Мы целовались как-то особенно открыто в этот вечер. Мы распалились, разожгли весь этот костёр сильно и жарко, но остановиться уже не могли, не хотели, не позволяя праведному рассудку напомнить нам необходимую технику безопасности.
Доктор был свален на спину, оттого, что я так хотел. Я сжимал его колени, сцеплял пальцы с его, пока, наконец, не перестал по чуть-чуть подступаться и не перешёл к главному, и тогда, очень того желая, протиснулся членом внутрь него, входя и чувствуя горячую отвратительно-прекрасную плотность.
И я снова цеплял его пальцы, мял их, сжимал его колени, скользил по коже на его икрах, стискивал бока и проникал в него одновременно со всем этим.
Своим членом доктор занимался сам, и у меня было чувство, что он не хочет кончать и вместе с тем - хочет, ему больно от собственных же движений, и ему хорошо от них, и он будет продолжать, что бы на самом деле не чувствовал.
Но я вышел из его тела, не доделав начатого.
— …одожди, — вяло, на выдохе буркнул я, срываясь с кровати нетвёрдой походкой, как пьяный.
Лектер был даже рад этой передышке.
Я вернулся через несколько секунд, прихватив с собой вибратор. Я встречался с психоаналитиком - моей совести было этого достаточно для оправдания пары вибраторов на моей полке шкафа.
Вот и в тот вечер я почувствовал, что мне нужно усилить происходящее.
Я вернулся в постель, приласкался вновь к Ганнибалу и снова вошёл в его тело. Расслабившись, я вязкими пальцами включил принесённое устройство, отправляя его внутрь себя, а свой член — в Лектера. Вибрацию чувствовал и я, и он. И, конечно, оба мы слышали и чувствовали этот назойливый стыдливо-пошлый звучок в глубине моего тела.
Я стал подрагивать, вжимаясь в Ганнибала. Доктор больно царапал мою спину отсутствием ногтей. Мой позвоночник напрягался, я старался расслабить его усилием воли. В конце-концов, не без труда и не без стонов неудовольствия оседлав волну, я кончил… и это было мощно! Щемяще, даже вымучено, но безумно сладко, глубоко. Это было так сильно, что, кажется, я даже закричал, когда испытал оргазм.
Я вытащил вибратор сразу же, как только схлынул первый сильный спазм… Мне пришло в голову прижать его к бедру Лектера, пока тот не кончит, и он, направив мою руку, благосклонно воспользовался помощью, вытаскивая из себя собственной рукой и оргазм, и стон, и семя.
Я отщёлкнул переключатель, чтобы эта хрень в руке заткнулась, после чего провалился в кровать и умер на две минуты.
Чувствовал я себя странно: я всё ещё ощущал эхо наслаждения в теле, и от этого наслаждения у меня кружилась голова, меня мутило. Я лежал, не двигаясь, перекинув только руку с вибратором через живот Лектера. Признаться честно, я начинал чувствовать дискомфорт в том месте, в которое в пылу страсти не слишком нежно впихивал вибратор, и я очень надеялся, что это скоро пройдёт. Какое-то время я не мог двинуть ни рукой ни ногой, и продолжал неподвижно лежать.
Когда, наконец, я более-менее пришёл в себя, то первым делом стянул с вибратора презерватив, отшвырнул и то и другое куда-то подальше от себя, вытер чем попало руки и принял решение ещё немного полежать, перевернувшись на спину.
Пока я был занят мыслями и расслаблением, Ганнибал медленно поднялся с постели и неторопливо ушёл в ванную комнату. Через минуту он распахнул дверь ванной, озаряя тёмное пространство далёким жёлтым отсветом, и встал на пороге с зубной щёткой во рту. Привалившись к дверному косяку, он принялся лениво чистить зубы, придерживая телом дверь, чтобы не закрылась.
— Уилл? — позвал он, видя, что я устало и ласково гляжу в его сторону.
— М? — сонно улыбаясь и поблёскивая из темноты бликами в глазах, мыкнул я.
— Поедем на выходных на пикник? Как тогда, когда мы только начали встречаться…
— Мгм, — расплылся в ещё более довольной улыбке я.
— Поедем?
— Поедем, — шепнул я.
— А Фредерика возьмём с собой? — осторожно спросил Ганнибал.
— Пошёл он в жопу, — выдохнул я со счастливым выражением лица. — Я только тебя хочу.
Ганнибал бросил на меня укоряющий взгляд.
— Дурак, — сообщил он мне обстоятельно, но ничуть не обидно, и нырнул в ванную комнату полоскать от пасты рот. Дверь с заминкой захлопнулась за ним сама.
========== 11. Его свитер - мои кудри. ==========
Время от времени — хотел я того или нет — я волей-неволей глубоко и надолго задумывался о природе собственного житья-бытья. О выборе, случайностях, о том, на что я транжирю драгоценные минуты собственой жизни, обесцененной до звенящей мелочёвки присутствием рядом со мной грандиозной фигуры доктора Лектера, скрадывающего моё существование собственной величественной тенью вневременного гения…
Мой муж без сомнения являл собой личность чрезвычайно выдающуюся. По этой причине я и позвал его в своё время замуж — за его не с первого раза нащупанные мною «выдавахи».
Но я соврал бы, рискнув предположить, будто его существо исчерпывается положительными — возвышенными и прекрасными — качествами, которые мне в нём так дороги. Нет, нижняя граница его «выдаваний» спускалась аккурат в преисподнюю, и тамошний дьявол, конечно, крылся в деталях.
Иногда я поражался логике его взаимодействия с окружающим миром. Например, однажды я был свидетелем того, как он в высшей степени, что называется, психанул. Со стороны это выглядело следующим образом: Ганнибал чинно и тщательно гладил белоснежную рубашку. Внезапно, отдёрнув утюг от оглаживаемой поверхности, он замер, смотря прямо на ткань. Секунда, две, три, четыре… Я считал, сидя на диване в гостиной неподалёку от него, и делал вид, будто смотрю телевизор. Пять… шесть… Лектер отставил утюг на подставку, аккуратно выдернул его из розетки и куда-то ушёл. Спустя минуту он вернулся с ножницами в руках и аккуратно отрезал вилку от утюга. Уже тогда я понял, что имею честь лицезреть наивысшую точку кипения ярости доктора и, если это скоро не закончится, то лучше б иметь под рукой телефон, чтобы вызывать службу спасения.
Отрезав шнур, Ганнибал всё с тем же размеренным ритмом в движениях взял утюг и снова куда-то ушёл. Я снова считал. Через минуту, почувствовав запах гари, я отправился тушить своего психиатра: он жёг утюг над газовой горелкой. Надо же было додуматься!
Я отобрал у Ганнибала опасную игрушку, исцеловал все его руки, заставил выпить специальную таблетку на случай глубоких психов, одел в другую рубашку и поскорее отвёз в его шахматный клуб, чтобы он вышел из неадекватного состояния и вернулся сам в себя. Ночью после этого, надо ли говорить, у меня был секс.
Когда вспоминаешь о таком или рассказываешь кому-то это обычно вызывает разве что улыбку. Но когда ты живёшь с этим в доме, когда это происходит в твоей собственной семье — не всегда это кажется смешным. Иногда это выглядит весьма пугающе, ведь когда что-то такое случается в режиме он-лайн, неизвестно, чем это способно кончиться. Хотя, наверное, он не мог бы по-другому? Он такой и есть, что некоторые вещи только так может пропускать через себя. Не орать ругательства, не колотить вещи вокруг. Сжечь неугодный утюг…
Он — та самая девушка, которая выйдет из машины на автостраде и раздражённо пойдёт в противоположную сторону. И нет, он не сядет обратно. Он — тот самый подонок, который не выйдет ночью на балкон слушать серенаду, потому что на балконе прохладно. Он будет ворчать всё рёбаное утро на мой будильник, а свой случайно поставит на семь утра в воскресенье, потом шепнёт «извини», поцелует в нос и продолжит спать. И это он в который раз перестанет разговаривать со мной, потому что сам был не прав.
И это я — в шоке от того, как много из меня сыплется обвинений, стоит только начать.
Что поделать? Он самый мерзкий гадёныш из всех, с кем я когда-либо встречался. Но я его очень люблю. Ещё и потому, что, хоть в его характере и поведении много всякой дряни, кое-чего среди этого списка нет. Некоторых мерзостей, присущих другим.
У него нет потребности с пристрастием зарываться в чужое прошлое. Иногда он даже не хочет вспоминать о том, что было вчера. Не знаю, хорошо ли это, но иногда — просто восхитительно. У него нет мелочной зависимости от вещей или денег, от еды, машин. Да, единственное, что он не променял бы на что-то другое… кого-то другого… это я. Поразительно? Более чем.
Он бывает отвратительным настолько, насколько обычно элегантен и в высшей степени великолепен!
И вот он то элегантен, как бог, то капризен, как девочка, одновременно с этим оставаясь элегантным, как бог. Куда мне, плебею?..
Но он мой муж. Как в той цитатке… Что-то там про то, что ты, мол, можешь подойти к этому крутому парню и ущипнуть его за зад. Это я им пропитался, раз говорю такое. Хотя сколько времени-то уже прошло? Давно должен был им пропитаться. А я всё дёргаюсь, бывает, и психую от его проделок. Теперь, конечно, реже, чем поначалу — научился попадать, и в прямом, и в переносном. Но подстеленная соломка не всегда спасает меня от ушибов падения.
Раз вот мы собирались на пикник. Всё решили. Утром я встал с болью в горле, но ему ничего не сказал — не хотел портить ему день. Да и себе тоже: очень он был лучезарный, сердце радовалось, когда я глядел на него такого сладкого. Но тут он услышал, как я кашлянул… Конечно, велел разевать ротельник, показывать горло… Короче, выяснил, что у меня ангина или что-то вроде того, сам мне навыписывал лекарств из домашней аптечки, строго-настрого запретил выходить из дома. Я, смирившись, сперва был этому даже рад, но лекарь, который я надеялся весь день проведёт со мной, посидел-посидел и вдруг заявляет: ну, ты лечись, а я поеду с Фредериком на пикник, а то я настроился уже. И, главное, понимал же, зараза, что делает! Я хотел рассердиться, но живо прогорел, махнул рукой, и он укатил.
Через полчаса он вернулся обратно и привёз с собой Чилтона. Они угнездились у нас на заднем дворе. Мне, болезному, было позволено выйти из дома… Я посердился немного, потом простил, конечно. Вот так заболеешь в выходной, ещё и любимый грозится свалить без зазрения совести! В этом весь Ганнибал. Вся его суть.
Но после, хоть он и рассердил меня, я всё равно ему сказал, что люблю его. Именно тогда, когда у меня совсем пропал голос. Лектеру даже пришлось наклониться, переспросить: что? Я шепчу: «люблю тебя!», но физиономия была, конечно, максимально обиженная. Он погладил меня по голове, тепло так, посмотрел с виноватым видом, и вот только тогда я соизволил ему улыбнуться. Но только слегка, чтобы не расслаблялся.
Короче, говоря, с моим Ганнибалом сложно. Он очень, на самом деле, вредный.
Он из числа тех людей, которых иногда лучше любить издалека, на минуточку, носить фото прелестного лика в кошельке, вздыхать, стихи ночами писать, но никогда не встречаться, и уж тем более не жениться.
Я преуспел в наихудшем из вариантов: не смог удержаться, чтобы не заграбастать себе. Если бы я мог хоть немного более трезво рассуждать, я бы посоветовал самому себе сию минуту с Ганнибалом расстаться. Но я не могу. Я не рассуждаю трезво с тех пор, как он снизошёл до меня на испанском берегу, где с небес глядела испанская луна. Мистер Луна. И вот за этот один разочек, за несколько привольных деньков я навсегда признал его королевские привилегии. Нельзя было иначе. Он слишком хорош для меня. Слишком хорош вообще. И меня едва ли не убивает осознание того, что он рядом, что он — мой.
Иногда я представляю себе, что мы расстались. Это полезно бывает, когда он начинает вредничать. Чаще всего, это расставляет всё по своим местам. Как же я так к нему привык? Его свитер — мои кудри?
========== 12. Блики. ==========
Однажды в среду, но не исключено, что и в четверг, когда ничего не предвещало беды, Ганнибалу Лектеру взбрела в голову новая дурь: он решил, что я, Уильям Грэм, непременно его брошу.
Сперва, едва только услышав это заявление, я ничего не понял, но позже он всё мне очень подробно и доступно объяснил, так что никаких сомнений уже не возникало. Якобы он скоро постареет, причём постареет как-то особенно окончательно, в связи с чем станет очень вредным — хотя, казалось бы, куда больше? — и я убегу от него к молоденькому любовнику, а его брошу, брошу, порву пополам его портрет, растопчу каблуком, плюну, а после буду смеяться над ним, старым дураком, уезжая в лимузине и счастливо расплёскивая шампанское из бокала…
Стоило мне задуматься об этом, и у меня тут же заболела голова, и после этого она болела всякий раз, когда я об этом думал. Конечно, я безнадёжно улыбался по поводу зашкаливающего уровня безумия этого предположения, но голова всё-таки болела, и я в очередной раз лез в аптечку за анальгином.
Ганнибал мой, Ганнибал, когда же это только закончится? — вздыхал я, явственно понимая, что никогда это не закончится, и не может это закончиться. Он то и дело занимал себя этими трагическими вымыслами, что, в каком смысле-то, было неплохо, но для меня это, конечно, было той ещё занозой в заднице.
Лектер ежечасно отправлял меня к несуществующим любовникам, многозначительно ухмылялся, намекая на какие-то ужасающих тяжестью греха обстоятельства, тяжко вздыхал, обижался на меня до смерти, гордо страдал, потом шёл ко мне в уже раскрытые объятья, с обожанием цеплялся пальчиками за майку на моей груди и прятал физиономию в моей шее, а иногда так даже и хлюпал носом. Я поглаживал его, почесывал за ушком, и надеялся, что однажды он выбросит всё это из своей красивой докторской головы… И однажды он выбросил.
Уровень трагедии в нашей семейной жизни, конечно, не слишком понизился, но Лектер определённо поверил, что я хочу быть с ним «до конца времён», заткнулся и продолжил быть ослепительной дивой. Я, даже не предполагавший, что так обрадуюсь ненавистному мне раньше образу, был готов целовать ножки своей диве, если б она мне, конечно, это позволила, и был счастлив, как сто счастливых поросят, но произошло это, конечно, не в один день и, если говорить кратко, то произошло вот как…
Мы доживали паршиво-тягостную весну, вяло ругаясь про носки и пригоревшую еду, когда в наши головы синхронно ворвалось осознание скорого отпуска. Я, помня о прошлом, стал тихо надеяться на что-нибудь хорошее. Лектер же принялся что есть силы ныть.
Он ныл мне о том, что у него всё болит, ныл, что хочет поехать в отпуск на поезде, уже будучи в купе поезда он ныл, что хочет в самолёт. Короче говоря, я чувствовал себя папочкой с младенцем на руках, которого надо было без конца укачивать, баюкать, постоянно что-то говорить, делать «тш-тш» и совать в рот соску. Я даже извинялся перед соседями за то, что мой спутник так громко выражает своё недовольство всем на свете. Таков в точности был мой доктор во время нашего пути до места отдыха.
Я молча терпел это и только лишь утешал. Я верил в волшебную силу морского берега: хоть мы и решили на этот раз отправиться в совершенно другой уголок вселенной, в нём также наличествовало большое количество солёной воды, а в придачу к воде — целый город.
Чудо случилось раньше, чем я предполагал. Ещё за полдня до прибытия на место я поймал своего доктора в коридоре у открытого окошка. Он стоял, заворожёно глядя на море, вид на которое открылся с холма, по которому нёсся поезд.
Подойдя к нему вплотную, я наклонился к его уху и едва слышно напомнил:
— Я люблю тебя.
Мне нужно было непременно создать положительную ассоциацию. Ганнибал стрельнул в меня глазами и кивнул.
— И я тебя, — отозвался он, возвращаясь к созерцанию мерцающей водной глади. — Хочу поскорее выйти из поезда, — добавил он. — Подышать воздухом.
Посмотрев на часы, я сказал:
— Через пять часов приедем. Хочешь воды? Или хочешь, я почитаю что-нибудь, чтобы отвлечься?
Доктор немного задумался.
— Да, — покивал он с таким видом, будто вообще не ныл никогда в жизни. — Хорошая идея.