Меркуцио взял в руки бутылку и призывно взглянул на Тибальта. Капулетти приподнял брови, словно удивляясь такой быстрой капитуляции перед граппой. Но, видимо, магия напитка начала действовать и на него, Тибальт улыбнулся и поставил бокал на стол.
========== Пир за мир ==========
— Вот я крадусь по коридору, босиком, в женском платье, которое трещит на мне по швам, молюсь, чтобы не встретить кого-нибудь из слуг, благо уже была глухая ночь… Мне оставалось только повернуть за угол и открыть дверь в свои покои. И, конечно, я тут же врезаюсь в своего дядю, который как раз напротив моей двери и стоит. Он несколько мгновений на меня смотрит и произносит загробным голосом: “У тебя есть пять минут, чтобы переодеться и выйти ко мне с правдоподобным объяснением. И не вздумай рассказывать мне правду, если не хочешь лишиться наследства”. Мне и стыдно, и смешно, боком протискиваюсь в дверь, захлопываю ее за собой и понимаю, что юбка платья застряла в щели между дверью и стеной. Я дергал-дергал, пришлось снова открыть дверь. Дядя опять смерил меня взглядом, снял с ручки двери зацепившуюся ткань юбки и говорит так назидательно: “Подол надо подбирать, бестолочь”.
Тут Тибальт, будучи более не в силах сдержать хохот, ткнулся головой в лежавшие на столе руки. У Меркуцио язык уже заплетался от смеха и количества выпитого, а челюсть начало сводить от постоянной улыбки. Он замолчал, пытаясь расслабить рот хоть немного и заодно дождаться, пока Тибальта отпустит.
Они сидели в погребе уже больше трех часов, пили, ели, смеялись и говорили, говорили, говорили. Граппу прикончили первой, поначалу чинно поднимая бокалы и произнося тосты. Где-то между пожеланием здоровья дорогому герцогу и идеей выпить за таверну Деласло, лучшую в Вероне, проворные слуги принесли на блюдах ужин и, быстро выставив свою ношу на стол, моментально ретировались. Мясо, овощи, рыба, сыр были аккуратно нарезаны ломтями и разложены по тарелкам, среди блюд оказались и столовые приборы. Меркуцио попытался подцепить кусок вяленого мяса на вилку, но тот все время соскальзывал, и рыжий просто взял его пальцами и отправил в рот. Тибальту идея понравилась, и они продолжили брать еду руками, облизывая пальцы и вытирая их о полотенца, которыми изначально были накрыты блюда.
Когда от граппы осталась только половина, Меркуцио посмотрел на бутылку, пожал плечами и вылил все содержимое в бокалы. Получилась примерно треть бокала у каждого. Тибальт пытался было запротестовать, но рыжий так азартно махнул рукой и сунул ему бокал, что сопротивление оказалось бесполезно. Они зажмурились и осушили бокалы до дна. Меркуцио первый закашлялся и стал шарить по столу в поисках кувшина с водой. Тибальт поперхнулся на третьем глотке, вцепился рукой в горло и тоже начал кашлять. У обоих из глаз потекли слезы, а на лбу выступил пот. Тибальт выхватил протягиваемый ему кувшин с водой и начал жадно пить, пока Меркуцио вытирал рот рукавом камзола и переводил дух.
— Вот поэтому ее пьют по чуть-чуть, — голос Тибальта прозвучал как хриплое бульканье, он перевел дыхание и снова припал к кувшину.
— Зато сразу жарко стало, никакая жаровня не нужна, — Меркуцио вытер слезы и стал расстегивать камзол. Рыжие волосы прилипли к вспотевшему лбу, и он сосредоточенно начал их сдувать.
Тибальт опять поперхнулся, на это раз от смеха. Вода потекла по его подбородку и закапала на пол, Капулетти отставил кувшин и потянулся за полотенцем, искоса глядя на рыжего.
— Ты что, всем своим глупостям можешь оправдание найти?
Меркуцио пожал плечами и хитро сощурился, делая перед Тибальтом что-то вроде глубокого реверанса, но ноги предательски разъехались, и он чуть не хлопнулся о каменный пол задом, едва успев вцепиться в лавку.
После граппы они открыли бочку отличного вина десятилетней выдержки, достаточно крепкое и терпкое, но после бутылки Тибальта оно пилось легко как нектар. Меркуцио со знанием дела выбрал бочку в двух шагах от стола, по опыту зная, что на пьяных ногах ходить по проходам и искать, где же нужная бочка, дело крайне непростое.
Полный кувшин вина вызвал в памяти множество разных историй, и Меркуцио сам не заметил, как начал что-то рассказывать, а постепенно хмелевший Тибальт слушал его, опершись щекой на руку. Чем больше они пили, тем легче шли слова, хотя язык уже изрядно заплетался, и многое выговаривалось только с третьего раза. Истории Тибальта не были смешными, но Меркуцио слушал его с интересом, отмечая про себя, что Капулетти, кажется, впервые за долгое время расслабился. На скулах играл румянец, исчезла вечная складка между бровей, голос звучал звонко, словно Тибальт вернулся во времена детства, о которых сейчас вспоминал.
Особенно Меркуцио понравилась история о том, как он впервые подрался на улице с Ромео. Мальчишки не поделили, кому первым надо было пройти через лужу после затяжного ливня, набросились друг на друга и повалились в эту самую лужу, лупя друг друга, пока подоспевшие слуги их не разняли. Меркуцио видел, что Тибальт говорит об этом без какого-то намека на ненависть к Монтекки, словно Ромео и не был Монтекки, а так, просто какой-то мальчишка. Это было непривычно и приятно, как будто не было вражды, так долго разрывавшей город на два лагеря.
Меркуцио тоже вспоминал потасовки, но как-то так выходило, что все истории у него заканчивались или борделем, или таверной. Капулетти слушал о выходках собутыльника и его приятелей и еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Когда же Меркуцио поведал прекрасную историю о том, как уснул в бане, а друзья спрятали его одежду, и ему пришлось добираться до дома, нацепив платье, одолженное у шлюхи, Тибальт не выдержал.
Глядя, как Капулетти всхлипывает, пытаясь успокоиться, Меркуцио привстал, дотянулся до бокала Тибальта и плеснул еще вина. Тибальт на ощупь схватил бокал и выпил залпом, грохнул его обратно на стол и уткнулся лицом в ладони, переводя дыхание.
— И после этого ты еще будешь говорить, что твои друзья не мерзавцы? — прохрипел он без злобы.
Меркуцио пожал плечами:
— Ну откуда ж они знали, что я вдруг проснусь и рвану домой, не дожидаясь их. Они рассчитывали, что я просплю на лавке до утра, поэтому и ушли за вином. Зато, когда вернулись, перепугались не на шутку. Им и в голову не могло прийти, что я нацеплю платье и так пойду по улице, решили — отправился голышом.
Тибальт усмехнулся:
— Да, картина была бы красочная. Так что ты в итоге сказал дяде?
— Ну пришлось выложить ему правду, потому что, как ни странно, любое выдуманное мной объяснение звучало намного безнравственней.
— Удивительно, как он тебя с твоими историями, в самом деле, наследства не лишил.
— Он верит в меня. Рассчитывает, что однажды я вдруг стану мудрее, спокойнее и хладнокровнее. — Меркуцио сделал театрально серьезное лицо и с трагизмом посмотрел куда-то вдаль. Тибальт покачал головой.
— Боюсь, твоего дядю ждет серьезное разочарование.
— Синьор Капулетти, я попросил бы вас говорить с меньшим унисч…уничж….так, раздватри….уничижением, — еле выговорил Меркуцио и строго посмотрел на Тибальта. Они две секунды пытались буравить друг друга суровыми взглядами и снова покатились со смеху.
Вино наполняло их теплом и горячило не меньше, чем угли жаровни, стоявшей между лавками, на которых они сидели. Меркуцио вылил в бокал остатки из кувшина и обернулся к бочке, словно ожидая, что она сама к нему подкатится. Но, поскольку чуда не случилось, ему пришлось встать и нетвердым шагом самому подойти и открутить кран. Кувшин моментально наполнился и Меркуцио, так же пошатываясь, вернулся к столу, опираясь на него рукой прежде, чем сесть.
— После твоей прекрасной граппы вино кажется просто виноградным соком. Но очевидно, что это обманчивая видимость, прямо я передвигаться уже не в силах.
— Вот поэтому у меня есть еще одно правило: не мешать граппу с другими напитками, — Тибальт внимательно посмотрел на свой бокал. — Правило, которое сегодня я также нарушил.
— О, снова правила. Синьор Капулетти, сколько же у вас правил. Не окажете ли любезность поделиться ими с синьором Делла Скала, дабы уразумел он, как лучше прожить в этом грешном мире, — Меркуцио вытянулся через стол и протянул к Тибальту руку, изображая мольбу. На лице застыло выражение смирения, но хитрый блеск синих глаз рушил все впечатление.
Тибальт мгновение смотрел на него и отвернулся, усмехаясь. Копна черных волос скрыла половину его лица. Быстрым движением он отбросил их назад.
— Боюсь, что легче будет вам, синьор Делла Скала, уйти в монастырь, чем пытаться этим правилам следовать. Ну что ж… — проговорил он, видя, что Меркуцио действительно собрался его слушать. — Чтобы оставаться в согласии с самим собой, я никогда не пропускаю упражнения по фехтованию, воскресную службу и семейный ужин в день смерти моего отца. Я не делаю долгов у торговцев, не хожу в бордели по воскресеньям и не пользуюсь услугами шлюх, предложенными бесплатно.
На последних словах Меркуцио удивленно поднял брови, Тибальт сделал неопределенный жест рукой.
— Я не люблю быть должен, особенно женщине.
— Ну, а если ты просто понравился девчонке, и она хочет пойти с тобой ради удовольствия, а не денег?
Тибальт отрицательно покачал головой, решительно отметая это предположение:
— Нет, это еще хуже, чем быть должным.
Капулетти сделал паузу и поднес к губам бокал. Видимо, жар от жаровни и тепло от вина сделали свое дело, и Тибальт решил тоже снять камзол. Нащупывая пальцами пуговицы, он старался аккуратно вынимать их из петель и тут Меркуцио первый раз за весь вечер заметил, что в одну петлю продета тонкая цепочка с серебряной квадратной подвеской. Меркуцио не понял, как он мог сразу не разглядеть медальон. Тибальт полностью расстегнул камзол, снял его и аккуратно сложил на лавку так, что цепочка скрылась между складками ткани.
— Что я говорил? Ах, да, правила… — Тибальт задумался, подняв глаза к потолку. — Я никогда… никогда…
— Никогда не признаешься кузине в своих чувствах?
Повисла тишина. Меркуцио увидел, как резко побледнело лицо Тибальта, брови сошлись на переносице. Взгляд сузившихся глаз уставился перед собой, ладони, расслабленно лежавшие на столе, сжались в кулаки. Меркуцио увидел это и испугался. Ему вдруг стало страшно, что хрупкое перемирие, установившееся между ними, сейчас лопнет как тонкий прутик, и они провалятся в омут лютой ненависти, из которого будет не выбраться. Зачем, зачем он это сказал? Трезвым он бы точно не произнес этих слов, ну, а пьяный язык жил своей жизнью и сильно опережал запаздывающие мысли, которые теперь роились в голове, как разбуженные зимой пчелы. Надо что-то сказать, как-то объяснить все, пока не поздно.
— Слушай, я не хотел, правда… Не хотел я залезать в твой медальон, но так вышло. И у меня есть оправдание, он после падения сам открылся, я только хотел посмотреть, над кем перед тем насмехался. Ну, чтобы устыдить себя…
Меркуцио говорил быстро, глотая слова и заплетаясь в собственных губах, и, не отрываясь, смотрел на Тибальта. Казалось, тот прирос к месту, костяшки на сжатых кулаках побелели. И Меркуцио вдруг вскочил на ноги, не в силах выносить ответное молчание.
— Боже, да посмотри уже на меня! Я ведь поклялся тебе, что никто не узнает о твоей тайне. Считай, что секрет медальона попадает под эту же клятву. Я не нарушу ее, даю слово, — он сделал несколько нетвердых шагов к Капулетти. — Тибальт, мне, правда, жаль, что так произошло. Пожалуйста, поверь.
Рыжий впервые назвал своего противника по имени, никогда прежде ни в схватках, ни на приемах Меркуцио не обращался так к Капулетти. Он ощутил особую ценность в том, как прозвучало это имя, словно он попробовал ценнейший сорт вина из погребов самого Папы Римского. Меркуцио замер в ожидании.
Тибальт слушал его, не поворачивая головы, словно впал в забытье. И только звук собственного имени, сорвавшийся с губ, никогда прежде не произносивших его, заставил Капулетти поднять глаза. Меркуцио не лгал. И не болтал спьяну. Тибальт увидел в глубине синих глаз истину, настоящую и неприкрытую. Делла Скала действительно сожалел. И он сдержит слово, во что бы то ни стало. Тибальт, закрыл глаза, сделал глубокий вдох, и ладони, наконец, разжались. Он протянул руку и толкнул к Меркуцио пустой бокал. Тот смотрел на него секунду, кажется, еще не веря, что буря миновала, почти со стоном хлопнулся назад на скамейку и наполнил оба бокала.
Они пили быстро, не отрываясь, пока не осушили их полностью. Меркуцио покрутил в руках вновь опустевший кувшин, и уже собрался было встать, чтобы идти к бочке, но вдруг резко обернулся к Тибальту.
— Я задам только один вопрос, и забудем об этом, — взгляд остановился на руках Тибальта, еще сжимавших бокал. — Только не бросайся в меня посудой!
Тот хмыкнул и поморщился:
— Ну, если я до сих пор этого не сделал…
— Скажи, ты из-за болезни не делаешь предложение Юлии?
Рыжий понимал, что очень рискует, снова затрагивая эту тему, но сейчас ему было все равно, почему-то хотелось точно знать, что руководит Тибальтом, и услышать это было нужно именно от него. Капулетти вздохнул, подбирая слова.
— Да, но причина не только в этом. Я не хочу, чтобы она жила в страхе, что я в любой момент начну биться в припадке, как одержимый. Она ни разу не была свидетельницей приступа, пусть так и остается. Но… — Тибальт положил ладонь на камзол и сжал в том месте, где под тканью скрывался медальон. — Она для меня луч света во мраке ночи. Прекрасная мечта. Я боготворил ее с тех пор, как она была ребенком. Могу ли я оскорбить ее плотской страстью? Нет.
Меркуцио слушал его затаив дыхание. Он не знал, что ответить на эту исповедь и нужно ли вообще отвечать. Одно он понял точно, Тибальт был куда сложнее, чем показывал, чем сам рыжий привык думать. И было в этом что-то магически притягательное, словно он смотрелся в старое зеркало и вдруг увидел в отражении новые краски.
Тибальт поднял глаза на застывшего Меркуцио, и их взгляды впечатались друг в друга, лучше любых слов передавая то, что оба ощущали. Капулетти улыбнулся.
— Давай неси еще вина. У меня есть тост.
Вновь наполненные бокалы взмыли в их руках, оба поднялись на ноги, и Тибальт произнес почти торжественно:
— За тайны, которые мы унесем с собой в могилу.