Нет. Думать об этом он не хочет. Он закрывает глаза, ёрзает, стараясь примостить тощую задницу на скрипящей ступеньке так, чтобы не было холодно, но его всё равно бьёт дрожь; октябрь приносит с собой порцию ливней и первые холода, старая водолазка едва с этим справляется. Ничего. Ничего. Сейчас он ещё немного посидит, пока отец не решил выйти из дома, и пойдёт… куда-нибудь. Плевать куда. Сейчас, ещё чуть-чуть…
Визгливый ветер писком врывается в уши, давит на барабанные перепонки, угрожая разорвать их в мясо, и, может быть, именно из-за этого резкого звука Северус не слышит чужих шагов. Зато слышит весёлое:
— Не ожидал тебя тут встретить!
Меньше всего на свете он хотел, чтобы это случилось. И это случилось. Злая ирония всей его, Снейпа, жизни.
— Эй, Северус, — Гарри садится рядом, осторожно толкая его плечом. — Я и не знал, что ты тут живёшь.
— Ты-то что здесь делаешь? — вместо приветствия огрызается Снейп. Гарри фыркает, тыкает длинным пальцем в сторону недавно купленного дома.
— Ну, вообще-то я живу вон там. Если бы знал, что мы с тобой соседи, давно позвал бы тебя на огонёк.
— Что сказали бы твои драгоценные друзья? — желчно выплёвывает Северус и — вдруг — остро жалеет об этих словах, потому что лицо Гарри (Гарри Поттера, значит) каменеет, становится твёрже и жёстче линия подбородка. Северус ждёт ухода, обвинений, ответной резкости. Но Гарри вздыхает и тихо просит:
— Не надо так о них. Пожалуйста.
Один бог знает, как давно Северус слышал это «пожалуйста». По спине стайками ползут мурашки, коченеют кончики пальцев. Он ничего не отвечает, только горбится и кивает. Гарри зачем-то касается его руки — и тут же отдёргивает ладонь, восклицая:
— Ты же замёрз!
Глупый, глупый Гарри, думает Северус почти с нежностью. Как можно мёрзнуть, если не согреваешься… Он пытается выдавить из себя глухое «всё нормально», но Гарри вскакивает на ноги, тянет его на себя, нетерпеливо хмурясь:
— Вставай, и пойдём!
— Я не думаю, что это хорошая и…
— Вставай! — настойчиво повторяет Гарри, смыкая пальцы на запястьях Снейпа, и от этого прикосновения у него под кожей всё зудит.
Господи, если ты есть…
Когда Северус, повинуясь безапелляционному рывку, встаёт, ненароком опираясь на пострадавшую ногу, ничто в его лице не выдаёт всплеска боли. Всё нормально. Однажды он дотащился до больницы, прижимая к груди сломанную руку. А тут — такая мелочь. Всё нормально. Он может. Всё нормально. Гарри даже не заметит.
Гарри ничего не спрашивает. И не пытается что-то вызнать. Просто в какой-то момент подставляет плечо, закидывая руку Северуса себе на шею. И замедляет шаг. Будто невзначай, будто ему самому так захотелось, будто дело не в том, что едва знакомый мальчишка заметно хромает.
Дорога до соседнего дома кажется Северусу бесконечной. Он старается опираться лишь на переднюю часть стопы, но в итоге подволакивает ногу, и ему совсем не хочется думать о том, как это выглядит со стороны. Перед ступеньками он останавливается. Сглатывает. Ленивая медленная капля пота ползёт по его виску, сердце в груди колотится нервно и сбито. Не нужно! Не надо!
— Обопрись на меня чуть сильнее, — тихо говорит Гарри, и его горячая ладонь опускается Северусу на пояс.
Одного этого хватает, чтобы он шагнул.
В тёмном холле пусто; Гарри включает свет, разувается, оценивающим взглядом смотрит на серые от времени кроссовки Северуса. И вдруг садится на корточки, ловко развязывая хитроумные узлы из шнурков. Северус едва не дёргается, прикладывается затылком о стену, шипит, почти жалобно выдавливает:
— Зачем, я сам могу.
— У тебя что-то с ногой, — отвечает Гарри, стягивая кроссовок с его стопы, и Снейпу стыдно до красноты, ползущей по шее, за чистые, но застиранные носки, за неловкую, почти цыплячью худобу лодыжек, за…
Его усаживают на пуфик, восхитительный белый пуфик, который стоит, наверное, больше, чем весь дом Северуса, закатывают штанину, и Снейп вздрагивает, когда грубая джинса ползёт по щиколотке. А после Гарри Поттер — смуглая кожа, чёрные волосы, зелёные глаза — начинает методично ощупывать его ногу, что-то бормоча себе под нос. И, господибожеправый, что-то тяжёлое, густое, жаркое поднимается от умелых движений пальцев вверх по ноге к бедру и скапливается в низу живота, и Северус опускает голову, пряча лицо за завесой прядей, и дышит через раз, и у него всё равно выходит сорванный вздох, когда Гарри касается ноги ниже, у самой косточки.
— Больно? — в зелёных глазах беспокойство. Хочется рассмеяться. Больно! Да если бы ему всегда было так больно…
— Это просто ушиб, — говорит Гарри, зачем-то поглаживая большим пальцем его ногу. — Ничего страшного. Сейчас я принесу лёд…
И он уходит, оставляя Северусу драгоценные мгновения на то, чтобы взять себя в руки и утихомирить бушующую внутри бурю. Неизвестную, пугающую своей силой бурю, которой потребовалось столь мало для возникновения.
А потом они ужинают вдвоём в просторной светлой кухне. Северус, обжигая язык и стараясь не торопиться, только бы не выглядеть оголодавшим псом, бросающимся на кости, жуёт самую вкусную яичницу на свете, а Гарри болтает, болтает, болтает — о всякой всячине, и это совсем не раздражает. Он весь светится, этот Гарри Поттер, он будто вылеплен из солнечных зайчиков, на него смотреть больно, но Северус смотрит, даже зная, что потом возненавидит себя за эти взгляды. За желания, неозвученные и несформированные, умирающие в животе, за всё возненавидит — а больше всего за то, что сидит сейчас в прекрасном доме, в котором ему, оборванцу, не место, и чужое бедро, обтянутое джинсами, так близко к его собственному…
Он уходит совсем скоро — лжёт что-то про отца, которому нужно помочь, и позорно сбегает, боясь застать родителей Гарри или увидеть на смуглом лице тень недовольства. Чёрт знает что. Он уже выходит на крыльцо, неловко прихрамывая, как Гарри выбегает следом. И на тощие плечи Северуса опускается пахнущая солнцем куртка, а Гарри подмигивает:
— Вернёшь завтра. Одевайся теплее.
Северус проглатывает глухой стон отчаяния напополам с недоверием и только кивает. Пока он идёт домой, запах Гарри Поттера пробирается ему в вены, забивает нос, вплетается в волосы, и, когда Северус закрывает глаза, под веками вспыхивают огоньки.
Смуглая кожа. Чёрные волосы. Зелёные глаза.
*
Он проводит всю ночь, уткнувшись носом в эту несчастную куртку и глубоко, всем существом своим, вдыхая запах — будоражащий, щекочущий нервы запах Гарри. И снится ему что-то светлое, тёплое, яркое, как южное солнце, которого не знает его кожа.
На следующее утро Северус избегает встречаться с Гарри глазами. Отчего-то стыдно и неловко — за свои мысли, за свои желания, за неосознанную, а оттого ещё более пугающую тягу к мальчишке, для которого он — случайный знакомый. В перспективе, может быть, друг.
Они гуляют по тёмной улице, и Северус равнодушно разглядывает собственное отражение в лужах. Тщедушный, большеносый, неопрятный, со сгрызенными до мяса ногтями, одетый в бесформенную толстовку, только бы спрятать следы рук отца, чужой похоти и собственной слабости… что в нём можно найти? Да и кто вообще будет искать?
— Не надо, — тихо говорит Гарри, будто подслушав его метания, хлопает его по плечу. — Сегодня такой прекрасный день, давай, улыбнись! А знаешь… давно я что-то по лужам не прыгал…
В зелёных глазах блестит лукавство напополам с азартом, Гарри на секунду, на одну жалкую, ничтожную, бесконечную секунду берёт его за руку, и Северус, собирающийся выплюнуть что-то желчное насчёт глупых детских игр, неожиданно для самого себя кивает. Пальцы опаляет жаром, и к щекам приливает кровь.
— Всё в порядке? — Гарри обеспокоенно всматривается в его лицо.
Вместо ответа Северус наступает в лужу, обдавая себя и Поттера россыпью мелких брызг.
— Ах, вот ты какой! — хохочет Гарри, и в улыбке его — всё, чего у Северуса никогда не будет.
Они играют до тех пор, пока штанины не промокают до самых колен, а в кедах не начинает противно хлюпать вода. И идут в дом Гарри, и Лили, смешливая рыжая Лили Поттер, шутливо пеняет им на безрассудство, но вся она — от пламени прядей до ярких-ярких, почти неземных глаз — отражение Гарри, и во взгляде её то же лисье упрямство, а в руках — та же нежданная, незаслуженная Северусом нежность.
Но вовсе не её нежность не заставляет его корчиться на кровати остаток ночи, вжимаясь пылающим лицом в подушку и одновременно мечтая и боясь прикоснуться к твёрдому, обжигающе горячему члену, неудобно зажатому между животом и старым матрасом.
*
— Мам, пожалуйста. Не отдавай ему, — говорит Северус, вкладывая ей в руку десятифунтовую бумажку. На маму без слёз не взглянешь — прозрачная, истощённая, измученная. Он чуть сжимает её слабые пальцы. — Спрячь, куда хочешь спрячь. Но не ему.
— Да, сынок, — тихо шепчет Эйлин, и он обнимает её, кусая губы. Неловко, неуверенно, будто не зная, можно ли, мама обнимает его в ответ.
А вечером отдаёт деньги отцу. И Северус прячет взгляд от её виноватых глаз, и россыпи синяков вперемешку с царапинами по его телу болят особенно сильно, и глухо ноет поясница.
И ничего она не стоит, эта боль, совершенно ничего.
Он снова уходит из дома. Оставляет бесконечно извиняющуюся мать, опять напившегося отца, оставляет зарождающийся скандал и почти падает на крыльцо. Сидеть больно, под рёбрами разливается всеми оттенками синего гематома. Выше локтевого сгиба, в паре сантиметров от одного из следов, прячется стайка сигаретных ожогов.
Он колется прямо здесь, на улице, благо темнота скрывает его от посторонних глаз, и долго раскачивается взад-вперёд, жмурясь, и долго что-то бормочет резиновыми губами, и задыхается, как астматик, которого настиг приступ, и сидит на крыльце до самого рассвета. Когда он возвращается в дом, он не чувствует рук и ног; мать ещё не спит — хватает его за запястье, видимо, желая поговорить, снова оправдаться, снова извиниться.
— Всё хорошо, мам, — лжёт Северус, осторожно разжимая её пальцы. — Спокойной ночи.
Её потерянный взгляд калёным железом проходится вдоль его лопаток, пока Снейп, не позволяя себе сгорбиться или сбиться с шагу, идёт к своей комнате. И только за закрытой дверью падает на кровать, и его душат сухие рыдания, но слёз нет — только першит в горле.
*
Гарри становится его отдушиной. Запретным, но оттого ещё более желанным шансом сбежать от реальности. Не быть собой. Не мучиться. Не чувствовать себя использованным или преданным. Но каждый раз — пусть этот уже десятый, — стоя на пороге комнаты Гарри, Северус мнётся. И не сразу решается повернуть дверную ручку. И не сразу отвечает на приветствие. Ему нужно время, чтобы привыкнуть к свету этой комнаты, чтобы не ослепнуть сразу; это всё равно что выбраться под палящее солнце Африки из сырого подвала.
Солнца этой комнаты хватило бы на десять Африк, и дело вовсе не в огромных окнах. И даже не в том, что тучи над Коуквортом ненадолго разошлись.
Дело в том, что на заправленной кровати сидит, непринуждённо поджав под себя ноги, Гарри Поттер. Смуглая кожа, чёрные волосы, зелёные глаза.
И улыбается.
Северус жизнь бы отдал за одну только эту улыбку.
У него во рту скапливаются глупые, никому не нужные слова. «Гарри…», «Гарри…», «я хочу…», «я лю…»
Вместо них он хрипло произносит:
— Привет.
— Я тебя заждался. Садись! — улыбается Гарри и кидает ему джойстик.
Они играют до тех пор, пока улыбчивая рыжая Лили Поттер не заглядывает в комнату и не произносит мягко:
— Мальчики, я приготовила лазанью.
И игра оказывается забыта, а Северус в очередной раз садится на стул рядом с Гарри, и Джеймс Поттер, откладывая в сторону газету, улыбается ему:
— Как дела, Северус?
Под лопаткой ноет новый синяк, болят почки, не слушается спина. Но это не то, о чём рассказывают за ужином, и не то, что Северусу вообще хочется хоть кому-то рассказывать. Поэтому он улыбается. И лжёт о школе, в которую не ходит, подработке, о которой стыдно упоминать, семье, в которой он чувствует себя лишним… Лжёт о том, что любит родителей, что ему нравится зарабатывать, пусть и немного, что учиться на дому тоже, в сущности, неплохо.
Фантастически вкусная лазанья оставляет во рту горечь.
На прощание Гарри обнимает его, и Северус против воли морщится — тот случайно задевает одну из гематом. Гарри тут же вскидывается, спрашивает у него, хмурясь:
— Снова с кем-то подрался, что ли? Ну, Северус, не десять же тебе лет.
— Извини, — выдыхает Снейп, на секунду закрывая глаза. — Это просто был… неприятный тип.
«Неприятный тип», который приставил нож к горлу его матери и угрожал, что перережет ей глотку, если она ещё раз осмелится разбудить его так рано. Действительно… на редкость неприятный.
В этот раз ему почему-то сложно уходить. Взгляд прикипает к чужим губам, это мука — отрывать его, ругая себя, и давить улыбку, и глотать бессмысленные признания. Но Гарри тоже отчего-то медлит — они стоят на крыльце, и он, взъерошенный, солнечный, мнётся…
Сначала Северусу кажется, что это сон. Что он упал и ударился головой, потерял сознание. Что он сошёл с ума, что у него передоз. Гарри Поттер не может его целовать. Гарри Поттер не захочет прижаться губами к его губам и коснуться языком уголка рта, ненавязчиво упрашивая пустить. Гарри Поттер не такой. Гарри Поттер не…
У него и губы горячие. И язык, господи, какой у него язык, бархатный и гибкий, скользит по нёбу, по языку самого Северуса, предательски подгибаются колени, заканчивается воздух, в солнечном сплетении взрывается Сверхновая, под кожей всё чешется… он гортанно стонет — и тут же пугается этого звука, отшатывается, поскальзывается на ступеньке. Гарри хватает его за руку уже тогда, когда Северус готов рухнуть на спину с высоты крыльца, притягивает обратно к себе, прижимается пылающим лбом ко лбу Северуса, хрипло шепчет:
— Извини, извини, извини, я не должен был…
— Ты же не… — так оно бьётся, это сердце дурацкое, будто вот-вот остановится. Северус хочет отодвинуться, но вместо этого изо всех сил цепляется пальцами за плечи Гарри, и Гарри держит его тоже, не позволяя уйти, и кусает губы, растерянный, взволнованный, но не выглядящий разочарованным, и частит, поминутно сбиваясь с мысли:
— Если хочешь, мы можем сделать вид, что ничего этого не было, ничего не произошло, мы по-прежнему… друзья, да, друзья, замечательно, прости ещё раз, я не знаю, что на меня нашло, такого больше не…
Северус не умеет целоваться. Его научили раздвигать ноги и терпеть, но его никогда не целовали, и он сам тоже никогда не целовал, поэтому выходит неуклюже и глупо — слепо, по-птичьи ткнуться губами в чужие, моментально вспыхнув до корней волос.
Гарри смотрит на него несколько секунд. Такой прекрасный, такой солнечный Гарри, заслуживающий много большего, чем кто-то вроде Северуса Снейпа. И целует сам — вдумчиво, медленно, изучая. И его ладони ползут по лопаткам, содранным об стену, но Северус готов вытерпеть любую боль ради осторожного прикосновения чужих губ.
Уже дома, в своей комнате, он вгоняет шприц в вену, и пьяное яростное рычание бушующего за дверью отца размывается, отходит на периферию сознания, а на смену ему приходит воспоминание губ — мягких и чуть шероховатых, горячих и сухих…
И он ломано, неловко, выкручивая руку в запястье, двигает пальцами по члену, и кончает в кулак, и жизнь одновременно так прекрасна и так ужасна, что он давится всхлипами, кусая уголок подушки, до самого утра.
*
Ему кажется, он может всё.
Только был бы рядом Гарри, Гарри, Гарри… Гарри, который исподволь протягивает руку, переплетая их пальцы. И можно умереть прямо здесь и сейчас от тёплой гладкости этой смуглой ладони.
— Останешься у меня на ночь? — мягко спрашивает его Поттер, и они засыпают вместе, прижавшись друг к другу, и Северусу не хочется думать о том, в какой ярости будет его отец, если узнает, что сын не ночевал дома. Пускай. Даже если увидит засосы… следы губ — не чужих, на этот раз нет. Следы губ Гарри. Вдоль по шее, там, где их можно спрятать волосами. Алые, багровые, синеватые метки.
Северус хотел бы сохранить их навсегда.
Этой ночью ему спится легко и приятно. Проснувшись раньше Гарри, он поправляет сбившиеся рукава, пряча стыдные отметины, и вжимается губами в чуть колющуюся щёку с хрипловатым: