— Давай, Гарри, соглашайся, ну же! — у Рона восторженно и нетерпеливо блестят глаза, он сжимает тонкую ткань мантии, будто готовится броситься в бой, если друг решится спорить. Поттер невольно отшатывается от него, такого воодушевлённого, кидает вопросительный взгляд на Гермиону — в их трио она всегда была самой рассудительной и мудрой, и он знает, что скажет Грейнджер, ещё до того, как она открывает рот.
— Рон, это нарушение закона! — неодобрительно поджатые губы, разочарованный взгляд. — Вы оба уже взрослые волшебники, вам пора научиться вести себя соответственно. Дался вам этот Малфой-мэнор.
— Отстань, — Рон легкомысленно отмахивается и не замечает мелькнувшей в глазах подруги боли. Гарри замечает. Гарри привык всё замечать — и его сердце на секунду сжимается. Гермиона красивая, умная, яркая — и так по-глупому влюблённая в того, кто уже давно бредит другой. Он сжимает тонкие пальцы подруги и получает немного смущённый благодарный взгляд. Рон не замечает. Рон, оказывается, бывает поразительно слепым, когда дело касается чувств. Он до сих пор уверен, что Гарри любит Джинни, что Джинни любит Гарри, что их свадьба непременно состоится — может, не сейчас, через пару лет…
Гарри прекрасно знает, с кем и как Джинни проводит время. Гарри прекрасно знает, что никогда не встанет перед ней на одно колено, как это принято у магглов, и не протянет кольцо.
— Ну, это же классно! — Уизли забавно округляет рот и тянет, кривляясь:
— Только представь, мы сможем увидеть, как жил этот ублюдок Хорёк! Может, у него личный дневник был? То-то будет потеха!
— Гарри! — Гермиона возмущена до глубины души. Она поворачивается к другу и гневно произносит:
— Ты же национальный герой! Ты не имеешь права совершать такие поступки! Гарри, ты должен быть примером!
Она не сразу понимает, что сделала ошибку, приведя в аргумент это. Но когда осознаёт, щёки его окрашиваются алым, и Гермиона отступает на шаг. Гарри горько, вымученно улыбается ей, отчего-то нашаривает в кармане мантии палочку — так спокойнее — и отрывисто бросает, борясь с желанием истерично рассмеяться:
— Верно, Герм. Я национальный герой. Всего лишь национальный герой. Фигурка на вкладыше в упаковке шоколадных лягушек. Мальчик из сказки.
— Гарри… — у Гермионы несчастный, виноватый голос, но Поттер не хочет выслушивать её сбивчивые, ломкие извинения. Она не со зла — просто забыла, что эта тема всегда была болезненна для него. Просто не сочла нужным вспомнить.
— Пойдём, Рон, — ровно бросает Гарри и вскидывает палочку. Аппарация засасывает его в своё тошнотворное нутро.
Малфой-мэнор встречает их равнодушной тишиной. Гарри оглядывает остатки былого великолепия и закусывает изнутри щёку. Вместо монументальных фонтанов — обломки невыразительного серого камня. Вместо сада — выжженная заклинаниями, щедро удобренная кровью земля. Вместо роскоши экстерьера — трещины, ползущие по стенам, и выбитые окна.
— Неужели Малфои не сочли нужным восстановить мэнор? — спрашивает он вслух, но не обращаясь к Рону. Тот неопределённо пожимает плечами и бросает что-то непечатное. Гарри хмыкает и первым шагает к кособокой, не выглядящей хоть немного крепкой двери. Почему-то перед глазами всплывает лицо Хорька. Острый подбородок, впалые щёки, синяки под глазами. Разъярённый и потерянный взгляд. Глаза у него серые. Гарри отчего-то помнит это отчётливо, будто видел Малфоя ещё вчера. Не два года назад.
Каково тебе было видеть, во что превратили ваш великолепный мэнор сперва Пожиратели, а после авроры, Малфой? Тебе было очень больно?
Мысль прошивает смутным, неясным чувством пустоты. Гарри дёргается, раздражённо мотает головой. Что за идиотизм приходит ему в голову. Может, тут какие-то чары?
Он первым толкает хлипкую ненадёжную дверь, та скрипит надсадно, но распахивается. Гарри переступает порог и оглядывается.
Видимо, в мэноре давно никто не живёт. Даже домовиков не осталось — все сбежали. Гермиона была счастлива, узнав о том, что теперь их можно освободить, а Поттеру было всё равно. Только сейчас он думает о том, что это массовое бегство — предательство по своей сути.
Ему кажется, что кто-то смотрит на него из темноты, и позвоночник прошивает холодком предчувствия. Поттер выуживает палочку, резко разворачивается, бросая невербальное, и когда-то огромный, красивый холл озаряется светом, исходящим от его палочки.
Слева от него всего-навсего груда какого-то тряпья. И никого живого. Совершенно.
Интересно, Малфои хоть изредка заглядывают сюда? И могут ли они смотреть без содрогания на то, что сотворили с их домом, и могут ли они принять, что не в состоянии ничего исправить?
Тогда, два года назад, Визенгамот был готов отправить всех троих в Азкабан. Может быть, Люциусу светил ещё и Поцелуй. Гарри был единственным, кто заступился за них. Рассказал, что они его спасли, добился того, чтобы всем троим позволили покинуть Англию, впрочем, навсегда лишив магии.
Рон тогда кричал на него долго, пока не выдохся, вопил что-то про то, что Гарри не должен был защищать семью Хорька. Гарри его не слушал. Вспоминал Малфоя — такого, каким тот был в кресле с цепями. Напуганного, но пытающегося держаться. С идеально ровной спиной и сведённым судорогой боли лицом.
— Что ты там копаешься? — Уизли напоминает о себе, пихая его в бок, и приближается к какой-то картине. Неясно, кто был здесь раньше, какой Малфой был запечатлён на ныне безликом сером холсте. Погибшие волшебники, волей случая заточённые в дорогих рамках, должно быть, сбежали ещё когда здесь обосновались Пожиратели. А может, после. Когда пришли авроры, перевернули вверх дном дом, изломали, испортили всё в поисках запрещённых артефактов.
— Прости, — Гарри мотает головой и бредёт за Роном.
Особняк пуст и равнодушен к бесцеремонному вторжению. Они обходят комнаты, заглядывают в огромную библиотеку, в которой не осталось книг (уничтожили или позволили Малфоям забрать?), долго разглядывают некогда роскошную лепнину на изломанном, усыпанным сетью трещин потолке столовой.
— Ничего интересного, — говорит Гарри и решительно тянет Рона за рукав. Ему не по себе, неловко и стыдно. — Пойдём отсюда, ну?
— Подожди! — глаза у Рона блестят каким-то сумасшедшим, фанатичным огнём, и Гарри только сейчас понимает, как, на самом деле, его друг ненавидит Малфоев. Это открытие отдаётся неприятной, постыдной дрожью в животе.
Потому что Гарри не чувствует ненависти. Только… жалость? Мерлин, Малфои заавадили бы его, посмей он сунуться к ним со своим сочувствием.
— Подожди, — повторяет Рон, снова окликая ушедшего в раздумья Поттера, резко оглядывается. — Где комната Хорька?
— Откуда мне знать? — у Гарри такое чувство, точно они совершают что-то очень, очень плохое. И дело совсем не в том, что это нарушение закона. Дело даже не в том, что это вторжение в частную жизнь. Он не может объяснить свои чувства, но они беспокоят его, нервируют, Гарри выуживает палочку, готовый аппарировать, мягко уговаривает упрямого друга:
— Ну, Рон, какая разница? Наверняка авроры уничтожили все их личные вещи. Вещи Драко в том числе. Пойдём.
Рон меняется в лице.
— Драко? — на его скулах внезапно проступают желваки, и Рон хватается за отворот мантии Поттера, притягивает его к себе, впивается колючим взглядом в глаза. — Драко? Ты называешь этого Хорька, это отродье Пожирателей, которое твоей милостью не отправили в Азкабан, Драко? Ты с ума сошёл, Поттер?
Гарри отшатывается, изумлённый его реакцией, одёргивает мантию. В душе поднимается обида, обнимает липкими, мерзкими щупальцами. Нет. Нет, он не позволит себе ответить и потерять друга. Гарри уже потерял слишком многих.
— Я просто не вижу смысла его ненавидеть. Всё, Рон, как хочешь, а я пошёл.
Рон не останавливает его. Но когда Гарри оказывается на площади Гриммо, он слышит позади себя хлопок аппарации.
Они не разговаривают в этот вечер. Заходят в дом Блэков, чтобы повидаться с Тедди (Гарри подарил этот дом ему, смышлёному малышу с меняющими цвет волосами, потому что сам не мог заставить себя возвращаться раз за разом в место, где всё ещё, как Гарри казалось, жил призрак Сириуса), и, не попрощавшись, расходятся по домам. Рон отправляется в шумную, людную Нору, а Гарри — в пустую холодную квартиру. Он проводит остаток дня на диване, попивая огневиски, и отчего-то не может объяснить себе, почему ему так неловко, так тяжело после посещения мэнора.
На следующий день Гарри, ещё не верящий в то, что он это делает, замирает перед дверью поместья Малфоев и долго медлит, не решаясь войти.
Он не знает, что и почему творит. Но на душе сумбур, хочется какой-то ясности, какой-то определённости. Испещрённый изломами особняк рушит устоявшуюся, спокойную жизнь, поселяя в груди неясное чувство, и Гарри хочется разобраться с этим. Он так устал мучиться, он так хочет хоть какого-нибудь покоя. И какого чёрта он вчера согласился прийти сюда с Роном?
У него мелькает дурацкая детская мысль: вот сейчас он зажмурится, а когда откроет глаза, окажется, что Малфой-мэнор не разрушен. Вот он, в воображении, совсем рядом. Сверкает новыми красками и живописными цветами.
Но когда он разлепляет веки, всё равно видит серые камни, ненадёжные стены и выжженную землю.
Гарри заходит в особняк с острым чувством непоправимого. Бредёт наобум, не глядя, не зная, что делает, освещает себе путь палочкой, но всё равно то и дело спотыкается.
Ноги приводят его в библиотеку. Пустые полки, равнодушное к произошедшей здесь трагедии дерево. Несколько кресел. Некоторые из них даже не сломаны — видимо, здесь авроры хозяйничали меньше всего. Может, не успели, а может, испугались хитроумных проклятий, которые ждали их при попытке найти потайные ходы. Здесь же наверняка есть — где-нибудь за книжным шкафом, под пушистым ковром…
Маленькие сокровищницы, защищённые лучше, чем Гринготтс.
Гарри в растерянности оглядывается. Тыкает концом палочки наобум в стену, россыпь искр чудом не обжигает ему пальцы. Он отшатывается, изумлённый собственным порывом, закусывает губу. Здесь полно необезвреженных ловушек — авроры вряд ли возились со всеми. Где, где…
— Что ты делаешь, Поттер? — равнодушно и холодно спрашивает кто-то позади. Гарри вздрагивает, как от удара, рывком поворачивается, наставляет палочку на говорящего, уже готовый крикнуть Непростительное. И замирает в изумлении.
— М-малфой? — Драко. Непривычно изменившийся. Похудевший до того, что обострившиеся скулы того и гляди прорвут тонкую пергаментную кожу. Измученный, усталый, с длинными, как у отца, волосами. Он выглядит строгим и собранным, но Гарри кидает взгляд на его пальцы — и на секунду замирает. Побелевшие от напряжения костяшки, впивающиеся в подлокотники ногти. Мерлин, да Малфой едва сидит от напряжения.
Он не отвечает. Красивое лицо застывает мраморной маской. Суровая тонкая нить губ, морщинка меж бровями. Только глаза, глаза — живые, настоящие, горькие. Поттер начинает задыхаться. Совершенно неоправданно и очень глупо.
— Я… мы… — он не знает, что сказать и как извиниться. Значит, Малфой был здесь и вчера? Значит, он видел, он слышал всё?
Сердце сбивается с ритма. Гарри так сильно сжимает палочку, что твёрдое дерево больно врезается в ладонь.
— Вы, — кивает Малфой и вдруг как-то по-особенному, отчаянно усмехается. Вскидывает голову, шипит с презрением и яростью, фарфоровая изломанная кукла, неловко застывшая на краю кресла:
— Поттер, ты когда-нибудь представлял себе, что это такое? Когда в твой дом вламываются, когда твои вещи ломают, круша всё вокруг, когда твою мать хватают и… — он осекается. Замолкает, напряжённый, только нездоровой бледностью сверкают щёки. Гарри делает шаг к нему, готовый сказать что-то, извиниться — за всех, за каждого. Но Малфой лишь вскидывает руку, и Гарри потрясает измученная усталость этого жеста.
— Не приближайся, Поттер, — и совсем не слышно привычного слизеринского яда в голосе. Только безграничное, бесконечное отчаяние, в котором Гарри тонет.
— Послушай, я могу помочь… — Гарри закусывает губу. Малфой смеётся истерично и зло.
— Ты? Помочь? Ты уже помог мне, Поттер! — он ехидно выплёвывает фамилию давнего недруга, а Гарри отчего-то не может оторвать взгляд от жилки, бешено бьющейся на шее. От тонких хрупких запястий — обманчиво ломкие, кажется, будто хрустнут, если сжать посильнее.
— Прости! — он не отдаёт себе отчёта в том, что творит. Извиняться перед Малфоем? Рон, наверное, не разговаривал бы с Гарри неделю.
— Пошёл вон, — как-то обречённо и обессиленно бросает Малфой и устало прикрывает глаза. У него тонкие-тонкие, как крылья бабочки, веки, испещрённые прожилками сосудов, и Поттеру хочется прикоснуться к ним самыми кончиками пальцев, губами…
Он отшатывается, будто Малфой его ударил, и, неловко сглатывая, торопливо аппарирует.
Мерлин.
Он хочет поцеловать Драко Малфоя.
Гарри дрочит на него в ванной, рыча и матерясь сквозь зубы, и, кончая, сползает по плитке вниз. На пальцах вязкая, стремительно засыхающая сперма — слишком реальное ощущение, чтобы списать всё на переутомление или нехватку секса. Слишком реальное ощущение, чтобы…
Гарри моет руки с мылом, пока в пальцах не поселяется тупая ноющая боль. Он чувствует себя грязным, неправильным и сломанным, он чувствует себя бракованным товаром.
Гарри моет руки ещё раз, стремясь оттереть не сперму — воспоминания чужих глаз, чужих рук, чужих губ, — и закрывает камин ото всех.
Он приходит в себя неделю. Не покидает свою неуютную, пустую квартиру — заказывает еду, пытается читать и много пьёт. Как это получилось? Как вышло? Почему мужчина?
Почему Малфой?
Тот, кто никогда не был для Гарри другом. Тот, кто никогда не был для Гарри кем-то, ради кого стоило бы погибнуть. Злые слова, язвительная усмешка. Нежданная сила тонких рук. Жестокость взгляда. Это — Малфой. Это — Хорёк, Пожиратель, убийца.
Потерянный мальчишка (Мерлин, ему ведь было шестнадцать, когда…), застывший среди обломков мэнора таким же обломком. Напряжённость позы, усталость в голосе.
Гарри позорно сжигает нераспечатанными испуганные письма, щедро присылаемые друзьями, и долго набирается мужества сделать то, что хочет.
Маггловский клуб сверкает огнями, здесь гремит музыка, бьющая по ушам, и Гарри даже удаётся обманывать себя, говоря, что это всего-навсего тусовка. Самая обычная.
Только вместо симпатичных девчонок — женственные, жеманные парни в узких джинсах, потягивающие коктейли через трубочки и обольстительно улыбающиеся бросающим на них взгляд. Дорогие мальчики — сотня за минет, пятьсот за ночь. Тысяча — за извращения и практики, способные изувечить.
Не хватит всего, что у него на счету в Гринготтсе, чтобы оплатить их искренность.
Гарри должен проверить. Пересилить себя, сломать, убедить в том, что ничего не было, что ему просто показалось, что он, Гарри, разумеется, не может хотеть мужчину, не может хотеть Малфоя, это неправильно, это противоестественно, это…
— Пойдём, сладкий, — манерно бросает ему светловолосый мальчишка с большими глазами и узкими запястьями. Его пальцы игриво пробегаются по груди Поттера, и он мурлычет, прижимаясь пухлыми губами к шее Гарри:
— Ты же здесь впервые? Пойдём. Я научу тебя.
И Поттер идёт. Шагает за ним, разряженным хуже гулящей девицы, к узкому коридору. Позволяет втолкнуть себя в маленькую, тесную приватную комнату, вздрагивает, слыша, как поворачивается ключ. Мальчишка улыбается, шагает к нему, прижимается всем телом, гибкий и живой, будто говорит: вот же я. Вот же. Бери, если хочешь.
Гарри до ужаса н е х о ч е т.
Он заставляет себя усилием воли. Он целует сладкие губы, чуть полноватые для парня и так непохожие на тонкие и строгие губы Драко, он сжимает узкие бёдра, шарит горячими ладонями по упругой заднице, и мальчишка почти совсем не наигранно стонет ему в ухо, потирается пахом о пах, запускает проворные пальцы Гарри в джинсы.
А Поттер совершенно внезапно вдруг представляет, как ласкал бы его Драко, холодный, сдержанный Драко, который никогда не позволял никому увидеть его эмоции…
И хрипло сдавленно рычит, толкаясь в чужую ладонь.
Он не видит удивлённой, польщённой улыбки мальчишки, когда опрокидывает его на кровать, суетливо стягивая одежду, не слышит первого всхлипа, первого настоящего стона, не помнит, как тот растягивал себя сам, наспех, только чтобы не порвать, не помнит, как натягивал презерватив, как трахал, жмурясь и не глядя на лицо… Не помнит, как представлял на месте этого солнечного блондина другого — платинового, с серыми глазами. Не помнит, как расплачивался, как почти убегал, бросив разморенного, довольного мальчишку на кровати.