется, он их бросил. Невозможно взять с собой на тот свет что-то материальное. Но он не умер, и важные при жизни вещи тут, с ним. Значит, это точно не посмертье.
Он убрал фотографии на дальнюю полку, порылся в партитурах, достал одну, поискал ручку или карандаш. Нашел в ящике стола. Ручка оказалась чернильной, с позолоченным, а может, и золотым пером. Он перечитал запись, сделал пару исправлений и сел за рояль.
Рояль оказался электронным, но с таким хорошим звуком, какой редко встречается и у классических. Грен пробежался пальцами по клавишам, разминая руки, проиграл несколько арпеджио и решил, что попробует что-нибудь еще, но передумал. Кто-то же есть в этом доме.
Восемь спален на втором этаже были пусты и гораздо проще обставлены, чем та, в которой Грен проснулся. Проще были и ванные комнаты, числом три. Душевые кабинки и ванны, тонированные под дерево, ни полотнец, ни уходовой косметики. Простые двуспальные кровати с матрацами и сложенными в ногах одеялами, но без постельного белья. Ни зеркал, ни растений, ни ковров. Решетчатые дверцы пустых стенных шкафов, голые окна без занавесок. Грен выглянул в каждое окно и теперь имел представление о том, что окружает дом. Бассейн во дворе был — большой, без воды, выложенный синей плиткой. У забора росли какие-то невысокие хвойные деревца. Никаких цветов, только невысокая трава и разбегающиеся дорожки, выложенные мелкими камушками.
Шаги гулко отражались от стен и потолка. Грен взялся за ручку последней двери на втором этаже, повернул ее и вошел. Комната была зеркальной копией его спальни, и в постели, на яблочно-зеленых простынях, кто-то лежал. Грен подошел поближе.
Это была девушка. Длинные волнистые русые волосы разметались по подушкам, одеяло сползло до пояса, открывая грудь, круглое, почти детское лицо безмятежно. Грен заметил маленькое ушко, голубоватые вены на груди, перевел взгляд ниже и почувстовал, как к щекам приливает жар. Стараясь двигаться бесшумно, он повернулся и вышел. Ему было не по себе.
Он продолжил исследовать дом, стараясь не думать о круглой груди с аккуратными розово-коричневыми сосками. Это было все равно что не думать о белой обезьяне. Хотя казалось бы, что такого удивительного в женской груди? У него и самого раньше была такая. Он никогда не интересовался грудью слишком сильно. Озабоченность ровесников сиськами была ему мало понятна. Ну, может быть, лет в шестнадцать…
Но зрелище висело перед внутренним взором, наводя на мысли о том, какова эта грудь на ощупь и на вкус, и Грен вздохнул. Здоровье — это хорошо. А вот зацикленность на таких вещах мешает.