Он ещё заставил себя узнать, как обстоят дела у раненых, и только после этого потребовал у мальчишек-рекрутов воды для умывания, пожрать чего угодно и не сметь будить, даже если его величество лично прибудет на свою восточную границу. Один из мальчишек пискнул что-то про зелье, приготовленное травницей для его милости и которое, по словам той же травницы, следовало всенепременно выпить. Ламберт покривился: зелья, приготовленные Рутой, почему-то были одно другого гаже на вкус. Правда, и от лихорадки с головной болью избавляли на раз, так что он, давясь и стараясь дышать почаще и помельче, послушно выпил мерзкую бурду, отчётливо отдающую плесенью. Из последних сил поплескавшись в шайке и поев, он рухнул в постель и блаженно прикрыл глаза. Недели три-четыре теперь точно можно было жить спокойно — оркам тоже требовалось время, чтобы набраться сил.
========== Часть 6 ==========
Шум, производимый какой угодно работой, будь это хоть кузнечный грохот и лязг, никогда Елене не мешал. Сердито жужжал бурав, вгрызаясь в швы каменной кладки, наперебой стучали молотки, звенели под ними сухие хвойные доски — плотник с сыновьями и старшим внуком сколачивали обрешётку в углу, куда Елена хотела передвинуть кровать, освобождая середину комнаты. Мужики даже, подзабыв про сидевшую молча в своём углу хозяйку, то ругались, то перешучивались — Елене не мешало и это. Вооружившись абаком и красным карандашом, она проверяла расходные книги. С разрешения господина барона, разумеется, и по просьбе самого Карла, исполнившегося недоверчивого восхищения, когда она машинально поправила его, в уме помножив двузначное число на трёхзначное.
Ошибки были: считал управляющий неважно, а для его должности и опыта — так просто отвратительно. Причём, как опытным глазом виделось Елене, были это именно ошибки, дурацкие и совершенно непреднамеренные, без всякого желания обмануть хозяев. Как Рутгер и предупреждал, исключительно честный, старательный, но толком своему делу не обученный и умудрившийся ничему за столько лет не научиться, Карл был худшим управителем, какой только мог достаться таким же честным и порядочным, но ни огра в хозяйственных делах не смыслящим баронам. Даже ворюга, желающий настричь с сира Георга шерсти себе на новый домик и дочке на приданое, был бы предпочтительнее: в толково устроенном хозяйстве и наворовать можно гораздо больше, так что умный ворюга постарался бы устроить всё как можно лучше.
Словом, Елена правила расчёты и выписывала замечания (для себя, конечно — Карла спрашивать было бесполезно, надо думать) в специально заведённую тетрадь. Обложку тетради шутки ради разрисовала Лета, изобразив там подругу с карающим пером, точно копьём, в деснице и с абаком на левой руке на манер щита; одной ногой нарисованная Елена попирала амбарную книгу чудовищной величины, второй — стояла в луже чернил. Рутгер, увидев это, даже взревновал слегка и потребовал свой потрет в том же духе. Интересно, как Лета его изобразит? У неё порой случались такие странные идеи, что хотелось на всякий случай сводить её к мозгоправу. Ни в одном приличном издательстве рисунок, изображающий кое-где прикрытую… э-э… едва одетую деву в объятиях нага, обвившего пышные формы чешуйчатым хвостом, разумеется, не приняли бы. Зато пламенным поклонником таких непотребств был Алекс — он то и дело вдохновлялся набросками Леты, чтобы по ним вырезать что-нибудь этакое из дерева. Та обзывала его плагиатором, но на резонное предложение делать гравюры с подобными сюжетами всегда, печально вздыхая, отвечала отказом: это же конец её репутации и потеря места иллюстратора, а она весьма ревниво оберегала свою финансовую независимость. Летиция ведь в самом деле была с Рутгером не ради его денег, как и он в ней ценил отнюдь не её известность.
Елена даже вздохнула. Вот уж кому она всегда завидовала чистейшей кипенно-белой завистью, так это Рутгеру Вебер-Меллеру. Кажется, он заводил приятелей так же легко и естественно, как дышал. Приехали с супругом в новый, незнакомый город — оп, и уже половина этого города числится у него в добрых знакомых. Даже суконщики Ферры, которые Веберам с их бархатом-атласом, конечно, не соперники, но уж точно не друзья. С Алексом, которого ему навязали ради обоюдной выгоды, не просто поладил, а стал ему скорее братом, чем супругом. Фаворитку нашёл такую, которая оценила исключительно его душевные качества, а не тугой кошелёк… Впрочем, Лета согласилась надеть колечко с паутинкой только после рождения Марка и только потому, что признанный бастард от официальной фаворитки - это вам не просто ещё один чей-то там ублюдок…
Елена поймала себя на том, что пишет на полях вместо «наладить сбыт мехов» строчки из шутливой песенки про жениха, нагрузившего воз приданым так, что невесте некуда было и сесть: «Как же я тебя свезу? Нету места на возу!» М-да… Думала вроде бы про друзей-подруг (думать про детей она себе всеми силами запрещала), а наружу всё равно вылезли мыслишки про супруга, получившего приданое и тут же исчезнувшего. Нет, она помнила про осень и про нападения орков, но удрать от новобрачной на третий день после обряда? Хоть бы недельку для приличия потерпел, а то ведь этак совсем некрасиво получается.
— Готово, вашмилсть. Принимайте работу.
— Э-э… — Елена встала из-за почерневшего от времени бюро с крышкой, намертво застрявшей в верхнем положении, и подошла поближе. — Вот честно — ни… ничего не понимаю в плотницких работах, — признала она. — Может, дождётесь столяра, пусть лучше он оценит? Или вообще сами возьмётесь войлоком стену обить поверх ваших дощечек?
Вообще-то, новенькую, из золотистого дерева, остро пахнущего смолой, обрешётку даже жалко было затягивать сверху толстым колючим полотнищем, но ночами становилось уже откровенно холодно, и как-то легко верилось, что сира Симона вовсе не привирала для пущей выразительности про старый замок, в котором зимой волосы могли к утру покрыться инеем, если лечь спать с непокрытой головой. Так что отгораживаться от ледяного камня следовало прямо сейчас, и присланный излучинскими Феррами в качестве свадебного подарка войлок подходил для этого наилучшим образом, толстый, грубый, только на пол и на стены. Впрочем, нет: для пола цвет у него мало подходил — слишком светлый, хоть и не совсем белый, а сливочно-желтоватый. А на пол дядя прислал покрытие из тоже некрашеной, но бурой шерсти. Чтобы можно было в грязных сапогах по нему ходить — как наверняка и будет делать сир Ламберт, возвращаясь из очередного похода на разбойников и орков.
— Я думала, — продолжила Елена, — что тому, кто делает мебель, привычнее работать с обивкой, но здесь же сплошная ровная поверхность с одним-единственным углом. Возьмётесь? Я доплачу, разумеется.
Мастер с любопытством посмотрел на прислонённые к стене рулоны и задумчиво почесал в лысеющем затылке, пока сыновья наперебой щупали материал, прикидывая, сложно ли с ним управляться.
— А это что за сукно такое толстенное, вашмилсть? — спросил старший. — Аж еле гнётся?
— Это войлок, не сукно, — охотно пояснила Елена. — Когда-то давно кто-то из Ферров ездил по каким-то торговым делам далеко на восток, на границу Лазурного Берега с Пыльными Равнинами, и там увидел у степных орков шатры из войлока, коврики из войлока, домашние женские сапожки из войлока… Узнал, как этот войлок делается, накупил образцов и, рассказывая дома о своей поездке, охотно показывал всем желающим эти коврики-сапожки. Больше всех заинтересовались гномы: не считая литейных и кузниц, под землёй холодно, а тут такая замечательная вещь — толстая, тёплая и вытирается медленно, не как мех. Вот для гномов, главным образом, и делают его в Излучине Светлой. Даже вон узор по краю гномский, видите?
Плотник согласно хмыкнул, обводя заскорузлым пальцем причудливые загогулины ярко-рыжего цвета. Вроде бы такой орнамент должен был привлекать богатство в дом, хотя уверена в этом Елена не была: гномы даже давним и надёжным партнёрам рассказывали о себе мало и неохотно.
— Ну, — сказал мастер, что-то такое про себя прикинув, — можно попробовать. Якобу-то вы, надо думать, тоже работёнки подкинули, вашмилсть? Стол там новый, с ящиками, со всякими подставками, кресла…
— Тумбочку при кровати, — кивнула Елена. — Новую полку над камином. Да, ему работы тоже хватит. Потому вас и спрашиваю, возьмётесь или нет.
***
В первый момент Ламберту показалось, что он попал в какую-то другую, не свою спальню. Дошёл, всё ещё в мыслях о ремонте крепости у Нижних Бродов, до привычной двери, рванул её на себя — и остановился на пороге, соображая, куда попал. Знакомая комната стала как будто просторнее и светлее, хотя мебели в ней заметно прибавилось. Собственно, старой оставалась только кровать. Вроде бы. Её сдвинули в самый угол и поменяли над нею пыльный выцветший балдахин на что-то золотистое и даже на вид тёплое и мягкое. В противоположном углу вместо старого бюро появился новенький, ещё пахнущий свежим деревом стол со множеством ящиков и полочек, на нём обосновался роскошный письменный прибор из тех, что делали гномы, презиравшие гусиные перья, и гномская же лампа с наборным колпаком из прозрачной мозаики. Ближний правый угол комнаты заняла стойка с висевшей на новомодных перекладинках-«плечиках» одеждой, а на новой каминной полке встали по краям два бронзовых подсвечника, между которыми взлетал вырезанный из дерева дракон. Движение, которым мощные лапы отталкивались от поверхности, а крылья должны были бросить могучее тело вверх, было таким живым, что казалось, будто деревянная фигурка парит над полкой, не опираясь на неё. «Однако, — в замешательстве подумал Ламберт, — ничего себе жёнушка развернулась. Вот так уедешь на две-три недели, потом вернёшься, а замка твоего уже нет…»
Жёнушка за столом что-то строчила в толстенной тетради, время от времени гоняя левой рукой шарики абака и сверяясь с пухлой пачкой бумаг. Новый стол уже весь был завален какими-то хозяйственными книгами, потрёпанными томами, стопками бумаги… Кажется, Елена потратила это время не только на смену обстановки в супружеской спальне.
— Я смотрю, вы без меня не скучали?
— Со скукой — это к благородным сирам, не к конторским крысам вроде меня, — не оборачиваясь, буркнула она. — Прошу прощения, ещё пять-шесть строчек…
Наверное, следовало возмутиться: разве так встречают супруга после почти трёхнедельной разлуки? Но Ламберт, честно говоря, столь прохладное приветствие воспринял с облегчением. Всё же совесть у него была не совсем чиста, оттого что он бросил новобрачную одну в незнакомом месте, в чужой семье, а сам уехал, пусть и по какой угодно важной причине. Понятно, что она не юная девица с головкой, забитой романтической чушью, но хотя бы познакомить её с обитателями замка следовало всё-таки ему… а у него были дела поважнее. Действительно поважнее, но объясните-ка это женщине, брошенной на второе утро после свадьбы! Выслушивать вполне справедливые упрёки однако не хотелось, и Елена приятно удивила Ламберта, ни слова по поводу его отъезда не сказав.
Собственно, досчитав и дописав, она встала из-за стола, повернулась к супругу и сразу же, нахмурившись, спросила:
— Что у вас с рукой?
— Ерунда, царапины и пара синяков, — отмахнулся Ламберт. Он, против воли осторожно ступая по новому ковру, подошёл к ней и опять удивился, насколько она ниже его. А ведь за пять-шесть шагов чудилось, будто они чуть ли не одного роста — поневоле вспомнишь винсентовскую «виконтессу». — Спасибо вашему отцу за стальные браслеты.
— Он не хотел заказывать аспидные, — возразила Елена. — Это я настояла, а мастер меня поддержал в том, что настоящему мужчине нужна сталь, а не золото.
— Вот как? — Ламберт с новым интересом глянул на супругу: настоящий мужчина, да? — И зачаровывать вы отдавали?
— Там нет никаких чар, — удивилась она. — Кто вам сказал, что он зачарован? Травница?
— А руны? — не согласился он, поддёргивая левый рукав. В пламени камина руны на обоих браслетах затлели багровыми росчерками, но Елена непочтительно фыркнула.
— Рунами на обоих браслетах написано «Я возьму сам», сир Ламберт. И если вы этого не знали, гномы вообще неспособны к магии. Совершенно. У них есть такая штука — технология, если я правильно запомнила и выговорила. Все их чудеса сотворены с её помощью. Ну, насколько я могу об этом судить, конечно, — с усмешкой уточнила она. — А я, во-первых, верзила, и следовательно, бестолочь по определению. Во-вторых, женщина, которой лишнее знать просто ни к чему, а то невеликие бабские мозги расплавятся и закипят.
Пока Ламберт шёл к ней, он прикидывал, стоит ли её хотя бы обнять. Наверное, стоило, но делать это надо было сразу, потому что вот эту самоуверенную особу, знающую о гномах побольше многих мужчин, обнимать как-то не очень и хотелось.
— Я бы хотела поговорить с вами, — сказала она, не делая ни одного движения ни к нему, ни назад, от него. Напряжённо застывшей она, впрочем, тоже не выглядела. Никаких чувств он в ней не вызывал, ровно никаких, и он не мог решить, радоваться этому или оскорбляться. — Но вы наверняка устали, голодны и хотите помыться с дороги. Когда у вас найдётся часок времени для меня?
Ламберт дёрнул плечом. Ему следовало срочно переговорить с Георгом о пострадавшей от пожара стене форта. Полевые работы закончены, собрать мужиков для починки недолго, но это же крестьяне. Они могут таскать камни, мешать раствор, сколачивать леса — однако доверить ремонт, а лучше строительство новой стены следовало бы всё же настоящим каменщикам. А тут дорогая супруга с неистребимым женским «я хочу поговорить».
— Давайте после ужина, — сказал он.
После ужина его задержала мать. Долго расспрашивала о том, как и когда он был ранен, чуть ли не потребовала размотать повязку, чтобы лично убедиться, что рисовавшиеся ей ужасные раны — это на самом деле просто царапины. Расстроилась из-за нападения на Моховое и из-за пострадавшего форта, а ещё, брезгливо поджимая губы, потребовала, чтобы он напомнил безродной хамке, где её место. Сказать ещё раз, с нажимом, что это подарок безродной хамки защитил и, можно сказать, спас ему руку, Ламберту очень хотелось, но он представил себе, насколько это затянет и без того тяготивший его разговор, и малодушно промолчал. Зато спросил, чего именно Елена наговорила свекрови, что удостоилась такого звания. Матушка ещё плотнее сжала губы, помолчала и очень неохотно ответила: «Спроси её сам. Я не желаю это повторять». Ламберт нахмурился: спускать супруге, будь она хоть ненаследной принцессой, непочтение к его матери он не собирался. Но разумеется, готов был дать Елене возможность объясниться: вполне могло статься, что немолодой женщине, которую подводили и зрение, и слух, послышалось что-то не то, а остальное она наверняка напридумывала себе сама. В любом случае с этим следовало разобраться, и как можно скорее.
В таком настроении Ламберт и вошёл в бывшую свою, а теперь супружескую спальню, наполовину превращённую Еленой в кабинет. «Могла бы, между прочим, и посоветоваться перед тем, как всё это затевать», — раздражённо подумал он.
Ещё больше его разозлило, что перед сидящей боком к столу Еленой стояла Герта, и лицо девочки было бледным и опухшим от слёз, а говорить она просто не могла, только икала да хватала воздух ртом, задыхаясь от рыданий.
— В чём дело?! — рявкнул он, рывком, в два шага, оказавшись рядом. — Что вам нужно от моей дочери?!
Герта взвизгнула, шарахнулась от него, а Елена, вскочив, задвинула её к себе за спину, загораживая собой от Ламберта.
— В чём дело? — зашипела она. — Это меня отец бедного ребёнка спрашивает? Это я вас спрашиваю! Что вашему брату нужно от девочки и зачем было тащить её в ваш гадючник?! Она всего только облила чернилами паршивую тетрадку ценой в пару медяков, а рыдает так, будто спалила половину замка! Не хотите возиться с нею, так верните матери и деду с бабкой! Вы хоть знаете, как вашу дочь зовут ваши родственнички? Герта Мучной Нос!