— А к вам, сир Ламберт, у меня большая просьба, — сказал Ферр, повернувшись к нему. — Елена хочет эту ночь и следующую тоже провести с детьми. Надеюсь, вы не против? С вами она ещё успеет пообщаться, а мы уезжаем послезавтра с рассветом, так что сделайте одолжение, позвольте ей вдоволь наговориться с детьми перед отъездом. Всё-таки она не увидит их до самых праздников.
Ламберт пожал плечами.
— Да, конечно, — сказал он. — Боюсь только, что могу и не увидеться с нею, когда она вернётся. Нижние Броды нельзя оставлять без присмотра. Особенно осенью.
========== Часть 5 ==========
— А скажите-ка, милочка, — в праведном негодовании произнесла сира Аделаида, едва углядев Елену, — почему я не могу войти в комнату в замке моего супруга? Кто вам позволил ставить на дверь замок, ключа от которого нет ни у меня, ни у барона?
Елена, не скрываясь, поморщилась: голосок у младшей баронессы был, вежливо говоря, пронзительным, а если попросту, так и вовсе визгливым.
— Как раз об этом, любезная сира, — сказала она, с мелким мстительным удовольствием глядя, как Аделаиду корёжит от слова «любезная», — мне бы и хотелось с вами поговорить.
В тесной и темноватой, зато неплохо протопленной комнатке, игравшей, видимо, роль гостиной, собрались все… э-э… дамы: обе баронессы, нынешняя и вдовствующая, старшая дочь барона (младшей было всего три года и вряд ли она часто покидала детскую) и сидевший с книгой за страшно неудобным, на взгляд Елены, маленьким, но при это очень высоким столиком юный щёголь, похожий на невесть как залетевшую в это тёмно-серенькое царство заморскую птицу-неразлучника. Брезгливо-скучающее выражение он умудрялся сохранять даже во время чтения, а свечи в шандале на его столе горели в количестве аж трёх штук, и кажется, это не нравилось сире Аделаиде: её дочь с вышиванием сидела при единственной, а тут столько воска сжигается зря. Елена, вообще-то, заперев в супружеской спальне очередной сундук со своими вещами, искала именно сира Винсента, откровенно и прямо-таки напоказ скучавшего в дамском обществе, но раз уж все три взрослые ящерицы, мнящие себя змеями, собрались здесь, в одном месте, тем лучше.
— Прошу прощения, сира Аделаида, — сказала она, подходя к супругу сира Максимилиана. — С вашего позволения, сначала действительно срочное дело. — Та от такой наглости подавилась уже начатой было речью. — Сир Винсент, прошу прощения, что отвлекаю…
— Ну, что вы, дорогая сестрица, — тот живо отложил книгу и привстал, приветствуя её (бедная баронесса схватилась за сердце… вернее, за увядшую грудь). — Я просто счастлив отвлечься от этой бездарной писанины. Чем могу быть вам полезен?
— Напротив, сир Винсент, это меня отец послал спросить, не желаете ли вы составить ему компанию в поездке? Он завтра возвращается в Озёрный и приглашает вас с собой. Правда, должна предупредить, сир, мои дети временами бывают очень шумными. В дорожной тесноте это может быть утомительным.
— Более утомительным, чем жуткая тряска почтовых рыдванов? Или чем общество похмельного лавочника? Вы моя спасительница! — он весьма умело изобразил поцелуй, на самом деле не коснувшись губами запястья Елены. — Передайте господину Ферру, что моя благодарность не имеет границ и что я непременно воспользуюсь его добротой.
— Ваш супруг позволил вам вернуться к отцу? — ядовито уточнила сира Аделаида, хотя в её голосе Елене послышалась надежда: «Ты действительно намерен убраться отсюда и не изводить нас своим нытьём?».
— Мой супруг, помнится, весьма экспрессивно выразил своё нежелание видеть меня здесь, — парировал тот. — Я просто не смею раздражать его своим присутствием дольше необходимого.
Старая баронесса нахмурилась, но промолчала. Собственно, она вообще молчала, очень прямо сидя в своём кресле и сложив длинные и худые, не занятые ни книгой, ни работой руки на костлявых коленях, очень невыгодно обрисованных платьем. А вот юная сира Дианора подняла от своего вышивания взгляд, исполненный сожаления: кажется, она была влюблена в сира Винсента. Очарована им, его костюмом и манерами, так уж точно.
— Благодарю вас за терпение, сира Аделаида, — Елена слегка поклонилась старшей невестке. — А вот теперь ответ на ваш вопрос, как я смею от вас запираться. Видите ли, мой отец, разумеется, не жалеет денег ни на единственную дочь, ни на внуков. Однако при этом он считает своей собственностью всё, что покупает для нас. Что моё бельё, что Мелиссины туфельки, что игрушки Тео — всё юридически считается принадлежащим ему, а нам лишь выдано в бессрочное пользование.
— О, это бессрочное пользование! — Сир Винсент расхохотался и захлопнул книгу. — Сейчас, дорогая сестрица Аделаида, я вам расскажу судейский анекдот. Нет-нет, совершенно пристойный, милая Дианора, не зажимайте свои прелестные ушки. Разумеется, тяжбу двух актрисулек городского театра вёл не мой отец, но история мгновенно разлетелась по всему Озёрному. Словом, вот эта история. Не очень красивой, уже не особенно молодой и не слишком популярной актрисе Розамунде повезло чем-то приглянуться господину Ферру.
— Она очень милая женщина, — вступилась за отцовскую любовницу Елена. — Немножко раздражает иногда излишней патетичностью, но это издержки профессии, я думаю. Моя манера проверять счета, к примеру, способна довести до белого каления любого булочника, а после стольких лет на сцене попробуй-ка заговорить не слишком вычурно и без лишних эмоций.
Сын главного судьи снисходительно кивнул и продолжил:
— Однажды для роли в каком-то спектакле господин Ферр приобрёл для своей фаворитки весьма смелое платье из чёрного плиса, отделанное алыми атласными лентами. Однако девица, игравшая в этой постановке роковую красавицу-злодейку, решила, что какая-то актриса второго плана не должна одеваться лучше, чем она, — по крайней мере, на сцене — и то ли сама отняла это платье, то ли потребовала у владельца театра, чтобы костюм отдали ей. Что ж, сотни людей восхищались её яркой и броской красотой, подчёркнутой сочетанием чёрного и алого. Да только госпожа Розамунда подала на неё в суд. И сказал бы владелец театра, что это по его приказу новый костюм получила исполнительница одной из главных женских ролей, да только владельцем платья объявил себя господин Ферр. Разумеется, сказал он, мужчине его лет не пристало носить подобное; тем не менее, покупку оплатил он, что легко может подтвердить, а стало быть, платье принадлежит ему. Поэтому он требует, во-первых, возвращения стоимости платья; во-вторых, наказания за воровство — или как, по-вашему, называется присвоение не принадлежащего вам имущества?
У сиры Аделаиды на скулах проступили пунцовые пятна, но она только упрямо сжала губы.
— Роковая красавица пыталась вернуть платье, — небрежно продолжил сир Винсент. — Однако господин Ферр заявил, что не примет обратно вещь, которую носила особа со столь сомнительными понятиями о нравственности: мало ли, чем от неё можно заразиться? Так что решение суда было — вернуть потерпевшему стоимость похищенного и дополнительно выплатить штраф либо получить десяток плетей на площади. Так, сестрица?
— Именно так, сир Винсент, — кивнула Елена. — И поскольку все мои вещи по закону точно так же принадлежат моему отцу, как и это несчастное платье, мне не хотелось бы, сира Аделаида, затевать новый судебный процесс, если какая-то из этих вещей пропадёт или кто-то просто возьмёт её без спросу. Мой отец, как вы уже поняли, очень ревниво относится к своей собственности.
— Неслыханная наглость! — сказала баронесса срывающимся голосом.
Она, разумеется, имела в виду, что это неслыханная наглость — когда какие-то суконщики грозят судом баронам Волчьей Пущи, но Елена, как бы не поняв этого, охотно подхватила:
— Брать чужие вещи без разрешения хозяина? Совершенно с вами согласна, любезная сира. Кстати, госпоже Изабелле пришлось переехать в другой город после случившегося скандала. Владелец театра предпочёл свалить всю вину на неё, так что её репутация была безнадёжно загублена. А теперь прошу прощения, мне нужно вернуться к отцу, чтобы передать ответ сира Винсента.
— Да-да, — сказал тот, вставая. — А я пойду укладывать вещи в дорогу. Здешней прислуге невозможно доверить половину багажа.
— Здесь нет воров! — возмутилась баронесса.
— Что вы, сестрица, какие воры! Я говорю о том, что ваши горничные не умеют даже сложить рубашки так, чтобы те не выглядели, словно их изжевали козы.
— Сурово вы с бедняжкой, — заметила Елена, когда они вместе вышли в сквозящий холодным ветром по полу, кое-как освещённый коридор. — Ей ведь просто негде было научиться таким вещам.
Сир Винсент передёрнул узким, почти девичьим плечиком.
— Знаю, — сказал он. — И умом понимаю, что веду себя частенько недостойно. Но я тут как в тюрьме, причём непонятно за какое преступление. Вы скоро сами это почувствуете. Вернее, уже начали, не правда ли? Бегите отсюда при первой же возможности, сударыня, — без свидетелей звать её сестрицей он, видимо, не считал нужным. — Вряд ли сир Ламберт потребует вашего возвращения: ему ведь были нужны только ваши деньги, а их они с бароном уже получили. Зачем губить остатки молодости в этой ужасной дыре? Чтобы стать похожей на несчастную Аделаиду, у которой денег не хватает даже на приличные чулки, а всех развлечений — поездка на графский бал раз в три года? Так же озлобиться и бросаться на всех, кто лучше одет и умывается чаще раза в неделю? И детям вы гораздо нужнее, чем неотёсанному мужлану, который всё равно будет задирать подолы местным девкам, пренебрегая вами.
Елена, помедлив, кивнула. Непонятно только было, с чего вдруг сир Винсент озаботился её благополучием? Просто настроение сентиментальное нашло? Или затевается какая-то интрига?
***
В жидком, мутноватом свете занимающегося утра над Моховым нависал столб сизо-чёрного дома и стоял многоголосый бабий вой. Вряд ли дома подожгли орки: они обычно старались не брать и не портить лишнего, давая возможность людям оправиться от ущерба и нагулять новый жирок, чтобы и в следующий раз было что пограбить. Скорее всего, пожар возник случайно, когда кто-нибудь в свалке уронил фонарь или факел. Загоревшийся дом не тушили — отстаивали соседние, да и там народу с вёдрами мелькало немного, потому что тут и там женщины тащили по домам раненых защитников либо, вцепившись в растрёпанные волосы, завывали над убитыми. Этих Ламберт приказал гнать на пожар — успеют ещё порыдать всласть, а пока есть заботы поважнее.
Догонять отряд, который разграбил село, в то время как основные силы атаковали Нижние Броды, он даже пытаться не стал. Было ли то нападение настоящим или просто отвлекало от налётчиков, тайком перебравшихся через Гремучую по Козьим Камушкам, Ламберт в любом случае потерял убитыми и ранеными почти четверть своих людей, отбивая его. Гнаться за орками, вряд ли особо пострадавшими в бою с деревенскими мужиками, спускаться следом за ними в Ноголомное ущелье, перебираться по Козьим Камушкам на тот берег (и это если гоблины не успели разобрать переправу за вернувшимися родичами) — результат сомнителен, а вот новые потери неизбежны. Макс же пока не вернулся из Озёрного, куда его послал за наёмниками Георг, и силы следовало поберечь. Потому что всяческая шваль отлично знала, что после орочьих налётов довольно условное войско барона оказывается весьма потрёпанным, и наглела прямо на глазах.
До самого полудня пришлось разбираться с ущербом. Полностью сгорел один дом; правда, уцелели и хлев, и баня — ветер тянул удачно для погорельцев и очень неудачно для соседей, как раз-таки пристроек лишившихся, но успевших, к счастью, выпустить скотину. Бревенчатый частокол вокруг села оказался цел, и как орки открыли ворота изнутри, оставалось только гадать: либо гоблины-лазутчики втихую перерезали задремавших под утро дозорных, либо имелась в селе сволочь, сговорившаяся с длиннозубыми, что её семью и дом не тронут. Ламберт сделал себе мысленную пометку выяснить, кто меньше всего пострадал от налёта и присмотреться к этим счастливчикам. Трое мужиков были убиты, пятеро — ранены всерьёз, не просто отделались переломами и вывихами; причём двое точно были не жильцы, Ламберту хватило одного взгляда вскользь, чтобы это понять. Ещё бродили неверной походкой, держась за головы, несколько подростков и баб из тех, что наравне с мужиками хватаются за вилы и топоры: орки, неизменно следуя своему, порой довольно странному кодексу чести, женщин и отроков, не ставших ещё настоящими воинами, били так, чтобы оглушить, но ни в коем случае не убить. Сколько знал Ламберт, для орка убить женщину, если только она не признана воином, равным мужчине — позор такой, что не рассчитавшему силу удара следовало немедленно зарезаться рядом с убитой, чтобы не становиться посмешищем самому и не навлекать бесчестье на всю свою семью… А ещё вместе с зерном и мукой орки утащили пятерых детей, девочек от двух до пяти лет. Не для того, чтобы сожрать, конечно — чтобы самим вырастить будущих жён для своих воинов и охотников, орчих не по крови, так по воспитанию.
От бессонной ночи, заполненной драками и ска’чками, чувствовал себя он отупевшим и вялым, не имеющим сил даже на привычное тоскливое недовольство собой, неспособным толком защитить своих людей. Молча оглядывал повреждения, молча кивал на торопливый доклад старосты, скольких и кого именно недосчиталось Моховое за эту ночь. В висок с неторопливой основательностью судейского дознавателя ввинчивалось тупое сверло всё усиливающейся головной боли, и глухо ныла правая рука, разодранная до крови кольцами кольчужного рукава, которые рассёк удар ятагана. Отменная сталь, кстати, просто удивительно для орков. Неужели опять клыкастые сговорились с гномами из Дома Морр обменять часть награбленного зерна на оружие? Вот мало было заботы… Хорошо, что на запястье имелся не золотой, а аспидный браслет — синячище под ним наверняка будет жуткий, зато удалось перевести прямой удар в скользящий, не лишившись кисти ни полностью, ни частично (стальные накладки на перчатке явно не выдержали бы такого испытания). На перевязанной руке браслет не сходился, и Ламберт надел его на левую, чуть выше парного. На полуденном солнце руны не горели так ярко, но видны были всё равно. Что же они значат, интересно? Так и не спросил ведь: он не то что со старшим Ферром, с супругой-то так и не увиделся — в то утро, когда она провожала отца и детей, а заодно и напросившихся с ними Винсента с Максом, сам Ламберт поспешно отправился к Нижним Бродам (честно сказать, мало доверял он стратегическим талантам сира Вениамина, своего помощника).
Поездка из Мохового обратно в форт у Нижних Бродов стоила ему остатков сил. Наверное, следовало соглашаться на почтительное предложение старосты вздремнуть у него в доме: он-де велит бабам прибираться потише, а то и вовсе уборка подождёт, пока его милость отдыхает. Но Ламберт хотел при свете дня увидеть, во что им обошёлся ночной бой. Каменная кладка стены форта местами совсем потрескалась, и для починки стены использовались брёвна, а не камни. Но дерево, даже обмазанное глиной, всё равно неплохо горит, если по нему разлить горное масло — а как же ещё орки смогли поджечь стену, если не приволокли с собой хоть две-три баклажки? «Точно, — мрачно думал Ламберт, — опять сговорились с недомерками, горное масло обычно только у тех и водится. Вот мерзавцы бородатые! Нет, чтобы с нами напрямую договориться. Продали бы мы им дюжину-другую мешков муки, да хоть на те же ножи и топоры обменяли. Так нет же, им проще с орками спутаться…»
— Надо бы согнать мужиков из Трёх Сосен и Старицы, — озабоченно проговорил сир Венимамин, разглядывая обугленные брёвна и закопчённый, местами ещё больше растрескавшийся от огня камень. — Пусть стену чинят.
— Надо сказать Георгу, чтобы нанял каменщиков и сложил стену заново, — буркнул Ламберт, вспомнив тугой столбик золотых монет, которые старший братец отдал супруге на хозяйство. Вот куда, спрашивается, столько? Хватило бы сотни, как Ферр и предлагал. Всяких скатертей, салфеток и полотенец дорогая супруга к свадьбе прислала столько, что половину можно в приданое Дианоре и Елизавете отложить. Каких таких чашек-ложек можно накупить на две с половиной сотни? А лишние полтораста марок совсем не лишними были бы здесь.