— Сядь пока, — велела Фриде сира Симона (как-то странно они менялись ролями иногда). — Я камином займусь. И не суйся, сама разожгу, огнивом и трутом, как приличный человек.
Фрида что-то пробурчала о приличных людях, но присела на краешек кровати и стала расшнуровывать сапоги.
— Вина ещё две или три бутылки осталось, — вспомнил Ламберт. Он поворачивался так и этак, пытаясь найти положение, в котором меньше болели бы рёбра. Можно было, конечно, выпить зелье, облегчающее боль, но от него неудержимо тянуло в сон, а если выспаться днём, то страшно было даже представить, что за ночь предстоит после этого.
— Вино — это хорошо, — сказала Фрида. — Жалко, Феликс вчера всю куриную печёнку слопал. И ведь сколько ни жрёт, всё равно тощий, как помойный кошак, — огорчённо сказала она. — Куда только проваливается? — И она с сожалением оглядела себя: уж у неё ничего никуда не проваливалось, всё откладывалось на боках и на прочих местах ровным мягоньким слоем.
— Я огонь разожгу и схожу на кухню помародёрствую, — пообещала сира Симона. — Печёнки нет, но мяса попробую добыть. Эх вы, маги… Нянчись с вами.
— А не хрен было с магессой связываться, — огрызнулась Фрида. — Ходила бы в паре с какой-нибудь остроухой стервой-лучницей, и всем было бы хорошо.
— С остроухой стервой таких денежных контрактов не добудешь, приходится тебя терпеть, — не осталась в долгу сира Симона.
Ламберт хмыкнул, но не стал напоминать про мышек под веником. Грызня наёмниц, вместо того чтобы раздражать, странным образом успокаивала: раз грызутся, значит, всё в порядке. Была бы хоть малейшая опасность, дамочки наверняка разом стали бы собранны и немногословны.
Сира Симона быстро и умело сложила дрова, мелко наколола смолистых щепочек, подсунула под них несколько берестяных полосок, но даже взять огниво не успела, потому что Фрида сделала неуловимое движение рукой и буркнула: «Ignis». Растопка тут же вспыхнула, а Ламберт окончательно утвердился в мысли, что стену форта поджёг колдун.
— Ты совсем идиотка? — взъярилась мечница.
— Да! — рявкнула в ответ чародейка. — У меня башка трещит, а ты собралась кресалом об кремень лязгать. Всё, свали на кухню. И мясо, смотри, не пережарь!
Она сбросила котту из толстой грубой шерсти, распутала тесёмки у горла, распахивая ворот рубашки, опустилась на колени перед камином, сложила руки на животе, и не оборачиваясь проговорила:
— Простите, сир Ламберт, у всех магов мерзкий характер. Имейте в виду, кстати, если всерьёз решили окрутить Феликса: он так же будет срываться из-за любой ерунды, и чем ближе установятся отношения, тем большей сволочью он временами будет. Подумайте, вам точно это нужно? Не магу очень сложно представить, что это такое — наш грёбаный дар. Могу только очень приблизительную аналогию подкинуть: налейте крутого кипятка в чашку вровень с краями, возьмите её в руку без всяких прихваток и пройдитесь по бальному залу, раскланиваясь с гостями, мило беседуя и аккуратно избегая столкновений. Наша магия — эта полная чашка кипятка. Весь наш самоконтроль уходит на то, чтобы не расплескать её, не облиться самому и не обварить тех, кто оказался рядом. Быть милыми и приветливыми уже просто сил не остаётся, а если кому-то это удаётся, значит, он или она потом расслабляется так, что Сандро зубами скрипит от зависти. Знаете, кто такой Сандро?
— Слышал, — нервно дёрнув плечом, отозвался Ламберт.
Он ждал, что Фрида скажет ещё что-нибудь важное и интересное про магов, но она замолчала, глядя в огонь. Не иначе, опасалась наговорить чего-нибудь лишнего. Такого, что её выставят из комнаты, и придётся ей разводить костёр во дворе, чтобы посидеть у открытого огня. Кстати, почему огонь? Вот заберёт она его силу, но колдует-то она обычно холодом?
— Нет, сир Ламберт, — Фрида помотала головой, яркое пламя высветило тёмные корни соломенных волос (Ламберт даже подумал, что зря она красит волосы, ей с тёмными было бы лучше — колдунья же, а не… распутная послушница из храма Хартемгарбес). — Пламя, текущая вода или вообще гроза — это просто способ… как же бы это объяснить. Никогда не пробовали не думать ни о чём? Вообще ни о чём.
— Разве так можно? — не поверил он. — Всё равно какие-нибудь мысли в голову полезут. Даже если просто смотришь на огонь, всё равно рано или поздно потянешься за кочергой, чтобы дрова поправить.
— То-то и оно, что сложно это, — покивала Фрида. — Но магу необходимо. Как и жрецу-экзорцисту, и паладину: освободить голову и душу, чтобы… м-м… на свободное место влилась сила. Магия для нас, благодать для служителей Девяти. А уж будет это согласное колебание свечных огоньков над алтарём или пляска пламени в камине — дело вкуса и привычки. Кстати, у вашей дочери есть слабенький дар, вам старшая жрица не говорила? Можно в храм идти, и не послушницей, можно в орден Пути. Особенно, если развить его хоть немного. Ей полезно было бы, кстати — успокаивает и дисциплинирует весьма и весьма. Не сейчас, конечно, лет в десять-одиннадцать. То есть, учиться смотреть в огонь и выветривать из головы мелкие пакости полезно было бы уже сейчас, но ребёнок неполных шести лет просто не способен сосредоточиться надолго, особенно если занятие скучное и непонятно для чего предназначенное.
Супруг спал беспокойно и неглубоко, стонал во сне, мучительно ворочался, пытаясь лечь поудобнее, хотя на ночь выпил целую чашку отвара с дурманно-сладким, коварным запахом. Целитель предлагал наложить на него какое-то заклинание, чтобы лучше уснуть, но сир Ламберт, усмехнувшись, спросил: «Елена, у вас нет с собой зеркальца? Господину Каттену не мешало бы в него посмотреться». Елена сказала, что зеркала нет, но если господин целитель склонен послушать добрых людей, то она скажет, что колдовать ему стоит разве что ради спасения чьей-то жизни. Нет, она, конечно, ничего не смыслит ни в магии, ни в магах, но выглядит господин Каттен так, будто вот-вот рухнет в обморок. Тот, как ни удивительно, послушал умных и добрых людей, и ушёл спать куда-то. Или к кому-то — судя по тому, как хмурился дорогой супруг, он наверняка думал, в чьей постели мог ночевать этот рыжий кот: лишних коек в маленьком форте не было. И не скажешь ведь ничего ни ему, ни возможному хозяину этой гипотетической постели, потому что Феликс Каттен баронскому брату не супруг и не фаворит, а уж указывать магу, с кем ему спать, с кем не вздумать даже… Фрида, наверное, без разговоров в ответ на такие указания влепила бы хоть самому барону хорошую такую сосульку в лоб. Возможностей целителя Елена не знала, но была уверена, что и он может устроить ревнивому сеньору нечто запоминающееся, хоть и не опасное для жизни и здоровья.
Самой ей не спалось, даром что она должна была устать за такой хлопотный и насыщенный новыми впечатлениями день. Хотя, возможно, дело было именно в этих впечатлениях: чуть ли не в первый раз с самой свадьбы Елена почувствовала себя занятой нужным и полезным делом. «Попроситься у супруга в интенданты, что ли?» — со смешком подумала она. Не позволит, к сожалению: река видна прямо в узкое окошко — бойницу даже, не окно, а за рекой уже Серый кряж с его орками. Хм… а если сказать, что вместе с нею останутся и наёмницы, боевой маг в том числе? Настоящий боевик, магистр Ковена, не кот чихнул (это глава отделения гильдии наёмников объяснял, почему сира Фрида дерёт… берёт за контракты так дорого: цепь магистра Ковена Боевых Магов — в Срединных Землях штука редкая; не любят маги Лазурного Берега принимать в Ковен чужаков, и чтобы туда пробиться, нужны и немалые магические силы, и ослиное упрямство… и толстый кошелёк тоже). «Всё равно не позволит, даже с магистром боевой магии», — это Елена понимала отлично.
Да и на то пошло, вот схлынет эйфория от нужных и полезных дел, и останется тесное и неуютное приземистое строение, из которого даже выйти толком некуда, и ты в нём — досадная помеха для супруга, лишённого возможности привести в эту каморку своего целителя. А уж какие взгляды кидал на Каттена сир Ламберт… кажется, ни про ожоги, ни про переломы не вспоминал даже. Надо же, как его зацепило. В первый раз нарвался на кого-то, кто может согласиться, а может и послать тёмным лесом, к ограм в горы? И кому грозить не получится, а подкупать бесполезно? Рыжий наглый кошак, который сам решает, на чьи коленки запрыгнуть — именно то, что нужно, чтобы прищемить брату владетеля самолюбие… и восхитить готовностью выложиться полностью, выполняя свой долг и сверх того. Безупречная наживка для мужчины, никогда не знавшего отказа. И самое забавное, что Каттен даже в мыслях наверняка не имел кого-то там ловить. Пришёл, обнюхал свою новую территорию, пометил углы, улёгся у огня и ещё посмотрит, кому дозволено будет чесать его за ухом, а кто получит когтистой лапой за попытку протянуть руки к его шкурке.
— Спокойно-то как стало, да? — усмехнулся Ламберт, проводив супругу с её охраной и передав, кстати, с нею донесение об очередном орочьем налёте Георгу.
— Зато чисто стало, и еда поприличнее, чем обычно, — справедливости ради заметил сир Вениамин, хоть и морщился вчера от бабьей стрекотни. Он посмотрел на всё ещё перекошенного на левый бок командира и покачал головой: — Рано вы встали, сир Ламберт. Вам ещё бы хоть денёк полежать. Не знаю, чего там ваш колдун налечил, но смотритесь вы всё равно — краше в гроб кладут.
Пренебрежительное упоминание о Каттене, который, как отлично видел Ламберт, вытащил буквально из могилы двоих отличных бойцов, неприятно царапнуло.
— Колдун срастил магией кости, — сухо сказал он. — Это очень больно и отнимает много сил, но я уже через неделю, а не через месяц смогу вернуться к своим обязанностям.
— Да? — сир Вениамин заинтересовался. — Он и так может? Очень полезно, не знал.
«А что ты вообще знал?» — с раздражением подумал Ламберт. Несправедливо, конечно: что, собственно, мог знать младший сын мелкого пограничного сеньора, если читать и писать его учила жрица из таких же мелких пограничных бесприданниц, сама неважно умеющая и то, и другое? Это отец, а теперь и брат нанимал своим детям хоть каких-то учителей, — бароны же как-никак — а при храмовой школе многому ли научишься?
— Но, пожалуй, вы правы, — сказал он. — Оставляю форт на вас, сир Вениамин, а сам поваляюсь ещё денёк или два. Если что-то серьёзное, встану, конечно, а если нет, вы и сами отлично справитесь.
Тот охотно покивал, а Ламберт вернулся к себе. Чтобы застать там несносного рыжего котяру.
— Всё-таки встали? — с неудовольствием спросил Каттен.
— Уже ложусь обратно, — заверил его Ламберт, хоть и глупо было оправдываться перед лекарем. — Супругу проводил, проверил, всё ли в порядке — теперь можно с чистой совестью валяться.
Он подошёл вплотную и обнял котяру, ткнувшись носом в густые и жёсткие медные волосы.
— Супругу выпроводил, а не проводил, — насмешливо поправил тот, не делая, впрочем, попыток вырваться, — и тут же пошёл налево.
Ламберт смолчал, продолжая тереться то носом, то щекой об его волосы и поглаживать спину под дурацкой овчинной безрукавкой, которую Каттен где-то успел здесь раздобыть. На что-то посерьёзнее, чем потирания-поглаживания не хватило бы сил, да и боль помешала бы, но даже просто обняться и стоять вот так было неожиданно… не приятно даже, а… Ощущения были непривычными, слов для того, чтобы их описать хотя бы для себя, остро не хватало, но котяру отпустить было невозможно, даже если бы шипел и царапался, и уж тем более — если с тяжким вздохом положил голову на плечо.
— Я сейчас упаду и усну, — сказал Каттен. — И вы, в вашем нынешнем состоянии, боюсь, меня не удержите, сир Ламберт.
— Предлагаю упасть вместе. А ещё предлагаю наедине обходиться без «сира».
— Может, мне наедине вас звать просто Бертом, как ваши братья? — фыркнул тот.
— Неплохая идея, — согласился Ламберт. — Феликс…
========== Часть 17 ==========
Елена готовилась честно скучать остаток зимы, но уезжать в Озёрный пришлось задолго до предполагавшегося срока: отцовский управляющий, не доверяя почте, послал нарочного с сообщением о том, что с Августом Ферром случился удар. Елена за какой-то час покидала в дорожный сундучок самое необходимое и до утра моталась по комнате маятником, благо сир Ламберт опять прочёсывал лес, отлавливая очередную банду, и никому она спать не мешала. А ранним утром, ещё и светать не начинало, она попросила сиру Симону поторопить кучера почтовой кареты, передав для мужичка золотую монету — первую из того ручейка, что потёк по дороге. Выехали, едва небо на востоке посерело, и на каждой станции смотритель получал по золотому, чтобы позволил взять свежих лошадей вне очереди. И те, кто должен был получить этих лошадей — тоже. Хвала Девяти, народ всё был либо слишком простой, чтобы бодаться с супругой сира Ламберта из Волчьей Пущи, либо слишком… м-м… небогатый: немолодая супружеская пара благородных кровей оскорбилась бы попыткой суконщицы влезть перед ними, но почтительная просьба уступить лошадей женщине, спешащей к умирающему отцу, была выслушана благосклонно, тем более что подкреплялась звонкой компенсацией.
А Август Ферр умирать вовсе не собирался: сердце у него, как сказал семейный целитель, было на зависть иному юноше, так что прожить он сможет ещё лет двадцать. Но ни ходить, ни, скорее всего, говорить, увы, он не будет, потому что левая половина тела отказала ему практически полностью. Конечно, говорил господин Фестиниус, всегда есть надежда на лучшее, поэтому массаж, массаж, массаж, прогулки (в коляске, разумеется), лёгкое чтение, лёгкая же, но полноценная пища… Правая рука худо-бедно действует, так что совсем уж беспомощным калекой господин Ферр себя чувствовать не будет: сможет и есть сам, и страницы перелистывать, и прочие мелкие действия выполнять самостоятельно. Даже, возможно, со временем, будет в состоянии проверять счета или выполнять подобную несложную работу, чтобы не чувствовать себя обузой. Обычно, правда, такие больные становятся рассеянными и неспособными сосредоточиться на одном деле, но господин Ферр не производит впечатления человека, готового опустить руки, а любой недуг хоть частично, да отступает перед решимостью и волей. Елена кивала, и облегчение «Жив, хвала Девяти!» мешалось с ожиданием грядущих проблем. Вернее, не так проблем, как забот: и просто нудных, требующих бесконечного терпения и щедрых денежных вливаний, и довольно… смутных в своей перспективе.
— Розамунда, милая, а вы не могли бы переехать к нам? — спросила она любовницу отца, которая совсем извелась, ожидая её приезда. Елена подозревала, что главной причиной беспокойства стареющей актрисы было весьма туманное будущее — и именно поэтому надеялась, что та оценит предложение. — На меня столько дел свалилось, что я и с детьми-то вижусь только за столом, а сидеть с отцом дольше четверти часа могу разве что за счёт сна.
— От вас вообще одна тень осталась, — сочувственно заметила Розамунда. — Приехали похожей на собственный призрак, а потом ещё и закрутились совсем. Нельзя вам не спать, Елена, ни в коем случае!
— Нельзя, — согласилась та. — Особенно потому, что я без конца должна собирать документы, читать документы, подписывать документы… при живом отце становиться регентом сына. И ещё надо как-то уговорить супруга, чтобы отпустил меня, потому что оставить дом и дела на управляющих, а самой уехать в Волчью Пущу — да я там свихнусь от беспокойства! — Она помотала тяжёлой головой. — Прошу прощения, я не о том… Я хотела сказать, что дети то работают, то учатся, я зарылась с головой в бумажки, а отец остаётся с сиделками, словно нам до него дела нет. Это не так, конечно, но он болен и потому капризен и обидчив. Розамунда, пожалуйста, побудьте с ним хотя бы ближайшее время. Пусть он видит рядом с собой не только наёмную обслугу, но и кого-то близкого. Вы очень заняты сейчас в театре?
— Я? — Розамунда горестно улыбнулась. — О, у меня просто потрясающая роль! Я играю матушку главного героя и в первом акте говорю ему сначала: «Но, сын мой, неужто вы оставите меня одну?» — а после его долгого и страстного монолога отвечаю: «Что ж, если так, благословляю. Ступайте, и да пребудут с вами Девять богов и любовь вашей матери». Нет, дорогая, ни репетиции, ни сама пьеса не отнимают у меня ни особенно много времени, ни особенно много сил. Но… удобно ли это? Я ведь даже не официальная фаворитка Августа, чтобы жить в одном доме с ним.
— Вы его давняя добрая подруга, желающая помочь его дочери ухаживать за ним, — твёрдо сказала Елена. — Если кто-то попробует распускать какие-нибудь грязные сплетни на ваш счёт, я думаю, он сам себя выставит в весьма неприглядном свете. Разве не долг всякой порядочной женщины — скрасить по мере сил жизнь больному другу?